«В России тренер — несчастный человек»: Хохлова о западном менталитете, падениях на льду и семейных ценностях

В своё время Яна Хохлова и Сергей Новицкий стали первопроходцами в плане неимоверно сложных акробатических поддержек — элементе, который в танцах на льду по сей день остаётся одной из наиболее притягательных и рискованных фишек. В 2009-м пара стала чемпионом Европы, но спустя год перестала существовать: врачи категорически запретили Сергею нагрузки большого спорта. Попытки продолжить карьеру с другим партнёром успехом не увенчались, и Яна как-то незаметно почти исчезла с ледовой арены, чтобы вернуться на неё актрисой.

— С каким чувством вы уходили из спорта? Горечь, усталость, облегчение?

— Усталости не было, скорее присутствовало очередное разочарование, потому что с Фёдором Андреевым, с которым я начала кататься в Америке у Марины Зуевой и Игоря Шпильбанда, после того как распалась наша с Сергеем пара, история повторилась. Второй совместный сезон начинался у нас достаточно неплохо: это были уже абсолютно другие поддержки, абсолютно другое катание. Не буду утверждать, что мы могли бы бороться за медали Олимпийских игр, так как конкуренция в мире к тому моменту была уже слишком высокой, но тем не менее считаю, что мы могли бы выйти на очень приличный уровень. Но Фёдора подстерегла травма, и всё закончилось.

— Вы не пытались остаться в США, стать частью тренерской команды Зуевой/Шпильбанда или работать самостоятельно?

Также по теме

«Со всеми партнёршами на тренировках ругался»: Костомаров о буйном характере, двух дисквалификациях и роли драгдилера

Оставаться в обойме большого спорта ради того, чтобы попасть в тройку на Олимпийских играх в Ванкувере, определённо не стоило. Об этом...

— Я хотела остаться. Марина накидывала мне разнообразные варианты, мы рассматривали возможность работать в другом городе, в другом штате, где я могла бы прийти коучем на какой-то каток. Американская система в этом отношении устроена совершенно по-другому, нежели в России: даже если у специалиста спортсмены показывают результаты, бесплатный лёд ему никто не даст. Каждый сам по себе. Чем больше учеников, тем больше льда ты можешь брать в аренду. Мне же предстояло начинать самостоятельную работу с нуля.

Пока я думала над этим, мне позвонил Илья Авербух и предложил кататься в его ледовом проекте «Профессионалы». Помните, когда десять дуэтов постоянно менялись на льду партнёрами? Это был сумасшедший опыт. Мы как в спорте отчаянно рубились между собой за золотые медали. Когда съёмки подошли к концу, начались новогодние ёлки, и по прошествии стольких месяцев возвращаться в Америку стало уже неактуально. Мне, честно говоря, просто не захотелось уезжать от российской жизни.

— Ледовые шоу — это лёгкие деньги или тяжёлые?

— Хороший вопрос. С одной стороны, казалось бы, ничего особенного: вышел, шоу откатал, получил гонорар. Но те же новогодние ёлки в Москве — это одна история. А когда ты гастролируешь по всей России и по миру, когда не спишь в дороге, когда с сумасшедшими глазами идёшь из автобуса сразу на репетицию, когда не можешь позволить себе заболеть, а если заболел, то всё равно идёшь на лёд, потому что нельзя из спектакля взять и выкинуть какую-то роль, грубо говоря…

— Но всё-таки это гарантированная работа. Или человек всё время находится в состоянии борьбы за своё место?

— Претендентов в кордебалет всегда бывает много, потому что спортсмены, которые заканчивают выступать, смотрят на шоу как на возможность быстро заработать. Уже потом, когда понимают, что работа в шоу не менее адская, нежели в спорте, многие уходят: кто подкатывать идёт, кто по тренерской стезе. Но костяк чемпионов, который сложился у Ильи Авербуха, стабилен.

— Много лет назад двукратная олимпийская чемпионка Катя Гордеева сказала, что ледовые шоу — это очень неоднозначная история, особенно для женщин. Потому что затягивает настолько, что ты думаешь: «Ещё чуть-чуть, ещё капельку», — а потом до тебя вдруг доходит, что создавать семью и рожать детей уже поздно. Насколько актуален для вас этот вопрос?

— Как любая здравомыслящая женщина, я, конечно же, понимаю, что на фигурном катании жизнь не заканчивается, да и здоровье, безусловно, хочется сохранить. Это во-первых. Во-вторых, в мои жизненные планы никогда не входило кататься до 40 лет, да и в 35 я свою жизнь как-то по-другому представляла. Но получается так, что, даже вроде бы всё для себя решив, я снова возвращаюсь в шоу. Как сейчас, например.

— Вы ведь не собирались участвовать в юбилейном телевизионном проекте Авербуха этого года?

— Точнее будет сказать, желала этого в глубине души, но понимала, что, скорее всего, уже не получится — слишком много новых людей пришло в проект. В том числе тех, кто значительно моложе, чем я.

— Понимать, что с возрастом вы менее востребованы, обидно?

— Отчасти. Хотя, наверное, это не обида, а некая тоска по тому, что ты знаешь, любишь, к чему постоянно неосознанно тянешься.

— Поэтому, когда вам позвонил Авербух и сказал, что один из его артистов остался без партнёрши и вам предстоит заменить Татьяну Тотьмянину…

— Я, естественно, согласилась. Мне даже не пришлось долго над этим предложением думать, потому что Илья почти сразу перезвонил и сказал: «Завтра мы катаемся».

Также по теме

«Наш союз с Тутберидзе мог бы получиться захватывающим»: Орсер о решении Медведевой, её больной спине и постановке Бурн

Трудно сохранять мотивацию, когда нет возможности заниматься в привычных условиях с личным наставником. Об этом в интервью RT заявил...

— Что такое кататься в паре с непрофессиональным партнёром?

— Ну, с учётом того, что в разных шоу я летаю надо льдом на кольце и на пилоне, напугать меня чем-то сложно. Хотя ситуации, когда сердце реально уходит в пятки, случались. Были и падения с поддержек. Но это нормальный процесс, со всеми такое происходит.

— На этот счёт у фигуристов существуют какие-то приёмчики?

— Я научилась правильно падать только в Америке у Марины Зуевой. Она меня как-то все 45 минут тренировки гоняла: «Ты у меня сейчас будешь падать». Та тренировка реально стала для меня открытием.

— Хотите сказать, что до этого падать вы вообще не умели?

— Не умела быстро вставать. В танцах очень важно, насколько быстро человек способен после падения вскочить и продолжить программу. Соответственно, если чувствуешь, что сейчас упадёшь, нужно уметь сгруппироваться таким образом, чтобы как можно быстрее снова оказаться на ногах.

— Чем ценен для вас американский опыт, если оглянуться назад?

— Есть очень много аспектов. В первую очередь, наверное, это колоссальный навык самостоятельной жизни. Я, в общем-то, всегда была самостоятельным ребёнком, но когда ты оказываешься на другом континенте, вокруг новые люди, которые говорят на непонятном для тебя языке, это совсем другое. Именно в Америке ко мне пришло осознание ответственности за то, что я делаю. Дома всё было иначе: мы катаемся, над нами есть тренеры, и где-то в глубине сознания постоянно присутствует мысль, что они должны пнуть, заставить работать.

— Насколько быстро пришло понимание, что вам никто ничего не должен?

— Мне вообще очень быстро пришлось спуститься с небес на землю. Приехала-то я в статусе всех своих регалий, с полным ощущением, что знаю в танцах всё, а когда начала работать, до меня вдруг дошло: как много я, оказывается, не умею. Начиная от совсем примитивной базы, грубо говоря.

Благодаря Марине я поняла, что учиться — это классно и никогда не зазорно, ни в каком возрасте. В определённом смысле это сформировало всю мою последующую тренерскую деятельность. Да и актёрскую тоже.

— Когда я наблюдаю за тем, как развиваются мировые танцы, постоянно задаюсь вопросом: почему наши пары из года в год проигрывают тем, кто катается за океаном? Что делают не так наши тренеры?

— Этот же самый вопрос мне задавали в российской Федерации фигурного катания, когда я вернулась от Зуевой и Шпильбанда: «Что они делают? Расскажи, объясни». На тот момент я и сама не до конца осознавала, в чём причина. Не могла сформулировать. Сейчас же мне кажется, что дело в той самой ответственности спортсмена перед самим собой. В постоянной готовности сделать больше, чем говорит тренер. Любому техническому навыку можно научиться — в этом плане наши спортсмены ничуть не менее талантливы, чем кто-то другой. Но люди зачастую просто воплощают на льду то, что им предложили. Это здорово в плане дисциплины, но для результата очень важно, когда ты сам постоянно толкаешь себя вперёд.

— Иногда кажется, что многие российские тренеры в глубине души боятся показать собственную слабость, признаться, что чего-то не знают. И как следствие — годами варятся на одной и той же кухне, не рискуя выйти за её пределы.

— Мне кажется, причина лежит чуть глубже. Мы как бы постоянно пытаемся удержать то, что уже есть. И направляем все силы на удержание достигнутого, а не на расширение собственных границ. А надо идти вперёд, надо открываться каким-то новым вещам, пусть даже они кажутся абсурдными. В той же Америке мне поначалу многое казалось странным. Зачем, например, приглашать на тренировки актёров или людей из совершенно далёких на первый взгляд профессий? Но это всё то же самое расширение собственного сознания. Почему не попробовать? Не пошло — ок, проехали, пробуем что-то ещё. У нас же постоянно ощущается некий «железный занавес», который никак не спадёт.

Также по теме

«Никогда не позволю унизить ребёнка»: Плющенко о табу на мат, тренажёрах Мишина, прыжках Трусовой и будущем Медведевой

Нецензурная брань, оскорбление детей и попытки физического воздействия неприемлемы в школе «Ангелы Плющенко». Об этом в интервью RT...

— То есть дело не в таланте, а в менталитете, психологии и образе мышления?

— Мне кажется, да. Плюс то, о чём мы уже говорили: на Западе тренер и спортсмен работают на одном уровне ответственности за результат. У нас, в России, тренер — это несчастный человек, который сидит и чуть ли не круглосуточно терзает себя мыслями: «А вдруг я сейчас что-то попробую — и всё развалится? Куда денутся спортсмены? Как всё это потом заново собирать?» Плюс зарплата, плюс — какие-то профессиональные позиции… Одно тянет за собой другое, и совершенно непонятно, как из этого выбираться.

— Если бы не внезапно образовавшийся в вашей жизни «Ледниковый период», вы бы сейчас работали тренером?

— Я и работаю. В данный момент в школе Ильи Авербуха.

— То есть занимаетесь подкатками со всеми желающими?

— Не только. Организую свои собственные сборы, мастер-классы, у меня постоянно идут всевозможные мероприятия. Я вообще начала тренировать очень рано, с 16 лет, когда ещё не имела никакого профильного образования и не понимала, как правильно строить работу. Просто вышла и начала показывать деткам то, что знаю и умею сама.

— Хотели попробовать, что такое быть тренером, или не хватало денег?

— С одной стороны, хотелось иметь свои личные деньги, потому что на тот момент мы с Сергеем в сборную ещё не попадали и никакой зарплаты у нас не было. А кроме того, было просто интересно, способна я кого-то чему-то научить или нет. В 2015-м у меня даже своя школа имелась — в Дмитрове. Но каток был муниципальным, его то закрывали, то выкупали, то продавали, и постоянно возникали проблемы. Надо, допустим, готовить спортсменов к соревнованиям, а льда нет. В результате мне пришлось прекратить там работать. Хотя все мои бывшие танцоры до сих пор звонят, когда нужно просто посоветоваться по любым вопросам.

— Если говорить о фигуристе вашего класса, работа на подкатках даёт возможность развиваться? Или это всё-таки эксплуатация каких-то прежних навыков?

— Смотря как к этому относиться. У меня был период, когда я сознательно не брала маленьких деток — мне казалось, что с моим уровнем катания это будет неинтересно. Но очень быстро поняла, что это не так. Во-первых, мне вообще нравится возиться с мелкими: они такие смешные… А во-вторых, это интересно чисто психологически: как взаимодействовать с детьми, как добиться от них желаемого, как найти к каждому индивидуальный подход. Сейчас тренерская работа, будь то с детьми или со взрослыми, доставляет мне колоссальное удовольствие независимо от уровня подготовки занимающихся. Может быть, люди не научатся суперэлементам, но уйдут с пониманием того, что они действительно чего-то стоят и что-то способны сделать.

— Какой вы видите свою жизнь через десять лет?

— С огромной семьёй. Дружелюбной, с привитыми мною семейными ценностями, потому что я считаю, что дети должны знать историю своих дедушек и бабушек.

Я стала интересоваться какими-то вещами в собственной семье, когда поняла, что до меня никто и никогда не стремился добраться до истоков. Стала по крупицам собирать информацию у бабушек, у дедушек. Оказывается, в семье были очень незаурядные люди. Один из моих прадедушек, например, был шеф-поваром поезда Москва — Владивосток. А в то время на такие должности просто так, с улицы людей, не брали.

— Сами вы готовить умеете?

— И умею, и люблю. Меня это не тяготит, мне вообще нравится на кухне проводить время.

— Когда вы последний раз плакали?

— О… В таких вещах я никогда себе не отказываю. Понятно, что я не про истерики сейчас говорю. А про то, что иногда действительно подкатывает накопившаяся усталость, эмоции, какой-то негатив. Я очень терпеливый человек, достаточно долго могу держать в себе что угодно. Но если чувствую, что переполнена, не стесняюсь плакать. Это как перезагрузка: всё плохое со слезами вышло, и сразу понимаешь, что жизнь не закончилась. Что-то новое на это место придёт обязательно.