Про милосердие

10 января я приехала в исправительную колонию №1 в Икшу с коллегой Сергеем Леоновым из ОНК Московской области.

Это было обычное посещение: члены ОНК регулярно бывают в местах лишения свободы — и планово, и откликаясь на обращения заключённых, их родственников, информацию СМИ и социальных сетей.

Также по теме

«Надеюсь, огласка поможет»: правозащитники посетили в СИЗО осуждённую за контрабанду израильтянку Нааму Иссахар

Правозащитники посетили в СИЗО осуждённую за контрабанду наркотиков гражданку Израиля и США Нааму Иссахар. Девушка, которая в...

И всё же это была немного особенная история.

Колония в Икше — женская. Шла рождественская неделя, и мне казалось правильным и важным именно в эти дни приехать именно к женщинам, оказавшимся в неволе.

Считайте это гендерной слабостью. Но так было на душе.

Так и сделала.

Думала даже о каких-то гостинцах, но тут — увы. Существуют довольно строгие правила, нарушать которые из-за моих рождественских порывов никто бы не стал.

В колонии (и в изоляторе при ней) — в общей сложности около 300 человек.

Есть статьи тяжёлые, «неженские»: убийства, грабежи. 
Есть «экономические» (или «хозяйственные») — домашние девочки, аккуратные, мягкие женщины. Там слёзы. Потому что они ещё не привыкли и не поверили до конца. Есть ВИЧ-инфицированные (и большой комплекс системных проблем, которые будем пытаться решить). Есть инвалиды.
 Есть проблемы с проведением сложной диагностики, которой и в ближайшем городе-то попросту нет.
 Гипертония, панические атаки.
 Притом что колония — одна из самых уютных (понимаю, что не то слово, но другого подобрать не могу) среди тех, что довелось повидать. 
Но само это сочетание: женщины и тюремные стены — вызывает протест в душе.

В одной из камер — израильтянка Наама Иссахар.

Дело её первоначально было громким: задержали в аэропорту с десятью граммами гашиша в транзитном багаже.

Она и не отрицала, что наркотик её. Думала, что не ввозит его в Россию, потому что багаж — в транзитной зоне аэропорта. То есть полагала, что законов РФ не нарушает.

Но незнание закона, как известно, не освобождает от наказания.

Ну и вот — семь с половиной лет общего режима.

Потом была надежда на обмен на русского хакера (ну по крайней мере, обвинённого в хакерской деятельности человека), задержанного по запросу США в Израиле.

Не сложилось.

Потом апелляция.

И буквально накануне суд вышестоящей инстанции оставил её приговор в силе. То есть впереди ещё семь лет колонии. И на тот момент неизвестно какой и где.

Скажу откровенно, в камеру входила готовая ко всему: слезам, истерике, обиде, злости, отчаянию... 

Она улыбалась. Тонкая девочка, неплохо говорящая по-русски.

Нет, жалоб нет.

Нет, замечаний нет.

Нет, не холодно.

Да, мама приехала, вчера было свидание.

Да, кормят нормально, гостинцы с воли тоже есть.  

Три женщины-сокамерницы больше говорили о ней, чем о себе.

Нет, я не пытаюсь сейчас нарисовать идиллическую картину.

Тюрьма — как бы она ни называлась, какой бы образцово-показательной ни была, какими бы свежевыкрашенными ни были стены и светлыми камеры — тяжёлое, страшное место.

Да, люди, которые оказываются в этом месте, в большинстве своём нарушили закон, порой страшно. И они должны быть здесь, порой… Впрочем, это отдельная тема, к которой я обращаюсь постоянно и буду обращаться ещё много раз. Речь о том, что составов, по которым предусмотрен реальный срок, должно быть меньше.

Также по теме

Москалькова заявила о готовности помочь Иссахар

Уполномоченный по правам человека в России Татьяна Москалькова заявила, что готова помочь осуждённой за контрабанду и хранение...

Здесь — не буду.

Потому что хочу о другом.

Уезжала я из колонии с перечнем вопросов, которыми необходимо заняться немедленно.

Женщина с подозрением на онкологию — личность не подтверждена, гражданства нет. Как делать сложное дорогое обследование, непонятно.

ВИЧ-инфицированные, которым уже долго не подтверждали имунный статус, потому что лаборатория, выигравшая тендер на проведение анализов, мягко говоря, косячит.

Ещё несколько медицинских проблем.

Матрасы кое-где поменять, потому что истончились.

Ещё кое-что по мелочи.

Наамы в этом перечне не было, потому что помочь ей я ничем не могла (хотя несколько раз я возвращалась к её истории и даже вопросы задавала большим дядькам, но оптимизма их ответы не вселяли).

А ещё я написала обо всём об этом у себя в социальных сетях.

И пришли люди. С комментариями о том, с какой это стати.

Лечить зечку с онкологией.

Тратить деньги из бюджета на анализы ВИЧ-инфицированных преступников.

Жалеть мошенниц, рыдающих в неволе.

Умиляться тому, что израильская наркоманка хорошо держится в камере и её опекают такие же преступницы-сокамерницы.

И я поначалу даже не знала, что им отвечать.

И как мантру повторяла формулу, с которой сейчас практически живу (а работаю совершенно точно): «наказание не должно быть пыткой». И что-то про милость к падшим. И милосердие.

Но они меня не слышали.

А сегодня президент России Владимир Путин в Иерусалиме сказал маме Наамы Иссахар, что всё с её девочкой будет хорошо. 

И я так понимаю, что это именно про то — про милосердие и милость к падшим.

Ну и так — совершенно на полях.


10 января. Икша. Выхожу из камеры, прощаюсь — и практически в спину: «Ой, какой хороший парфюм». 


Девочки — они везде девочки.

Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.