Обозреватель FP: бумеранг лицемерия США в третьем мире вернулся на Запад

«Когда в конце февраля 1986 года я приземлился в международном аэропорту Ломе, Того, первым делом — ещё до прохождения иммиграционного контроля — я включил крошечный коротковолновый радиоприёмник Sony, который я повсюду носил с собой, чтобы поймать начало новостного выпуска на BBC World News», — вспоминает обозреватель Foreign Policy Говард Френч.

В то время Френч работал внештатным репортёром в Африке, однако сюжет, за которым он так пристально следил, разворачивался на совсем ином континенте — в Азии. Именно там, на Филиппинах, движение народных масс, которое вылилось в колоссальные уличные протесты, наносило удар за ударом по некогда неоспоримой власти диктатора и клиента США Фердинанда Маркоса. Ещё стоя у трапа, обозреватель узнал о том, что оппозиции удалось одержать победу и Маркосу пришлось улететь в изгнание.

«Это воспоминание преследует меня с тех пор, как две недели назад сына Маркоса, Фердинанда Бонбонга Маркоса — младшего избрали президентом Филиппин в результате его популистской избирательной кампании. В рамках этой кампании практически ничего не говорилось о диктатуре его отца и сопутствующем ей разгуле коррупции… События на Филиппинах — это идеальная возможность поразмыслить о том, насколько тяжела работа по созданию прочной демократии после длительного авторитарного правления», — отмечает Френч.

Примерно столь же незабываемое впечатление ждало автора и в терминале аэропорта Ломе. Сумки Френча обыскали, а его самого таможенники затолкали в отдельную кабинку, так как местные сотрудники проявили крайне живой интерес к пишущей машинке.

Печатная машинка — признак журналиста, то есть человека, который мог быть опасен для диктатуры в Того. Поэтому власти потребовали от Френча отпечатать на листе буквы от каждой клавиши машинки. По их мнению, таким образом, исходя из индивидуальных оттисков, они могли бы узнать, кто написал тот или иной материал и отследить его автора. Однако такой пишущей машинки они никогда не видели: лёгкий текстовый процессор японского производства обладал точечной матрицей, и символы каждой машинки были абсолютно идентичны.

Между тем на дворе стояла эпоха великих перемен, пусть тогда об этом и мало кто подозревал. Скоро уже никто не будет носить с собой пишущие машинки. Занималась заря интернета, из-за которой старомодная угроза «самиздата», которого так опасалась полиция Того, уйдёт в прошлое, а народные массы получат доступ к доселе невиданным объёмам информации.

Однако ещё до того, как это произошло, многие самые одиозные диктатуры конца эпохи холодной войны начали шататься. В феврале того же года, за три недели до падения режима Маркоса, династия Дювалье на Гаити, которая находилась у власти с 1957 года, также пала под напором народных выступлений.

Кому-то может показаться, что Гаити, Филиппины и Того не имеют друг с другом ничего общего. Однако все три эти страны — как и многие другие — роднит то, что они были союзниками или клиентами Запада во время наихудшего периода холодной войны, когда Вашингтон (или, в случае Того, Париж) не обращал никакого внимания на то, с каким «ублюдком» они ведут дела — лишь бы он, как говорится в известной присказке, был «нашим ублюдком».

Взять только Гаити. Учитывая, что США хотели любой ценой остановить расползание кубинской революционной модели на другие части Америки, Вашингтон потворствовал (или хотя бы закрывал глаза) государственному террору Дювалье и его обогащению за счёт гаитянского народа ради того, чтобы удержать Гаити в лагере США. Та же логика действовала на Филиппинах и в Африке, особенно в Заире. Во всех этих случаях вопрос сдерживания Китая или СССР перевешивал соображения по продвижению демократии.

В частности, когда Маркосы бежали из страны в 1986 году, самым известным символом их коррупции стали 2700 пар обуви, брошенных первой леди в своём шкафу. Однако этот склад обуви можно считать лишь символом, учитывая, что свергнутый диктатор за своё правление успел украсть из Центрального банка Филиппин сумму от $5 до 10 млрд.

Ныне же мало кто в США активно рефлексирует по поводу того, какую роль их страна сыграла в поддержке подобных режимов в государствах, которые некогда причисляли к третьему миру. Более того, даже те, кто что-то помнит, зачастую помнят некоторые вещи неправильно.

Взять, к примеру, тот факт, что Вашингтон — пусть и запоздало — понял, что история явно работает против его давних клиентов и резко разорвал с ними отношения. Деспотов Маркоса и Дювалье свергли в 1986 году, то есть при президенте США Рональде Рейгане. Что касается президента Заира Мобуту Сесе Секо, то связи с ним порвал только Клинтон. «То, как это произошло — или, точнее, как Вашингтон разгребал последствия отказа от своей давней клиентуры, — не может оставить меня равнодушным, причём не из-за ностальгии (я писал обо всех этих странах), а из-за того, что все эти действия говорят о том, насколько узко и недальновидно используется американское влияние», — отмечает Френч.

В некотором смысле участие США в свержении Мобуту, а также их дальнейшая деятельность вызывают ещё большее отвращение, чем их работа с целью свергнуть, а затем и ликвидировать Лумумбу в 1960 году. Вместо того чтобы содействовать демократическому переходу в Заире, США оказали дипломатическую поддержку Руанде, когда та организовала тайное вторжение в соседнюю страну в 1996 году, чтобы поставить там лидера с ярко выраженными диктаторскими наклонностями по имени Лоран-Дезире Кабила. Всё это было нужно не для борьбы с коммунизмом, который уже тогда никого не беспокоил, а, судя по всему, для того, чтобы с минимальными затратами навести порядок в регионе мира, до которого Вашингтону дела было мало.

В результате разгоревшейся войны погибли миллионы человек, причём некоторые её эпизоды ООН охарактеризовала как геноцид. Однако Вашингтон такими вопросами заниматься явно не желал. США относились к Африке как к неважной мелочи, отвлекающей Вашингтон от других, более достойных сверхдержавы дел.

События, происходившие в различных поддерживаемых США диктатурах в Центральной Африке, на Филиппинах и Гаити, конечно, разнятся в деталях, но у них есть и кое-что общее: возможности, упущенные из-за недальновидности США. Это не значит, что США могут или должны вмешиваться во внутреннюю политику других стран. Однако в результате свержения диктатур должны были появиться новые формы взаимодействия, которые куда больше способствовали бы развитию демократической системы.

Однако последствия такой политики не ограничиваются так называемой глобальной периферией. Во многих частях Запада, где ведущая роль принадлежит США, популистские демагоги теперь нередко попирают основополагающие принципы демократии. «Нам пора увидеть, что этот кризис демократии, который расползается по всё большему количеству западных стран, связан с событиями в так называемом развивающемся мире, где десятилетия нотаций Запада о демократии и её ценностях без соответствующих инвестиций в итоге вернулись бумерангом», — подытоживает Говард Френч.