NYT рассказала, как «загадочный политик» Качиньский расшатал польскую демократию

В 2010 году Ярославу Качиньскому пришлось «полтора месяца исполнять фарс»: днём он появлялся на митингах, участвуя в президентской гонке в качестве «заместителя» своего брата-близнеца Леха, трагически погибшего в авиакатастрофе под российским Смоленском, а вечером — «снимал галстук, приходил к постели своей захворавшей матери и лгал ей»: он рассказывал, что брат отправился в поездку в Перу и Аргентину, говорил, что не может вернуться из-за извержения вулкана в Исландии, и даже показывал ей распечатки фальшивых статей о визите Леха Качиньского в Южную Америку, пишет обозреватель The New York Times Марк Сантора. Всю правду Ярослав раскрыл лишь после того, как она выздоровела, а Лех был похоронен. «Были моменты, когда я сам хотел верить в эти истории, — рассказывал сам Качиньский год спустя после крушения в одном из своих немногочисленных интервью, — и в то, что Лех жив». Эти слова, отмечает автор материала, свидетельствуют не только о «чувстве сыновнего долга и преданности брату» со стороны Качиньского, но и о «мрачной навязчивой идее политика».

Сегодня, через восемь лет после смоленской трагедии, «загадочный» Качиньский, «преимущественно действующий в тени», является главной политической фигурой Польши, пишет Сантора. Как подчёркивает журналист, партия Качиньского «Право и справедливость» «расшатала демократические свободы» и «попрала верховенство закона» в стране, втянув её таким образом в спор с Европейским союзом. Конфронтация между Варшавой и Брюсселем — стала для ЕС, который и так вынужден сопротивляться многочисленным «популистским» движениям, очередным серьёзным вызовом как из-за экономического и военного значения Польши, так и потому, что она является «ударом с символической точки зрения» — ведь «страна, которая когда-то была неотделима от стремления к демократии, теперь повернула в другую сторону», рассуждает обозреватель NYT.

Между тем, ситуация с Польшей — лишь часть господствующей сейчас в Центральной и Восточной Европе тенденции к «популизму» и «национализму», что продемонстрировал сам Качиньский, вступив в союз с Венгрией и её лидером Виктором Орбаном, продолжает автор. Риторику двух восточноевропейских политиков уже начинают повторять в некоторых соседних странах — и в этом месяце лидеры ЕС соберутся в Брюсселе на особую встречу, чтобы решить, стоит ли наказывать Польшу за недавно предпринятую правительством судебную реформу, раскритикованную многими экспертами, напоминает Сантора. За мероприятием несомненно будут следить и в других странах — и, как утверждают критически настроенные комментаторы, бездействие со стороны Евросоюза может побудить такие страны как Словакия или Румыния к тому, чтобы «пофлиртовать с «нелиберальной демократией» собственного пошиба», говорится в статье.

И без того непростое положение дел усложняет сам господин Качиньский и его стремление «смешивать политические дела и личные», полагает автор. «С тех пор, как погиб его брат, он успел взрастить вокруг смоленского крушения целую мифологию, замешанную на мученичестве и обострённом национализме, пользуясь трагедией в качестве «легенды» в попытке изменить национальное самосознание поляков — несмотря на то, что по результатам двух независимых расследований было определено, что катастрофу спровоцировали непогода и человеческий фактор», — поясняет Сантора. Польское правительство уже начало новое расследование и принялось «тащить на допросы» своих политических противников, а партия Качиньского «всё крепче держит хватку на судебной ветви власти», констатирует обозреватель NYT.

Как отмечает журналист, критики политика утверждают, что он просто-напросто использует смоленскую трагедию для того, чтобы до начала выборов 2020 года посадить за решётку конкурентов; другие предполагают, что Качиньский стал жертвой «душевной боли, жажды мести и паранойи» и теперь тащит за собой всю страну; не исключено, наконец, что справедливо и то, и другое. «Переоценить значение смоленского крушения в жизни Ярослава Качиньского — как и в политической жизни Польши в целом — просто невозможно, — рассказал в интервью NYT преподаватель Силезского университета в Катовицах и бывший кандидат в Европарламент от партии «Закон и справедливость» Марек Мигальский. — Для Качиньского общественная дискуссия перестала быть политическим делом, спором между людей с разными ценностями; теперь это эсхатологическая война между добром и злом».

Как отмечается в статье, за минувшие годы партия Качиньского выдвинула для крушения целую серию «коварных сценариев», от уничтожения самолёта «термобарическим боеприпасом», не оставившим следов, и до применения «искусственного тумана», чтобы скрыть посадочную полосу. Как бы то ни было, «легенда» опирается на два «недоказанных обвинения»: «сделали всё русские, а политические оппоненты господина Качиньского преднамеренно плохо провели расследование, дабы скрыть собственную халатность», резюмирует автор. Сторонники Качиньского сделали версию о том, что крушение не было несчастным случаем, своим «символом веры», и символ этот теперь даёт новую жизнь «оставшимся было в прошлом реалиям», гласящим, что «с востока Польше по сей день угрожает Россия, но и к западным державам, уже предававшим страну в прошлом, надо относиться с осторожностью», повествует Сантора. «Когда правящая партия объявляет о том, что под угрозой оказался сам суверенитет Польши, за доказательства сойдут и дымящиеся обломки самолёта где-то в российских лесах», — комментирует журналист.

Как пишет Сантора, партия «Закон и справедливость» уже долгие годы пытается дискредитировать результаты официальных расследований катастрофы — в частности, её стараниями уже были эксгумированы останки почти всех погибших в катастрофе, и это порой происходило в тайне от членов их семей. По мере того, как приближалась восьмая годовщина крушения, чиновники всё чаще обещали, что представят народу новые факты, которые помогут открыть всю правду. Меж тем, годовщина наступила несколько дней назад — по её случаю в Варшаве даже собирались сторонники Качиньского и был открыт новый памятник, — однако никаких новых фактов обнародовано так и не было, подчёркивает обозреватель NYT. Это, впрочем, «нисколько не поколебало верующих», иронизирует он.

Как поведал в беседе с журналистом старший советник исследовательской организации «Фонд имени Казимира Пулавского» Марцин Бузанский, политической стратегией Качиньского «как внутри его собственной партии, так и в стране в целом, всегда было управление посредством раздора и конфликта». Тем не менее, разгневан Качиньский совершенно искренне, что показали недавно опубликованные кадры с одного из его выступлений, отмечается в материале. «Я знаю, что вы боитесь правды, но не смейте вытирать свои подлые рожи именем моего покойного брата! — кричал политик, ударяя рукой по трибуне. — Это вы его уничтожили! Вы его убили! Вы — негодяи!» Данный эпизод стал редким «всплеском эмоций на публике» со стороны Качиньского, который, судя по всему, предпочитает «распоряжаться властью из-за кулис», пишет автор.

«Он заседает в парламенте, не являясь ни премьером, ни президентом. Он не пользуется электронной почтой и не носит с собой ни мобильного телефона, ни бумажника. Он редко проводит мероприятия вроде пресс-конференций, а большую часть новостей получает через своих помощников. Он никогда не был женат, у него нет детей, и живёт он один с кошкой, — повествует Сантора. — И несмотря на всё это, его власть в статусе лидера «Закона и справедливости» беспрекословна. Если он считает, что тот или иной закон должен быть принят, этот закон как правило принимается». Пока Качиньский больше месяца лежал в больнице после операции на колене, практически все срочные вопросы государственной важности в стране решались «у его кровати», отмечает журналист. Вместе с тем, его долгое отсутствие в публичном пространстве «вызвало определённые вопросы по поводу курса, который возьмёт его партия и его страна после его ухода», констатирует он.

На протяжении многих лет единственным человеком, способным убедить Ярослава Качиньского в том, что он идёт не тем путём, был его погибший брат-близнец Лех, говорится в материале. Как пишет обозреватель NYT, братья, которые в далёком детстве вместе снялись в фильме «О тех, кто украл луну», выросли разными людьми: Лех был более открытым и публичным, тогда как Ярослав пользовался репутацией гениального, но неуравновешенного и скрытного человека.

Установить, действительно ли верит господин Качиньский в теории заговора, касающиеся смоленского крушения, очень трудно, пишет Сантора. Так представитель оппозиции и бывшая глава избирательного штаба политика Иоанна Клюцик-Ростковская, которая сразу после крушения почти ежедневно была рядом с Качиньским, рассказывала журналисту: «Первое, что он мне сказал, и я даже не спрашивала его ни о чём, было вот что: «Даже на секунду не думай, что я верю в эти россказни о том, что это заказное убийство». Вместе с тем, она признаёт, что не знает, считает ли Качиньский так до сих пор. Окончательного ответа Санторе не дал и другой бывший его соратник Марек Мигальский: «Действительно ли Ярослав считает, что его брата-близнеца убили русские? Если он и правда в это верит, то Польша в большой опасности. Ведь если было преступление, должно быть и наказание».

А польское правительство продолжает «сводить счёты»: на той же неделе, когда проходила годовщина катастрофы в этом году, в прокуратуру на допрос в связи с подозрениями относительно «халатности» правительства был вызван Бронислав Коморовский, который исполнял обязанности президента сразу после крушения, напоминает автор. Кроме того, неоднократно на допросы вызывали и Дональда Туска, который на момент аварии занимал пост премьер-министра, а ныне является председателем Европейского совета; последний раз Туск оказался под прицелом властей в связи с процессом против его бывшего руководителя аппарата Томаша Арабского, которому наряду с ещё четырьмя чиновниками, участвовавшими в планировании злополучной поездки членов польского правительства в Россию, были предъявлены обвинения в халатности. В случае, если господин Арабский будет признан виновным, под удар может попасть и сам Туск — а он, как ожидается, станет главным противником партии Качиньского на президентских выборах 2020 года, подчёркивается в статье.

Впрочем, многие считают, что господин Качиньский воспринимает смоленскую трагедию как возможность «изменить историческую память» страны, «поставив своего мёртвого брата на центральное место в сложном пути Польши к свободе», а себя — на позицию «движущей силы, которая поведёт её к новой главе», пишет обозреватель NYT. «За теориями заговора скрывается твёрдая убеждённость господина Качиньского в том, что когда Польша впервые освободилась от ига коммунистов и перешла к Третьей республике, она не изгнала должным образом тех, кто помог коммунистам оставаться у власти, — рассуждает он. — Этими людьми, по его мнению, до сих пор заражена государственная система».

Именно такие взгляды и стали причиной всё обостряющегося конфликта между Качиньским и Лехом Валенсой — человеком, которого считают главным героем движения «Солидарность» и который открыто выступал против создания мифов вокруг смоленского крушения, отмечает Сантора. Господин Валенса в своих сообщениях в Facebook нелестно отзывался о постоянно возникающих в стране монументах в честь трагедии, а прошлым летом собирался принять участие в акции протеста против ежемесячных маршей, организуемых в память о жертвах — а правительство в ответ на растущее недовольство в отношении подобных акций приняло закон, ограничивающий недовольных в выборе мест для выражения своего мнения, и выделило полицию для охраны маршей. Сам же Качиньский всё активнее стал бросаться в сторону Валенсы обвинениями в сотрудничестве с коммунистами, заявляя при этом, что настоящим лидером «Солидарности» был его покойный брат Лех.

«Со стороны кажется, что разные взгляды на смоленское крушение показывают, как Польша, которая когда-то была столпом и защитником демократии, стала расколотой землёй», — подытоживает обозреватель NYT.