Маша Гессен: Россия вымирает, потому что ей «разбили сердце»
В последние два десятилетия население России сокращается с такой скоростью, которой еще никогда не бывало ни в одной стране в мирное время. В своем обзоре двух книг по российской демографии в New York Review of Books журналистка Маша Гессен приходит к выводу, что дело тут в ощущении безнадежности жизни, которое воспитала в россиянах жизнь в СССР.
AFP PHOTO / KIRILL KUDRYAVTSEV
«Где-то в 1993 году, после ряда поездок в Россию, я заметила нечто странное и тревожное: люди постоянно умирали», — пишет Маша Гессен в статье журнала New York Review of Books. Люди гибли внезапно, но эти смерти никого не шокировали.
Один утонул, другой разбился в вертолете. Третьи падали – а может спрыгивали – с поездов и из окон, умирали от удушья на дачах, попадали под машины, травились большим количеством алкоголя, или паленым алкоголем, или заменителями алкоголя. Наконец, иные просто падали замертво с сердечными приступами в смехотворно молодом возрасте.
«Это ведь как будто война идет», — жаловалась тогда Маша Гессен своей более возрастной подруге. На что та ответила: «А она идет! Вот так на самом деле выглядит гражданская война: она не о том, что все начинают бегать с пистолетами, а о том, что все начинают умирать».
В статье для издания New York Review of Books («Нью-Йорское книжное обозрение») журналистка комментирует две книги о демографическом состоянии России. Первая – книга антрополога Мишель Парсонс о «культурном контексте российского кризиса смертности», ведь с 1992 по 2009 годы население страны сократилось на семь миллионов человек. У этого исследования один структурный недостаток, считает Маша Гессен, — исследование касалось выживших, а не жертв демографического кризиса.
Парсонс опрашивала тех, чьи зрелые годы пришлись на начало 1990-х. Эти люди родились в голодные годы, следовавшие за концом Второй мировой войны, и жили в коммуналках. В 1960-е годы они на волне строительного бума Никиты Хрущева переехали в собственные квартиры. К брежневским годам у них были еще советские машины и крохотные дачи – «мечта советского потребителя», которая была доступна значительному количеству россиян.
Плюс к этому три момента делали их жизнь стоящей. Во-первых, это было общее ощущение социальной и экономической стабильности – работа была обеспечена и пенсии гарантированы государством. Во-вторых, было чувство прогресса – как того, о котором говорилось в советской пропаганде, так и в плане роста личного материального благополучия. Третьим поводом для оптимизма было то, что в советском быте все были равны, – по крайней мере с виду. Люди со связями получали дополнительные блага, но разрыв между богатыми и бедными скрывали высокие заборы вокруг дач советской номенклатуры.
Опрошенные антропологом ясно представляли себе первые два момента и совершенно не обращали внимания на скрытое неравенство в СССР. Одна из них заявила, что разница между послевоенной бедностью и нынешней – в том, что «теперь есть богачи». К 1980-м годам советская экономика стагнировала и, несмотря на усилия «более молодого лидера» Михаила Горбачева, развалилась – «забрав с собой предсказуемую жизнь в том виде, в каком ее знали сотни миллионов человек». Шоковая терапия «Бориса Ельцина и его команды молодых, неопытных реформаторов» предотвратила в стране голод, но ввергла многих в состояние нищеты. У многих после этого условия жизни улучшились, – но исчезло ощущение твердой почвы под ногами, которое давала старая система, рассказывается в статье New York Review of Books.
Люди среднего возраста больше не могли рассчитывать на пенсионную систему, а рынок труда в них не нуждался. Посылом нового времени для тех, кому за сорок, стало то, что они не нужны никому. При этом занавес, скрывавший богатства немногих от завистливых взоров, был безжалостно сдернут. И потому зрелое поколение, по предположению Парсонс, было особо уязвимо для ранней смерти.
Доводы Парсонс, по мнению Маши Гессен, не совсем убедительны. Она описывает Россию так, словно это была новая страна, пришедшая на смену СССР, — однако перемены постепенно накапливались задолго до 1991 года, считает журналистка. В своей книге демограф Николас Эберштадт пишет, что падение СССР сопровождалось «жуткой устойчивостью неблагоприятных трендов в здоровье российского населения».
Первый подобный период, отмечает он, пришелся на 1917-1923 годы – время революции и Гражданской войны. Сокращение населения в этот период связано с обвалом уровня рождаемости, резким подъемом смертности и бегством эмигрантов. Затем были 1933-1934 годы, когда уровень населения СССР упал почти на 2 миллиона человек из-за «убийственной насильной коллективизации и рукотворного голода, который скосил сельскую Украину и, в несколько меньшей степени, Россию». Потом, в 1941-1946 годах, Советский Союз потерял 27 миллионов человек убитыми в войне, а рождаемость сократилась на две трети. «Но два с половиной десятилетия после падения Советского Союза – самый длительный период вымирания населения и при этом первый из произошедших где-либо на земле в подобных масштабах в мирное время». Ученый добавляет, что сейчас невозможно предсказать, когда этот период закончится.
В России уже давно низкая рождаемость, замечает Маша Гессен. Советские власти боролись с этим, например, увеличивая декретный отпуск до трех лет, но она все равно оставалась ниже уровня замещения. Исключение составила горбачевская эпоха, когда ее уровень был 2,2. «После 1989 года, однако, он упал и до сих пор не выправился. Несмотря на финансовые стимулы, введенные правительством Путина, российский уровень рождаемости составляет 1,61 – один из самых низких в мире (рождаемость в США на 2014 год составляет 2,01, который также ниже уровня замещения, но все равно выше российского)».
А ведь есть еще смертность. Россияне не начали «умирать рано и часто» после падения СССР, утверждает Эберштадт, — это лишь «последняя кульминация зловещих тенденций» за последние полвека. «Если не считать двух коротких периодов, – когда Советской Россией правил Хрущев и потом, когда ею руководил Горбачев, – смертность неуклонно росла. Это продолжалось даже в период беспрецедентного экономического роста между 1999 и 2008 годами». В своем исследовании Эберштадт считает, что эта тенденция смягчится, но не изменится. И действительно, в 2013 рождаемость в России была ниже, а смертность – выше, чем в 1991 году, отмечает автор статьи в New York Review of Books.
В отличие от Парсонс, Эберштадт считает, что нынешний тренд гораздо страшнее для молодого поколения, чем для людей среднего возраста. По данным на 2006 год, ожидаемая продолжительность жизни россиян в возрасте 15 лет была ниже, чем в таких странах, как Бангладеш, Камбоджа и Йемен, — а данные для 15-летних юношей были сравнимы с показателями Эфиопии, Гамбии и Сомали.
Эберштадт перебирает традиционных «виновников» такой картины. Инфекционные заболевания – ВИЧ, туберкулез, излечимые в нормальных условиях венерические заболевания и гепатиты всех типов – не занимают в статистике российской смертности выдающегося места. С точки зрения демографа они соответствуют уровню дохода страны. Иное дело – сердечно-сосудистые заболевания. В 1980-е годы смертность от них была самой высокой из когда-либо зафиксированных в отдельной стране. И в последующие десятилетия она лишь росла.
Смертность от внешних факторов – «от плохого к худшему». В 1980 году российская смертность от травм и отравлений была больше западноевропейской в два с половиной раза. В 2006 году она была больше в пять раз. Почему это все так?
Да, пища у россиян жирная, – но в Западной Европе она еще жирнее, к тому же россияне поглощают меньше калорий. Окружающей средой Россия занимается плохо, но смертность от ОРЗ не сильно выше европейской, – а смертность от почечной недостаточности, которая бывает при загрязнении природы, ниже. Нет никаких данных, что на смертность как-то влияют экономические потрясения – Великая депрессия, например, не привела к какому-то значительному всплеску. Затраты России на здравоохранение на душу населения такие же, как в Португалии. Россияне много курят, – но не столько, сколько в Греции и Испании, которые живут столько же, сколько в Западной Европе.
Даже «очевидное» объяснение российской смертности – алкоголизм – не так однозначно. Россияне много пьют, но не больше чехов, словаков или венгров, — «это все страны, в которых были значительные улучшения в области продолжительности жизни после того, как они отделились от советского блока». Более того, отдельные исследования показывают, что пьющие в России живут дольше непьющих. Парсонс не без основания уделяет этому особое внимание: она предполагает, что пьянство – это способ адаптироваться к жестокой реальности и справиться с чувством никчемности.
На психологический характер «российской болезни» указывает и то, что периоды, когда понижающаяся тенденция на время прекращалась, «приходятся не на времена большего благосостояния, а на времена, за неимением современного термина для описания этого явления, большей надежды». Как отмечает Маша Гессен, «хрущевская эпоха с ее пост-сталинской политической либерализацией и бурным жилищным строительством воодушевляла россиян на то, чтобы жить дальше. Горбачевский период гласности и оживления тоже способствовал тому, чтобы они рожали детей». А падение СССР и бурные 90-е привели к тому, что «статистика рождений и смертей не отражает ничего, кроме отчаяния в это десятилетие».
Если это правда и россияне «умирают от недостатка надежды», то почему? — спрашивает автор статьи в New York Review of Books. «Что случилось с россиянами за советский век, из-за чего они стали неспособны надеяться?» В книге «Истоки тоталитаризма» Ханна Арендт заявляла, что тоталитарное правление возможно лишь в тех странах, которые могут позволить себе такое явление, как вымирание населения. Советский Союз доказал, что он был именно такой страной, считает Маша Гессен.
«Возможно ли, что это знание передавалось из поколения в поколение столько раз, что теперь большая часть россиян с ним рождается и что именно поэтому у них ожидаемая продолжительность жизни, как в Бангладеш? Возможно ли, что другие пост-советские страны, отделившись от Москвы, вновь отвоевали себе умение надеяться и что поэтому даже ближайшие культурные и географические родственники России, такие как Белоруссия и Украина, вымирают не так быстро? Если это так, то Россия умирает от разбитого сердца – что известно также под именем сердечно-сосудистого заболевания».
Фото: AFP PHOTO / KIRILL KUDRYAVTSEV
В нашем паблике в VK самые свежие статьи и сюжеты зарубежных СМИ
Сегодня в СМИ
