Foreign Policy рассказал, как поссорился Эрдоган с Вашингтоном

На протяжении холодной войны Турция мирилась со своим статусом «младшего партнёра» Вашингтона в обмен на «защиту от Советского Союза», однако не без труда — и поэтому, когда к власти в стране пришёл Реджеп Эрдоган и его «Партия справедливости и развития» (ПСР), «распространявшие свой, замешанный на исламе, вариант недоверия к Западу», в обществе уже были сильны антиамериканские настроения, пишет автор. Тем не менее поначалу ПСР предприняла попытку укрепить статус Турции внутри «фундаментально стабильного, руководимого Западом мира», попробовав интегрировать в эту систему весь Ближний Восток через собственную «мягкую силу». Вместе с тем гуру турецкой дипломатии Ахмет Давутоглу на тот момент имел завышенные оценки насчёт дипломатического, культурного и экономического влияния Турции: некоторые из его инициатив, вроде попытки Анкары в качестве посредника добиться мира между Израилем и Сирией, провалились, а другие — например, высказанное в 2010 году предложение по ядерной программе Ирана — воспринимали в Вашингтоне как вредные. Тем не менее этот курс всё же строился на стремлении к достижению мира и единения в регионе, что в целом устраивало американцев.

 

После начала «арабской весны» в 2010 году амбиции Турции стали расти — Давутоглу и Эрдоган увидели в наступившем кругом хаосе возможность перехода к гораздо более «исламистской» внешней политике, помогая силам, союзным «Братьям-мусульманам»*, приходить к власти по всему региону, пусть даже и ценой прямого конфликта с сирийским режимом и Ираном, продолжает эксперт. Но и такая идеология оказалась «достаточно совместимой с либеральными ожиданиями» Вашингтона, допускавшего приход к власти «умеренных исламистов» через выборы. Хотя отдельные американские аналитики тогда крайне оптимистично относились к «турецкой модели», сегодня стало очевидно, что такие страны, как Египет, Ливия и Сирия, сумели бы её воспроизвести лишь при большом везении, подчёркивает аналитик.

 

Провал «арабской весны» в итоге обострил стратегические разногласия между Вашингтоном и Анкарой, а также подтвердил в глазах Эрдогана худшие его подозрения по поводу Запада, говорится в материале. Кроме того, примерно в то же время правительство турецкого лидера столкнулось с усилением протестных настроений в обществе, критикой со стороны западных стран и сопротивлением со стороны других региональных игроков, из-за чего у него всё более явно стала складываться «осадная ментальность».

 

Летом 2013 года в Египте на фоне уличных протестов произошёл военный переворот против «Братьев-мусульман» и президента Мухаммеда Мурси — а одновременно в Стамбуле начались протесты против «усиливающегося авторитаризма» Эрдогана, напоминает Данфорт. Некогда сочувствовавшие турецким властям западные СМИ, уже ранее начавшие сомневаться в «демократических качествах» Эрдогана, резко повысили тон, с энтузиазмом поддержав стамбульские протесты, а вот переворот в Египте за относительно редким исключением осуждать не стали. Такой контраст между дифирамбами в адрес турецких несогласных и отказом Вашингтона критиковать свергнувшего Мурси египетского генерала Абдул-Фатаха ас-Сиси в Анкаре восприняли как «символ западного лицемерия по вопросу демократии», поясняет автор.

 

По мнению Данфорта, уникальную роль в разрыве между Турцией и США уже в следующем году сыграла ситуация в Сирии: тогда как Вашингтон всё больше тревожила поддержка Анкарой экстремистских группировок, связанных с «Аль-Каидой»**, Турцию всё сильнее пугало укрепление сирийских курдов, связанных с Рабочей партией Курдистана, и она воспринимала исламистские группировки как удобный противовес для них. Ещё сильнее ситуацию усугубил случившийся вскоре после стамбульских протестов публичный разрыв между Эрдоганом и проповедником Фетхуллахом Гюленом, когда-то поддержавшим приход Эрдогана к власти и через своё движение помогавшим ему улучшить свою репутацию в Вашингтоне. Когда и движение Гюлена, и западное общественное мнение разом вдруг набросились на турецкого лидера, в стране многие тут же принялись строить по этому поводу теории заговора и связывать одно с другим.

 

После переворота в Египте Анкара последовательно выступала против ас-Сиси, тогда как Саудовская Аравия, ОАЭ и Израиль решили его поддержать, отмечается в статье. Такое размежевание сторон быстро переросло в появление в регионе новой линии раскола, и вскоре Турция стала противостоять перечисленным странам по целому ряду вопросов. Когда же Саудовская Аравия и ОАЭ — вроде бы без поддержки со стороны Вашингтона — в 2017 году наказали блокадой Катар, Эрдоган поспешил помочь этой стране, поскольку был уверен, что «тоже может однажды оказаться под их прицелом». Ну а сегодня сотрудничество в Восточном Средиземноморье между Грецией, Кипром, Египтом и Израилем пуще прежнего закрепило в Турции «ощущение «кольца врагов».

 

Между тем, в Сирии политика Анкары, отстранившейся от конфликта и надеявшейся на уничтожение её противников сирийских курдов «Исламским государством»***, в итоге претворила в жизнь давно ходившую по Турции теорию заговора, пишет Данфорт. Вашингтон, на протяжении холодной войны последовательно поддерживавший Анкару в борьбе против повстанцев «марксистской» РПК, во время первой и второй Иракских войн неожиданно выступил на стороне курдов в их борьбе за независимость, и многие турки стали думать, что американцы также оказывают прямую тайную поддержку курдам в Турции с целью её развалить. Поэтому когда Вашингтон стал и вправду поставлять оружие союзным РПК Отрядам народной самообороны курдов в Сирии, турецкое общество восприняло это как подтверждение своих худших страхов — причём настолько широко, что это помогло укрепить союз Эрдогана с турецкими националистами.

 

Разумеется, важность внешней политики для самого существования режима прежде всего подчеркнула попытка переворота в 2016 году — Эрдоган тогда заключил, что за ней стояли члены движения Гюлена, а значит и Вашингтон, а отказ США экстрадировать бежавшего на американскую территорию Гюлена лишь подкрепил подозрения Анкары, говорится в статье. Впоследствии переговоры между Турцией и Америкой стали проходить в «особенно эмоциональном тоне» — дипломатам из Вашингтона было непросто объяснить недружелюбно настроенным туркам политику их правительства. Кроме того, из-за своего, «пусть и оправданного», стремления немедленно осудить принятые Анкарой после провалившегося переворота внешнеполитические шаги, Вашингтону стало труднее их правильно понимать и предсказывать, о чём, к примеру, свидетельствовала распространённая в США убеждённость в том, что Эрдоган в итоге откажется от предложений России и не станет приобретать комплексы С-400: американцы были склонны воспринимать этот и другие «наиболее провокационные» решения турецкого президента как попытки добиться от Вашингтона уступок. С их точки зрения, закупка C-400 была дипломатическим приёмом для того, чтобы на более выгодных условиях купить американские аналоги, арест американских граждан и дипломатических работников — попыткой добраться до Гюлена, а обнародование информации об убийстве журналиста Джамаля Хашукджи в консульстве Саудовской Аравии в Стамбуле — актом шантажа против Эр-Рияда, перечисляет эксперт.

 

Сама Анкара, меж тем, упорно позиционирует подобные меры одновременно в более оборонительном и в более амбициозном тоне: по всей видимости, дерзкие шаги турецкой стороны мотивированы её убеждённостью в том, что они сами по себе могут позволить ей добиться перезагрузки условий её отношений с Западом и заставить Вашингтон отказаться от нынешнего враждебного курса, предполагает аналитик. По его мысли, турецкие власти убеждены в том, что страна слишком важна для Вашингтона, чтобы её терять, а потому пытаются «повысить цену за игнорирование её интересов», ожидая, что американцы в итоге сдадут назад.

 

По мере того как обстановка в мире становится всё более опасной и хаотичной, Турция также всё сильнее начинает полагаться на жёсткую силу, предупреждает Данфорт. Так, в 2018 году, когда Вашингтон, несмотря на протесты турок, попытался укрепить позиции Отрядов народной самообороны в северо-восточной Сирии, Анкара вторглась в удерживаемый курдами сирийский район Африн — и турецкие публицисты поспешили заявить, что такая демонстрация силы покажет, что игнорировать Турцию нельзя; позже, когда президент США Дональд Трамп принял решение о выводе войск из Сирии, эти же публицисты заявляли, что их расчёты оправдались. Теперь же страна применяет тот же подход в вопросе своих претензий на энергоресурсы Восточного Средиземноморья, направляя туда военные корабли, которые мешают кипрским судам вести геологическую разведку, подчёркивает политолог.

 

Как отмечает автор, главной проблемой для западных политиков — включая и американских, которым предстоит решить, насколько жёсткими должны быть санкции против Турции, — является то обстоятельство, что слишком агрессивная реакция подтвердит убеждённость Анкары в том, что США являются фундаментально враждебной для неё державой, тогда как слишком слабый ответ поселит в турках веру в то, что их собственные агрессивные шаги работают. Перед Турцией, в свою очередь, стоит другая, ещё более серьёзная проблема — её провокации, быть может, и будут действовать в краткосрочной перспективе, однако они в конечном счёте лишь усилят враждебное отношение к ней и её изолированность. «Одним словом, у обеих сторон есть все поводы для того, чтобы искать возможность сближения, как и все причины бояться того, что без подобного сближения отношения обострятся ещё сильнее», — подытоживает Данфорт.