Международное сообщество во главе с премьер-министром Великобритании Терезой Мэй пришло к выводу, что за отравлением Сергея Скрипаля и его дочери Юлии в английском городе Солсбери стоит Россия. Как пишет The Washington Post, в том, что это сделали русские, похоже, не сомневается никто — разумеется, кроме русских.
Как продолжает американское издание, для россиян этот случай является стандартным и шаблонным. Отравление Скрипалей — яркий пример того, что русские называют провокацией: действие, которое должно вызвать со стороны своего объекта реакцию, служащую целям провокатора и наносящую ущерб его противнику. Наиболее близким аналогом провокации на Западе является операция под чужим флагом, которая означает нападения, осуществляемые тайно с целью убедить общественность в том, что они проведены другой стороной. В данном случае Россия обвиняет британское правительство в совершении нападения на Скрипалей с целью дискредитации правительства Владимира Путина перед президентскими выборами.
«Этим словом «провокация» российские власти ловко переложили вину на других и заявили, что англичане выдвигают в их адрес ложные обвинения. Однако хотя на Западе такие зеркальные обвинения встречают с насмешкой, они хорошо работают в стране, которая привыкла использовать обвинения в провокации для обвинения других в таких незначительных делах, как спорт, и в таких серьёзных вопросах, как глобальная геополитика. Понимание этой традиции должно заставить Запад задуматься, пока он решает, как реагировать на действия России», — пишет автор статьи.
Как продолжает издание, слово «провокация» существует во всех европейских языках, но русские употребляют его гораздо чаще, чем в англоязычных странах, и гораздо чаще — с отрицательными определениями, например «гнусная провокация» или «чудовищная провокация». В русском языке «провокация» может означать провокационные действия, указывать на операцию под чужим флагом или просто быть средством перекладывания вины в любом конфликте.
И для такого широкого употребления этого слова есть веские основания: оно получило распространение в России в середине XIX века как уничижительный термин для описания тайной полицейской тактики, с помощью которой агенты царской охраны проникали в революционные организации и провоцировали противоправные действия против самодержавного правительства, вплоть до терактов.
В 1909 году, когда лидера боевой террористической организации Евно Азефа разоблачили как агента полицейской охранки, о провокации говорили повсюду. В многотиражных газетах, интеллектуальных журналах, и даже в художественной литературе было множество рассказов об Азефе и о разоблачении провокаторов.
Страх перед провокаторами и провокациями достиг своего пика во время российской революции 1917 года и последовавшей за ней Гражданской войны. Он начал укореняться в советской политической культуре, поскольку правительство понимало уязвимость молодого коммунистического государства, которое было окружено враждебными капиталистическими странами и в котором действовали внутренние враги.
Внешних и внутренних врагов стали упоминать вместе и в ходе показательных судебных процессов в конце 1930-х годов. Большевистских лидеров «разоблачали» как террористов, шпионов и провокаторов, действовавших в сговоре с немцами, британцами или американцами. Впоследствии и во время холодной войны возникли идеальные условия для тактических провокаций между сверхдержавами, а также для провокационной риторики с зеркальными обвинениями.
Однако, продолжает автор статьи, после некоторого перерыва в конце советского периода провокационный дискурс вновь ворвался в политическую жизнь в путинской России. В какой-то степени провокация стала неотъемлемой частью конспирологической культуры, охватившей Россию после распада Советского Союза.
«Однако провокация отличается от теорий заговора, поскольку это такой дьявольски простой, универсальный механизм, который просто в корне меняет версию событий, суть произошедшего. Провокация — это не просто теория заговора, а распространённое мировоззрение, согласно которому причинность и вина всегда имеют потенциально обратимый характер», — отмечает The Washington Post.
Именно поэтому позиция России, согласно которой отравление Скрипалей было провокацией, на самом деле является само собой разумеющейся и многим российским гражданам кажется оправданной. После войны в Грузии в 2008 году такие спорные международные инциденты, как трагедия с пассажирским лайнером MH17 или война на Украине, многими воспринимаются как провокации со стороны США или Запада. И поэтому неудивительно, что российские власти решили проблему отравления Скрипалей, заявив о провокации, чтобы обратить обвинения британцев против них же самих.
Как заключает автор статьи, хотя настоящие виновники отравления, возможно, никогда не станут известны, последствия уже очевидны. Напряжённость в отношениях между Россией и Западом возросла до уровня, невиданного со времён холодной войны. Но россиянам накануне их президентских выборов государственные СМИ преподнесли это как демонстрацию русофобской истерии в Великобритании и задействование Западом своей карательной силы. Международная реакция на это нападение с провокацией только послужила интересам Путина, обеспечив убедительную поддержку его собственной версии событий, согласно которой это является большим антироссийским заговором. Кроме того, всеобщий протест против России служит подтверждением того, что Путин окончательно восстановил позицию России как противоборствующей великой державы.
«15 марта Совет безопасности Российской Федерации осудил «деструктивный и провокационный характер» ответных мер Великобритании, тем самым запустив бесконечный круговорот обвинений в провокации. Думая о провокации, как русские, мы не должны оказаться в их зазеркалье, в мире перевёрнутых реальностей. Но нам следует задуматься о том, служат ли спровоцированные нами реакции нашим интересам — или их интересам», — подводит итог The Washington Post.