У демократии, которую считают «наименее худшим из всевозможных режимов», в XX веке после крушения советского режима сложилась особая аура. Хотя начиная с 1990-х годов демократической системе удалось многого добиться в Европе, позднее ее поджидали болезненные неудачи, как, например, ситуация на Украине и в нескольких арабских государствах. С чем связан этот регресс?
Atlantico: Авторитаризм Путина держится на нищей провинции
Отсутствие демократии в России все больше мешает развитию ее экономики, пишет Atlantico. По мнению французских экспертов, нищее население российской провинции из страха поддерживает авторитаризм и экономическую стагнацию, к которой он ведет.
DMITRY SEREBRYAKOV / AFP
МИШЕЛЬ ГЕНЕР, французский адвокат и публицист: Как мне кажется, ни о каком регрессе речи сейчас не идет. Демократия до сих пор является самым привлекательным политическим режимом. В идеале к ней стремятся все народы мира. Жажда свободных выборов и открытого выражения мнения в социальных сетях служит наглядным тому подтверждением. Сейчас мы имеем дело с прививкой демократического режима странам, которые в силу исторических причин не были к этому готовы. Указанные вами сложности – это адаптационные трудности, а не отторжение. Мы вновь начинаем понимать, что у политического режима, как и у экономики, существуют этапы роста. Демократию нельзя построить за несколько дней. Для этого требуется подготовка, которая опирается на образование. Только при этом условии можно достичь демократии. Но стремиться к ней нужно в любом случае.
ФИЛИПП БРО, французский политолог и специалист по политсоциологии: В арабских странах этот регресс был вполне предсказуем (на Украине же еще ничего не решилось!). Для укрепления демократии нужно, чтобы конфликты интересов и точек зрения вошли в привычку, стали обычным делом. В западных странах граждане и руководители давно свыклись с постоянными жалобами одних, бесконечными требованиями других и выливающимися в уличные демонстрации спорами. Кроме того, там наблюдается большая терпимость или даже безразличие к идеям других. Чтобы достичь этого, понадобилось выполнить несколько условий. Во-первых, конфликты интересов не должны переступать некий порог интенсивности. Так обстоят дела при уровне экономического развития, который позволяет одеть Петра, не раздевая при этом Павла. Отсюда следует и миротворческая роль социального государства.
Кроме того, касается это и разного рода культурных различий (нравы, религия, язык). Они преодолимы при наличии надежной юридической защиты, которая обеспечивает соблюдение прав меньшинств. В обществах затронутых арабской весной государств ничего подобного не существует. Распределение богатств там крайне неравномерно, что создает почву для тяжелых и опасных конфликтов. Правовое государство находится в зачаточном состоянии из-за давно укоренившихся коррупционных традиций. Сюда нужно добавить и нетерпимость к идеям других, которая до сих пор является характерной чертой замкнутых общественных групп (сельское население в Египте, руководящие классы в Персидском заливе, бедная рабочая среда на востоке Украины). В отсутствии необходимой социокультурной прослойки демократия обречена на провал и даже пугает. Это видно в Египте и даже в России. Диктаторы внушают больше доверия как народным массам с низким достатком и культурным уровнем, так и привилегированной элите.
В докладе на 2014 год Freedom House говорит об этом демократическом регрессе и утверждает, что в нынешних условиях он может охватить 40% населения мира. Означает ли это, что теория об утверждении демократии по всей планете, которой, в частности, придерживался историк Фрэнсис Фукуяма, потеряла свою убедительность?
МИШЕЛЬ ГЕНЕР: После падения Берлинской стены на Западе сразу захотели обратить все народы мира в либеральную демократию. Пророчества Фрэнсиса Фукуямы, который видел триумф демократии воплощением его знаменитой теории конца истории, стали отражением этих мессианских настроений. «Мировая либеральная революция»: так он называл этот процесс в вышедшей в 1992 году книге «Конец истории и последний человек» (The End of History and The Last Man). Тем не менее, это мессианство столкнулось с естественными препятствиями, которые поставило существующее в мире разнообразие. Кризис 2008 года разрушил амбиции Запада и напомнил ему о существовании Востока. Он дал толчок развитию политической культуры Востока параллельно с политической культурой Запада. Поэтому речь сейчас идет не о регрессе демократии, а о реорганизации политических культур в мире.
ФИЛИПП БРО: С исторической точки зрения демократизация общественной жизни представляет собой мощную тенденцию, поддержка которой постоянно растет: речь идет об общественных группах с лучшим уровнем жизни и большей открытостью в культурном плане. В демократических странах никто не испытывает тяги к авторитарным режимам, тогда как у тех все больше людей поворачивают взгляды в сторону демократий. Если мировая экономика сможет избежать обвала, эта тенденция сохранится. Хотя все это, разумеется, не исключает подозрительности, отступлений и даже сохранения островков радиального неприятия. В любом случае, для оценки демократического прогресса следует рассматривать век, а не десятилетие. Взгляните на пример европейской истории.
В качестве сильнейшего аргумента в пользу демократии зачастую приводили экономику: в ХХ веке она утвердилась в сильнейших мировых державах, от Японии до Германии. Не подорвал ли его недавний успех авторитарных моделей Китая и России вкупе с упадком старой Европы?
МИШЕЛЬ ГЕНЕР: Разумеется, существуют пути развития, которым чужда демократия. Два приведенных вами примера прекрасно это подтверждают. Как бы то ни было, не стоит путать либерализм и демократию. Восточные государства могут сохранить собственную политическую культуру, но в то же время перенять правила экономического либерализма, который позволяет им добиться устойчивого роста. Таким образом, политический авторитаризм может прекрасно уживаться с экономическим либерализмом, который сегодня, к сожалению, вовсе не является неотъемлемой частью либерализма в политике. В беседе с Марселем Гоше, которая вышла в последнем номере le Débat, я отметил, что расхождение политического либерализма с экономическим представляет собой отличительную черту неолиберализма. Законы рынка подавляют свободные политические институты. Это свойственно даже крупнейшим западным демократиям.
ФИЛИПП БРО: Этот экономический аргумент до сих пор не теряет своей актуальности, если внимательно рассмотреть ситуацию в России и в Китае. В России отсутствие демократии становится препятствием для экономического развития. Хотя приход рыночной экономики позволил выйти из чудовищного застоя брежневских лет, устойчивая коррупция, самоуправство бюрократов и отсутствие юридической безопасности стали сильнейшим тормозом для развития страны, что, кстати, открыто признал бывший президент Медведев. Россия остается бедной страной, несмотря на олигархов (или из-за них). Нищее население деревень и провинциальных городов становится сильнейшим источником поддержки авторитаризма и экономической стагнации. Тем не менее, стремление к демократии в стране существует, как показало протестное движение накануне возвращения Путина в президентское кресло.
То же самое касается и Китая. Впечатляющий экономический рост на основе относительной либерализации рынков породил неравенства, которые вполне могут подорвать шансы на выживание однопартийной системы. С идеологической точки зрения она представляет собой лишь пустую скорлупу, однако ее существование тормозит необходимые для стабилизации общества политические преобразования. То есть, в перспективе столкновение неизбежно, как показал 20 лет тому назад пример Южной Кореи. Либо политическая жизнь демократизируется, и Китай сможет избежать потрясений в связи со стремлением людей к большей свободе и активным участием получателей дивидендов от экономического роста. Либо все так и останется в прежнем виде, и коррупция, бюрократические репрессии и слабость правового государства станут непреодолимой преградой на пути экономического развития.
Постепенная деполитизация граждан развитых стран поднимает вопросы насчет привлекательности наших моделей, что особенно важно на фоне расширения места технократии в процессе принятия решений, в первую очередь в Европе. Такая тенденция к «разочарованию» в политике неизбежна?
МИШЕЛЬ ГЕНЕР: Вы сами только что провели связь между искажением либерализма на востоке и разочарованием в либерализме на Западе! Современность – это в высшей степени технический мир, которым руководит приспособленная к этому его качеству техноструктура. Эта техноструктура в общественном и частном плане больше не производит впечатления живой демократии. Она связана с усилением замыкающегося в себе политического класса. Но действительно ли все это - роковая неизбежность? Мне так не кажется. Пока люди остаются людьми, всегда найдется место для новых проектов, стремления быть вместе, готовности переступить через индивидуализм.
ФИЛИПП БРО: Разочарование в демократии – это вполне реальный, но поверхностный факт. Демократия – это не суверенитет народа, который, по сути, представляет собой весьма пространное понятие. Кроме того, не равна она и непосредственному участию в принятии политических решений: в современных государствах такой системы попросту не существовало, что, кстати говоря, и к лучшему. Поэтому у нас неизбежно критикуют указания Брюсселя так же, как раньше (а иногда и сейчас) в провинции ругали указания Парижа. Демократия подразумевает в первую очередь существование правового государства, которое лучше, чем какая-то другая система способно гарантировать соблюдение основных прав и свобод, равенство перед законом, борьбу с коррупцией и злоупотреблением властью. Кроме того, демократия – это атмосфера свободы слова, которое немеет в себе огромные преимущества: стремящиеся «сказать свое слово» граждане ощущают человеческое достоинство, у руководства появляется возможность предвидеть возможное неприятие его (пусть даже обоснованных) действий, тогда как публичная критика серьезно противодействует соблазну злоупотребления властью. Нет сомнений, что большинство граждан сохраняют веру в эти важнейшие достижения демократии.
Кризис 2008 года подчеркнул значимость финансовых центров в принятии политических решений. Этот факт серьезно подорвал веру в режим, который создан «народом и для народа». Недоверие пустило глубокие корни в современном обществе, но можно ли сказать, что оно необратимо?
МИШЕЛЬ ГЕНЕР: Настоящий кризис демократии проистекает из возникающего у народов ощущения потери. Группа чиновников решает все без их ведома и вместо них. Демократия неизбежно перекликается с суверенитетом. Сейчас главная задача заключается в том, чтобы народы вновь смогли взять суверенитет в свои руки. Народы хотят снова самостоятельно решать собственную судьбу. Во главе государств должны встать новые люди, на которых будет лежать сформированная ситуацией ответственность. Как мне кажется, такие люди могут прийти только из гражданского общества, а не из политических классов, которые окончательно дискредитировали и изжили себя, как это, например, прекрасно видно во Франции.
ФИЛИПП БРО: Это сильное недоверие вполне оправдано. Финансовые круги обрели опасное влияние на принятие политических решений, но их эксцессы могут дать эффект бумеранга. Это просматривается даже в США, где общественное мнение постепенно меняет взгляды на практику, которая до недавнего времени считалась допустимой во имя свободы конкуренции. Этот процесс является необходимым предварительным условием для формирования государственной регуляционной политики, которая, кстати, мало-помалу начинает приобретать очертания.
Дата публикации 09 марта 2014 года.
Фото: DMITRY SEREBRYAKOV / AFP
Публикуем в Twitter актуальные зарубежные статьи, выбранные редакцией ИноТВ
Сегодня в СМИ
