Выборы в шведский парламент остались позади, и теперь главный вопрос состоит в том, каким образом правым «Шведским демократам» удалось добиться таких крупных успехов. Голос за эту партию отдали более 1,1 млн избирателей, что свидетельствует о феноменальном росте их популярности, если вспомнить, что ещё в 2010 году за них проголосовало чуть более 300 тыс. шведов, а остальные партии отказались с ними каким-либо образом сотрудничать, пишет для Dagens Nyheter политолог Бу Ротстейн.
Объясняя такие результаты выборов, одни считают решающим фактором расизм этой партии, в то время как другие — глобализацию, которая привела к увеличению степени социального неравенства.
«Лично я убеждён, что в избирательном электорате «Шведских демократов» есть зерно расизма, однако в то же время мне кажется маловероятным, чтобы количество расистов в нашей стране росло такими же темпами, как и популярность этой партии», — отмечает политолог.
Кроме того, Ротстейн считает абсолютно невероятной ситуацию, при которой почти 18% шведов были бы «чистокровными расистами», так как результаты многочисленных исследований не указывают на рост уровня ксенофобии.
«Я также сомневаюсь, что влияние глобализации в плане увеличения числа негарантированных рабочих мест и количества людей, не задействованных на рынке рабочей силы, может быть основным объяснением успехов «Шведских демократов», — продолжает Ротстейн.
С момента принятия модели Рена-Мейднера в конце 1950-х годов, шведская экономика была практически полностью открыта для международной конкуренции. В рамках своей политики солидарности заработной платы эта модель ускорила банкротство тех отраслей промышленности, которые были недостаточно рентабельными.
Структурные изменения, шедшие с 1950-х по конец 80-х были почти мучительными. Целые отрасли, как например крупное судостроение, значимая доля сталелитейной промышленности, среднее и среднекрупное сельское хозяйство оказались неприбыльными, что привело к тому, что многие шведы лишились гарантированных рабочих мест. Многие из них сумели найти себе новое занятие, однако некоторым приходилось либо довольствоваться временной работой с дотируемой зарплатой, которая зачастую была бесперспективна, либо выходить на досрочную пенсию.
За все эти десятилетия не появилось никакой партии, которая заявила бы о том, что она будет представлять именно эти социальные группы. По наблюдениям автора, доля временных рабочих на шведском рынке рабочей силы за последние 15 лет не претерпела никакого серьёзного роста. Наоборот, за это время наблюдается снижение безработицы.
Выше упомянутые объяснения успехов правых затрагивают также и другую проблему: эти версии во многом снимают вину за рост популярности «Шведских демократов» со «старых» партий.
«Я же наоборот, хочу указать на кое-что другое, а именно на то, что крупные успехи «Шведских демократов» можно трактовать как последствие комплексного недостатка шведской демократической модели», — отмечает Ротстейн.
На практике за прошедшие четыре года изменилось только то, что за это время Швеция приняла исключительное количество беженцев. В 2014-2015 годах на территорию страны прибыло около 243 тыс. беженцев. Для того чтобы понять масштаб этих цифр стоит вспомнить, что в Норвегию прибыло 42 тыс., а в Данию — 35 тыс. «В этом контексте можно сказать лишь то, что прибытие такого большого количества беженцев за такой короткий промежуток времени несёт в себе всестороннее изменение общества», — констатирует автор.
В рамках демократической системы многие вопросы сложны, и у избирателей зачастую нет ни желания, ни возможности составить по ним своё собственное мнение. Однако в важных вопросах для того, чтобы процесс голосования воспринимался как нечто значимое, необходима альтернатива. В Швеции, например, таким вопросом была тема налогов и пособий.
«Проблема с политикой по отношению к беженцам состояла в том, что за последние четыре года «старые» партии не смогли представить такой альтернативы к проводимому курсу. Все они его поддержали, в то время как политики из этих партий, которые говорили о важности обсуждения количества беженцев, оттеснялись на периферию», — вспоминает Ротстейн.
По мнению автора, для предотвращения роста популярности «Шведских демократов» хватило бы выдвижения политической альтернативы, заключающейся в проведении более жёсткой миграционной политики. Однако этого не произошло.
Масштабы миграции также привели к серьёзному росту численности населения, который превысил аналогичные показатели многих других развитых государств. Тот факт, что многие шведы с низким уровнем образования поддержали «Шведских демократов» также можно объяснить тем, что эта группа почувствовала рост конкуренции на профессиональном поприще, а также в плане аренды жилья.
Кроме того, ситуация в плане образования и здравоохранения резко осложнилась не в столичных районах, а в регионах с ограниченными ресурсами. Возникшая организованная уличная преступность также оказалась сконцентрирована в жилых районах с большой долей людей с низким уровнем образования.
«Можно предположить, что многие из отдавших свой голос за «Шведских демократов» считали проводимую миграционную политику неким элитарным проектом, в рамках которого у них не было возможности сообщить своего мнения, в то время как львиная доля проблем, связанных с интеграцией, свалилась именно на них», — пишет автор.
«Стоит добавить, что лично я считаю проводимую политику правильной, а также полагаю, что в перспективе страна получит от этого экономическую пользу…, даже несмотря на то, что сейчас есть много сложных проблем с интеграцией», — оговаривается Ротстейн.
«Однако очевидно, что стратегия по клеймлению большей части электората «Шведских демократов» как морально недостойных людей не сработала. Демократия должна включать в себя не только демонизацию, но и попытки понять мотивы своих идеологических противников», — констатирует шведский политолог.