— Антон Германович, вы впервые в нашей программе. И это здорово. Начнём, пожалуй, с самой обсуждаемой и нашумевшей темы — «кремлёвского списка». Вы в нём 64-й. Я не знаю, вам посочувствовать или, может бы, поздравить. Всё-таки не первая десятка…
— Да, мне кажется, у нас хорошая компания.
— Отличная компания. Никого не забыли.
— Не знаю, поздравлять или не поздравлять. Это нормальная работа, мы делаем своё дело. Кому-то, может быть, это и не нравится. Кто-то хочет, чтобы бизнесмены, политики, сотрудники правительства попали в какие-то санкционные списки. Мне кажется, эффект здесь наоборот отрицательный, потому что, во-первых, мы как работали, так и работаем. А во-вторых, когда кто-то пытается сделать хуже России или навредить, мне кажется, русский человек наоборот воспринимает это как стимул для того, чтобы делать лучше.
— Да, мобилизуется.
— Если говорить про мою сферу — экономику и финансы, то мы сейчас действительно мобилизуем свои усилия, чтобы сделать для бизнеса то, что раньше годами даже и в планах не значилось. Мы сейчас будем либерализовывать валютное законодательство — это ещё такой атрибут с советских времён. И до него до последнего момента руки не доходили. Сейчас как раз все эти ограничения, санкции говорят, что нам нужно менять внутренний деловой климат.
«Мы все давным-давно работаем на российских технологиях»
— Очень хочется всё-таки этот список обсудить. Потому что я не понимаю, что он означает. Когда ваши коллеги из американского Минфина представили его в конгрессе, то конгресс сказал: «Ну вообще-то, это всего лишь список, не нужно волноваться». Это что значит? Вот я приду в банк — либо мне откроют кредит, либо не откроют. Авось пронесёт — или не пронесёт. Чем это вообще чревато? Я не понимаю. Для вас лично вот он что означает?
— Это предложение Минфина США конгрессу. Окончательное решение за конгрессом.
Что это означает для нашего брата? Для чиновников, работников министерств, ведомств, руководителей этих министерств? Да, собственно, ничего. Потому что у нас никаких западных счетов нет. И недвижимости за рубежом нет. Мы все давным-давно работаем на российских технологиях и с российскими банками. Поэтому я думаю, что каких-либо ограничений или ущемлений после включения в этот список я не почувствую.
— А вы слышали теорию, что настолько велика конфронтация между конгрессом и администрацией Трампа и настолько конгресс давил на Минфин, чтобы он побольше людей внёс в этот список, что они просто выдали всё российское правительство? Ну, поглумились над конгрессом.
— Вы знаете, мне кажется, это просто несерьёзно.
— Это же глупо, да?
— Взяли всех высших чиновников и бизнесменов, которые имеют большие капиталы как за рубежом, так и в России, и включили в этот список. Все эти санкции, особенно последние решения, отдают какой-то несерьёзностью, честно говоря. Поэтому посмотрим, как дальше будут развиваться события. Но я думаю, что каких-либо последствий для меня или моих коллег мы, наверное, не заметим.
— Хорошо, а если в общем поговорить о санкциях — эта история длится уже не первый год. Москва как не собиралась, так и не собирается идти на уступки. То есть политических целей эти санкции не достигли и не достигнут, скорее всего. Причём когда спрашиваешь у людей про санкции, то стандартный ответ такой: «Как не покупал пармезан, так и не покупаю, как не летал за границу, так и не летаю». Вот я не могу понять, неужели санкции вообще никакого эффекта не оказывают на российскую экономику и на нас?
— Нет, санкции разные. Если мы говорим о списке, то, ещё раз повторюсь, какого-то влияния на людей, попавших в него, не будет. С другой стороны, у нас есть так называемые персональные санкции: граждане и компании, подпавшие под ограничения… Здесь можно говорить о последствиях с точки зрения возможности ареста имущества, если оно есть за рубежом, счетов, и так далее. Но это больше касается бизнесменов.
— Типа Касперского, у которого всё там.
— Да. Вообще, все эти санкции — это просто элемент того, чтобы сделать свой бизнес более конкурентным и отодвинуть конкурентный бизнес в России. В том числе и Касперский... Это же те программные продукты, на которых работают западные компании. Значит, кому-то это не нравится, кому-то надо устранить этого конкурента и поставить своего.
— А что санкции означают для российской экономики?
— Вы знаете, эти санкции — это ограничения с точки зрения поставок, предположим, нашей продукции военно-технического назначения. Или ограничения на привлечение инвестиций и кредитование российской экономики. Конечно, это имеет влияние. Мы не получаем столько инвестиций, сколько могли бы получить. Мы бы привлекали больше кредитов для развития промышленности. Но я думаю, что мы всегда находим выход из сложных ситуаций. Если нам ставят здесь ограничения, значит, мы развиваем внутренние источники.
Помните, при прежней администрации президента США говорили, что экономику России разорвёт, потому что было снижение цен на нефть плюс санкции? Что получилось? Наоборот, не то что не разорвало. Мы мобилизовались, получили самую низкую инфляцию за весь период российской истории. Мы вышли быстро из кризиса. То есть это нам дало дополнительный стимул, чтобы принять структурные меры. Кстати, это и подчеркнули рейтинговые агентства, которые улучшили наши рейтинги.
«Мы прекрасно понимаем, что это палка о двух концах»
— Да, я с вами согласна, ничего так в тонусе не держит, как враждебная среда. Но вот Герман Греф в интервью FinancialTimes сказал, что всё-таки если будут введены широкомасштабные американские санкции против нас, то тогда холодная война нам покажется детской забавой. Вы согласны?
— Если проанализировать санкционную историю, которая применяется, предположим, в отношении Ирана, то, конечно, там санкции более глубокие: отключение от SWIFT, заморозка счетов в западных банках. Это действительно, по сути дела, такая финансовая война. Поэтому я надеюсь, что до этого дело не дойдёт.
— Не дойдёт? А вот теперь постоянно поднимается тема отключения России от SWIFT. У вас есть план, если вдруг это случится?
— Пострадают как российские, так и западные наши контрагенты. Потому что придётся использовать другие, менее, может быть, удобные и менее современные методы связи и обмена информацией. Поэтому здесь мы прекрасно понимаем, что это палка о двух концах.
— Но у вас есть какой-то план Б, если вдруг это случится?
— Безусловно. Внутри российских расчётов мы можем использовать и уже используем российскую технологию по обмену информацией между банками. Эта технология тестирована, целый ряд банков на ней работает. Что касается расчётов с внешними контрагентами, то, конечно, это будет неудобство. Но я думаю, что найдём выход.
«Если не хотят американцы, значит, будем занимать у европейцев и китайцев»
— И ещё, конечно, стоит вопрос, где брать деньги. Для российских компаний из-за санкций практически закрыт выход на рынок дешёвых кредитов. Если западный рынок капитала для нас закрыт, может, действительно поворот в сторону Азии, который все в последнее время обсуждают, всё-таки свершится? Может ли китайский рынок капитала стать равноценной заменой западному?
— Мы в последнее время активно ведём диалог с нашими китайскими партнёрами с точки зрения размещения облигаций в юанях, в том числе на российской бирже. Поэтому, естественно, мы заинтересованы в диверсификации наших инвесторов. Если не хотят американцы, значит, будем занимать у европейцев и китайцев. Не хотят европейцы — будем занимать на других азиатских рынках.
Общий объём заимствований на внутреннем рынке у нас в 2018 году 1 трлн 400 млрд рублей, поэтому мы вполне можем обойтись и без внешних заимствований.
К нам обратился бизнес и говорит: «Выпустите специально для нас облигации, выраженные в валюте, с тем, чтобы мы могли репатриировать свои капиталы, потому что на нас оказывается давление санкционное». Они готовы вложиться в наши бумаги. Поэтому мы говорим о том, что будет спрос, даже на еврооблигации. Мы, кстати говоря, такие выпуски готовим — это будет обычный выпуск наших еврооблигаций. Но когда будем формировать и рассматривать книгу заявок, то, конечно, будем приоритет отдавать нашим отечественным инвесторам.
— Всё-таки хочу ещё чуть-чуть спросить про Китай. Просто потому, что очень много сейчас про это говорится. Китайские деньги — они же очень дорогие. И у них экономические условия очень жёсткие. Я вспоминаю примеры со Шри-Ланкой, или с африканскими странами, или с Афганистаном, с Пакистаном. Что китайцы делают? Да, они вкладываются в инфраструктуру, а потом получается, что эти страны не могут выполнить условия, потому что они очень жёсткие, и китайцы забирают всё себе. Вот как России с этим работать?
— Я не могу сказать, что китайские деньги дорогие. Мы, кстати, заимствовали в китайских юанях, у нас был опыт уже год назад — привлекли около $1 млрд. Выпускали ОФЗ для китайских инвесторов. Вы сейчас говорите о бизнес-инвестициях, то есть инвестициях в конкретные бизнес-проекты, которые в других странах не окупались, и китайские инвесторы забирали их себе. Такая ситуация говорит просто о качестве этих проектов. Поэтому, если мы привлекаем деньги в бизнес-проекты, всегда нужно смотреть, на окупаемость и расчёты с инвесторами, которые вложились в эти проекты на заёмной основе.
В данном случае я говорю о государственных облигациях. Поэтому мы заинтересованы в том, чтобы китайские инвесторы вкладывались в наши бумаги. Они, ещё раз повторюсь, очень надёжные. Это говорит ещё и об уровне доходности. Если у нас сейчас доходность где-то 7,5%, то на других развивающихся рынках, предположим, Турции или Индии, это двузначная цифра. Это говорит о том, что у нас хорошая макроэкономика и доверие к нашим инструментам.
— Вы упомянули внешний долг, сказали, что он уменьшился. И это понятно, потому что внешние заимствования падают. Внутрироссийский же долг растёт. Это чем чревато?
— Вы знаете, вообще долг у нас очень маленький, всего около 14% ВВП. Если посмотреть на другие страны, то, например, в Европе этот показатель от 60% до 100% ВВП. В США — больше 100% ВВП. Поэтому мы не увеличиваем долг по отношению к валовому внутреннему продукту. Вот это самое главное. Наша задача заключается в том, чтобы сделать бюджет независимым от цен на нефть и санкций. Что это значит? Это значит, что мы должны иметь минимальный уровень дефицита бюджета, рассчитанный на его финансирование за счёт внутренних инвесторов. Если будет небольшой дефицит бюджета, значит, не будет расти долг. По нашим планам, долг на предстоящий год практически не меняется и будет варьироваться: 14—15% ВВП, максимум 16% ВВП. Поэтому я здесь с вами не соглашусь, что у нас растёт внутренний долг.
«Мы связаны с мировой экономикой»
— С этими санкциями такой парадокс. С одной стороны, Запад хочет изолировать Россию и отключить её от всемирных процессов. С другой стороны, изолируя страну, он также как-то изолирует Россию и от каких-то экономических бед. Если сейчас нахлынет очередной 2008 год и американская экономика начнёт опять падать, то нам же будет наплевать? Или нет?
— Честно говоря, мы так интегрировались в мировую экономику, что нам не будет, конечно, наплевать. Мы связаны с мировой экономикой. Для нас важно, что цены на нефть растут. Ну, это самый простой пример. Если экономика падает, то и спрос на наш основной экспортный товар тоже снижается. Не наплевать, да? То же самое и про спрос на наши экспортные товары. Если мировая экономика растёт высокими темпами, то спрос на товары увеличивается. И наоборот. Поэтому мы, как часть мировой экономики, безусловно, будем это чувствовать. Сейчас темпы роста мировой экономики 3,5—3,6% в год. Поэтому, конечно, все страны заинтересованы в том, чтобы динамика мирового экономического роста всё-таки сохранялась.
— Знаете, о чём я думаю? Почему нельзя через блокчейн вообще проигнорировать все эти санкции? Например, через криптовалюту. Заработать деньги мимо всего этого. Разве это не выгодно для России?
— Заработать деньги? Вы имеете в виду расчёты?
— Да, мимо мировой финансовой системы.
— Это иллюзия, что как будто через расчёты в биткоинах можно обойти ограничения, санкции. Я думаю, в ближайшее время за всеми криптовалютами установится такой же контроль, как и за перечислениями в обычных валютах. Это первое. Второе. Расчёты и другие транзакции в криптовалютах достаточно сложные и по времени гораздо дольше проходят. Почему? Потому что любая транзакция должна быть подтверждена более чем половиной участников этих цепочек блокчейна. В настоящее время перечисление в обычных валютах гораздо быстрее. Третье. А чем криптовалюта лучше рубля? Да ничем не лучше. Предположим, есть ограничения на расчёты с предприятиями, попавшими в санкционный список. Как это предприятие может поставить товар и получить обратно оплату за него? Самый классический пример — это рассчитаться в долларах или евро. Если оно попало под санкции, то такой расчёт будет невозможен. Но если это предприятие захочет рассчитаться в рублях, то нет никаких проблем.
«Нет смысла убегать в биткоины»
— А в биткоинах?
— А зачем это нужно? Пожалуйста, рассчитывайся в рублях. Это гораздо проще и понятнее. Что такое биткоин? Сегодня у него одна цена, завтра другая, послезавтра третья. Расчёты в рублях более защищены, потому что все транзакции в рублях видит только наш Центральный банк. Больше никто их не видит. Поэтому, пожалуйста, ещё раз говорю — нет смысла убегать в биткоины, когда можно рассчитываться в нашей национальной валюте.
— Про ваш скепсис касательно биткоинов... Я поняла, что с санкциями они нам не помогут. Но вы говорили, что этим должны заниматься только профессионалы. Вроде бы хотели даже какой-то закон с ограничениями принять. Это же будущее, это необратимая история. Когда появились поезда, люди боялись ездить и развозили письма на лошадях. Вам лично никогда даже не было любопытно, как работает криптовалюта? Вы не пользовались?
— Насчёт биткоина?
— Да.
— Нет.
— Вам даже не интересно?
— Вы знаете, какая штука... Я не думаю, что за биткоином какое-то будущее. Будущее за блокчейном — это так называемый распределённый реестр данных, который мы уже начинаем использовать в своих базах данных. Предположим, имущественные реестры можно будет хранить именно в блокчейнах.
Будущее ли за криптовалютами? Сложно сказать. Во всяком случае, в ближайшее время расчёты в обычных валютах всё-таки будут в приоритете. Почему? Потому что они контролируемы — есть эмиссионный центр, в отличие от биткоинов, когда есть распределённый реестр и никто не контролирует стоимость этой валюты. За криптовалютой ничего не стоит. Нет эмиссионного центра и нет регулятора. Всё это осуществляется достаточно хаотично и стихийно. Поэтому считаю, что расчёты в обычных валютах — рубле, долларе, евро, или швейцарском франке будут в приоритетах. Те, кто хотели раньше заработать на криптовалюте, поняли, что это, наверное, бесполезно.
— Я не соглашусь с вами. Столько биткоин-миллиардеров сейчас появилось.
— Секундочку. Кто хотел что-то утаить, рассчитавшись в биткоинах... сейчас этот финт уже не пройдёт. Поэтому… За блокчейном — да, будущее. А что касается криптовалют, я думаю, что это такая больше спекулятивная цель.
— Когда вы станете частным лицом, вы не будете использовать биткоины? То есть вы не хотите быть биткоиновым миллиардером? Или другой криптовалюты?
— Вот вы готовы сейчас купить криптовалюту?
— Я вам честно скажу, если бы я технически понимала, как на биткоины покупать те платья, которые мне нравятся, я бы… но просто я не понимаю, как это происходит. Но я научусь. Потому что я как раз считаю, что за этим будущее.
— Ну давайте здесь поспорим. Посмотрим, как будут развиваться события.
— Сколько вы лет даёте, чтобы криптовалюта как-то умерла? А я говорю: и через лет десять она будет…
— Я не говорю, что она должна умереть. Я говорю, что в принципе основная часть расчётов всё равно будет проводиться в традиционных валютах.
Криптовалюты, на мой взгляд, уже не имеют такой актуальности, как поначалу. Они сейчас используются для привлечения капитала компаний, которые хотят сделать это быстро и без всяких ограничений.
То есть, если сегодня акционерное общество хочет сделать заём, оно должно пройти кучу согласований в регулирующих органах. На это уходит масса времени, сил и средств. Предположим, фермер хочет привлечь заёмные средства, выпускает так называемые ICO, токены, привлекает деньги с рынка, обменивает их потом, вкладывает в своё производство и говорит, что с теми, кто вложил в него криптоденьги, он рассчитается либо товаром, либо криптовалютными знаками. И быстро привлекает ресурсы. Сейчас это возможно, потому что не отрегулировано так сложно, как на рынке облигационных займов. С другой стороны, мы идём к тому, что и такие заимствования тоже будут регулироваться. Государство здесь не может стоять в стороне. Оно должно следить, чтобы не было пирамид и долговых кризисов. И тот законопроект, который мы сейчас подготовили по регулированию криптовалют, как раз направлен на то, чтобы криптовалюта была под контролем государства.
«Нам нужен прогнозируемый курс рубля без резких колебаний»
— Махинации и с наличными деньгами происходят. Все картели мира, наркокартели, как раз финансируются наличными. Ну ладно. Поговорим о валюте, которую вы жалуете — о рубле. Я была на Гайдаровском форуме, слышала ваше выступление.
— Я что-то вас не видел.
— Я слышала ваше выступление, вы сказали, что не дадите рублю укрепиться. Как простой обыватель, я не понимаю, чем плох крепкий рубль. Для меня, если он падает или если он не растёт, получается, что какие-то импортные вещи я не могу покупать. Я не понимаю для себя выгоды крепкого рубля в том смысле, в котором вы про него говорите. Можете мне объяснить?
— Я не говорил, что мы не дадим рублю укрепиться. Ведь действительно, для граждан, для предприятий крепкий рубль выгоднее, потому что можно приобрести больше товаров.
Но чем опасен крепкий рубль? Сегодня цены на нефть выросли — и рубль укрепился. Завтра цены на нефть упадут — рубль будет девальвировался. Нужны ли такие волатильности или колебания национальной валюты? Нет, не нужны.
И как раз задача Минфина и Центробанка не держать слабый или крепкий рубль, а наоборот, заключается в том, чтобы рубль был стабильным и предсказуемым. Раньше ЦБ участвовал на валютной бирже, покупал и продавал рубли и как-то поддерживал курс. Сейчас он не участвует в торгах на валютной бирже.
Министерство финансов в рамках покупок валют для своих резервов является покупателем излишней конъюнктурной валюты. Мы говорим о том, что если цена на нефть больше $40 за баррель, а сегодня она за $70, то мы валютные поступления сверх $40 покупаем с рынка и кладём себе в резервы. Для чего это нужно? Не только накопительство.
Знаете, обычно говорят, что Минфин кубышку свою пополняет. С одной стороны, так и есть — нам нужна кубышка, потому что мы зависим от нефти. Но, с другой стороны, покупки валюты не дают рублю резко укрепиться.
Вот сейчас бы, если бы мы не покупали, рубль был бы гораздо крепче. Нужно нам это — сегодня крепче, а завтра вдруг опять будет там за 70? Не нужно. Нам нужно, чтобы был прогнозируемый курс рубля без резких колебаний. На это и направлены бюджетное правило и бюджетная политика Министерства финансов.
— Ещё есть история про нефть. Наши дипломаты договорились с саудовцами, и наконец-то ОПЕК начала ограничивать добычу нефти. Цены пошли вверх. Нефть, нравится нам это или нет, важней политики и геополитики. Получается, что там, где реально важно, оказывается, русские всё равно решают. Это так или это иллюзия?
— В данном случае да. Мы действительно договорились о продлении ограничений на добычу нефти, и это сыграло свою роль на рынке по части цен. Здесь, конечно, оказывает поддержку всё-таки мировой рост, мы об этом тоже с вами говорили.
Спрос на этот вид сырья растёт, и это тоже поддерживает рынок нефти. Поэтому здесь, конечно, и наша договороспособность. Без России договорённости ОПЕК не имели бы эффекта. Потому что Россия является одной из крупнейших стран, которая добывает нефть и экспортирует нефть. Думаю, что вопрос кооперации будет одним из элементов нашей политики.
— А как санкции влияют на нашу нефтянку? Они же очень сильно полагаются на иностранную технологию. В Арктике, например, как можно там процесс бурения, добычи обеспечить, если у нас нет этих технологий? Или уже есть?
— Мы сами свои технологии будем производить. Если раньше «Газпром» или крупные наши нефтяные компании большую часть технологий закупали по импорту, то сейчас предприятия перестраиваются и начинают сами производить необходимые технологии. Наша промышленность перестраивается на импортозамещение.
— На Гайдаровском форуме вы озвучили идею, что Россия должна стать новой Норвегией и перестать зависеть от цен на нефть. Это, конечно, всё прекрасно. Но как же от них не зависеть, если доходы от продажи нефти и газа составляют как минимум треть нашего бюджета?
— Да, но раньше почти 60% всех доходов были конъюнктурные. За прошлый год — 40%. Так называемый ненефтегазовый дефицит — это если убрать из доходов доходы от нефти и газа. Раньше он составлял 13% ВВП, то сейчас это 7%. А мы ставим задачу к 2019 году достичь меньше 6% ВВП. Мы резко снижаем зависимость от нефти и газа. И это правильно.
«Экономика вышла из стадии падения»
— Я хочу поговорить немножко об аналитике GoldmanSachs, которые предсказывают России в 2018 году рост ВВП 3,3%. А я слышала, что наше Минэкономразвития говорит, что будет где-то 2%. С чем связан такой энтузиазмGoldmanSachs? Почему они на это всё смотрят веселее, чем правительство России?
— Может, они весёлые, оптимисты такие?
— Возможно. Вы же слышали про этот доклад?
— Да, конечно.
— Это достаточно большая разница в цифрах.
— Мы действительно прогнозируем себе рост на уровне около 2%. Хотелось бы, конечно, чтобы это было 3% с лишним и более процентов. Но думаю, что к этим цифрам мы сможем подойти через пару лет. Сейчас наша задача заключается в том, чтобы сделать ряд структурных изменений, которые бы привели к росту. Поэтому, наверное, Goldman Sachs знает наши планы по реформированию и такие выдаёт прогнозы.
— Вы говорите, что российская экономика адаптировалась к санкциям. Действительно, можно адаптироваться так, что из года в год будет рост 1—2%. Это адаптация к стагнации, это адаптация к чему? Или это такая адаптация, которая тебя готовит к какому-то невероятному экономическому всплеску через года три?
— Нет, когда мы говорим, что мы адаптировались, мы говорим о следующем. А именно о том, что экономика вышла из стадии падения. О том, что мы победили высокую инфляцию.
Мы снижаем процентные ставки. Мы имеем стабильный курс рубля. Собственно, это основа того, что макроэкономика стала стабильной. Перестали ухудшаться экономические показатели. И сейчас мы готовы к дальнейшему росту. Но для такого драйва нужны структурные решения. Вот я надеюсь, что мы как раз в весеннюю сессию парламента должны серьёзно поработать над такими решениями.
«Приходится отказывать, где-то спорить, ругаться»
— Мы сейчас говорим о решениях, которые принимает российское правительство. И я хочу поговорить про вас, про вашу роль в этом правительстве. Вы ключевой министр в этой стране…
— Вы переоцениваете эту роль.
— Один из. Потому что ещё на вашу долю выпало всё, что вообще можно — санкции, цены на нефть упали, рубль… Я вижу, как вы обороняетесь. Но в конечном итоге от вас хотят всего лишь денег, и всё равно вас наверняка называют жадным или скупым, я уверена в этом. Вот этот вопрос про вас: «Любите ли вы меня или мои миллионы?» — должен вас мучить по ночам. Это такая какая-то очень неблагодарная, какая-то одинокая должность. Как вам с этим живётся?
— Да нет, может быть, так внешне кажется. Конечно, всем хочется побольше денег получить для своей отрасли, для развития своих направлений, которые курируются теми или иными министерствами и ведомствами.
Но все же понимают, что бюджет не резиновый, его нельзя растаскивать. Потому что в противном случае получим обратный эффект. Да, приходится отказывать, где-то спорить, ругаться даже. Бывает и такое.
— У вас есть в кругу общения человек, с которым вы чувствуете какую-то внутреннюю общность за пределами России? Сейчас объясню, что я хочу сказать. Вот есть условный Лавров и Керри. Эти люди — идеологические враги. Но при этом по внутреннему масштабу они абсолютно совпадают. И даже тогда, когда риторика между двумя странами была в стиле «а кто нажмёт на кнопку первым», у них это выливалось в какой-то дипломатический шедевр… У вас есть какой-то такой человек, которому вы доверяете, который был бы очень схож с вами?
— Я знаю своих визави в других странах, особенно по «двадцатке», мы же часто встречаемся в течение года. Но у меня такого человека, как у Сергея Викторовича Лаврова, наверное, нет.
— То есть вашего Керри у вас нет?
— У меня есть просто хороший коллега, правда, он сейчас уже ушёл с должности — бывший министр финансов Германии господин Шойбле. Мы много с ним времени провели, особенно когда организовывали «двадцатку» в России. Постоянно общались по украинскому долгу. У нас как бы товарищеские отношения. Но мы будем выстраивать отношения и с другими коллегами. Но если говорить о каких-то партнёрских длительных отношениях, то я бы назвал действительно господина Шойбле.
Полное интервью смотрите на сайте RTД.