В 90-е годы XX века «на руинах погребённого» после падения Берлинской стены миропорядка родилась «новая надежда», которая, «взяв в руки штандарт Свободы, должна была раскрасить мир в цвета прав человека» и ускорить рождение «нового человечества, преоображённого масштабными целями, которые принесут вызовы нового тысячелетия», пишет на страницах Le Figaro французский историк, политолог и журналист Макс-Эрванн Гастино. Тогда Запад верил, что время вскоре неизбежно разрушит «последние стены авторитаризма», и он сможет распространять свою общественную модель по всему миру, напоминает автор.
Спустя тридцать лет «победители холодной войны» терзаются сомнениями, продолжает историк. «А что если мир всё-таки не хочет быть на нас похожим и не желает жить лишь для того, чтобы соответствовать канонам либеральной демократии?», — формулирует эти сомнения Гастино. Оказалось, что падение Берлинской стены предвещало не конец, но «пробуждение мира — мира незападного, мира, который жаждет найти собственные решения, отыскать такой путь развития, который будет соответствовать его чаяниям», полагает автор. Это тем более актуально, что глобализация рынков, обозначенная вступлением Китая в ВТО в 2001 году, заложила фундамент не «благотворного взаимодействия стран», а ужесточения конкуренции между ними, обозначившей возвращение «меркантилизма», отмечает он.
«В этой новой конъюнктуре Западу приходится дорогой ценой учиться новой правде: глобализация будет не «счастливой», а конфликтной; не транснациональной, а интернациональной; не «либеральной», а «реалистической», возвращая к жизни ставшие было постыдными понятия вроде «мощи», «баланса сил» и «национальных интересов», — рассуждает историк.
Падение Берлинской стены стало отнюдь не триумфом Запада — оно предвосхитило «расзападнивание» мира, «освобождение Юга от владычества Севера» и «восхождение развивающихся стран на уровень новых образцов для подражания», полагает Гастино. Так, африканские элиты теперь получают образование не в Париже, а в Пекине и Москве; Китай создаёт альтернативы международным финансовым организациям для освобождения от гегемонии МВФ и черпает идеи государственного управления в конфуцианстве; а Сингапур успешно выстраивает у себя демократический режим, который тем не менее ориентируется не на «либеральные ценности», которые здесь считаются несовместимыми с национальным духом, а на порядок, гармонию и общественное благо, перечисляет политолог. В свою очередь, Россия, по мнению автора, избрала своим ориентиром православие, которое «считается столпом русского духа и самой этой страны, желающей, чтобы её снова видели такой, какой она на самом деле является».
«Эмансипация незападного мира» происходит и на рубежах самого Запада, «расковывая» даже те страны, которые когда-то считали, что могут достичь успеха лишь за счёт имитации западного строя. Об этом, в частности, говорил в 2014 году премьер-министр Венгрии Виктор Орбан, подчёркивавший в одной из своих речей необходимость понимать, что незападные, нелиберальные и недемократические модели могут всё же приносить пользу своим странам, отмечается в материале.