Боль 1917-го
Что такое 1917 год для русского человека? Это две революции и подлинное начало нового века — жестокого, трагического и пагубного. Но уже точно того, которого мы считаем своей историей. Это то время, с которым мы себя так или иначе ассоциируем: у кого-то прадед — комиссар, у кого-то — раскулаченный крестьянин. У кого-то погиб на войне, у кого-то до войны не дожил, расстреляли.
Страшнее хоррора: за что фильм «1917» получил десять номинаций на «Оскар»
Но цифра это кристальная: 1917 год — осязаемая точка отсчёта.
И это нас с миром почему-то не роднит, а, напротив, от мира несколько отдаляет. Потому что для мира 1917 год — это прежде всего разгар Первой мировой войны, запечатлённой катастрофы планетарного масштаба.
И до этого было много всего умом непостижимого: инквизиция, конкистадоры, чумные эпидемии, революции и реставрации со свойственными им эшафотами. Но именно Первая мировая стала тем событием, на которое можно посмотреть, о нём осталось много подлинных документальных свидетельств, вплоть до цветной кинохроники.
А ещё Первая мировая война, как революция для нас, стала началом нового века — с неё началась та история, которая всё длится и длится, та история, которой живёт мир.
Ядовитые газы как оружие массового поражения, танки как образы смертоносных чудовищ, миллионные жертвы, которые в XX веке будут повторяться из раза в раз по всему миру, голод и эпидемии... В общем-то на этом историю человечества можно было бы и закончить, но страшным оказалось то, что в современном смысле она с этого только началась.
Россия, безусловно, была одним из основных участников Первой мировой, но так уж получилось, что именно та война стала лишь одной из причин, по которым началась новая Россия.
Та война будто открыла новый уровень гегельянского катастрофического развития — вот они, новые катаклизмы, которые двигают человечество вперёд. И человечество понеслось вперёд сломя голову.
Там, в 1914—1918 годах, лежат основы фашизма, великих депрессий, передела мира и последовавших апокалиптических кульбитов реальности.
Бывает, приезжаешь в маленький немецкий городок, а там памятник, как на братской могиле, и барельеф в виде узнаваемой немецкой каски. Как? Неужели воинам, погибшим во Второй мировой? Приглядишься — нет, это погибшим в Первую.
Красный мак на территории Великобритании и стран Содружества, а также и во всей Европе — символ узнаваемый, примерно как у нас георгиевская лента.
Только там это символ памяти жертв Первой мировой войны, а не символ победы во Второй. Надевают его на лацкан 11 ноября ещё с 1919 года.
Другими словами, именно Первая мировая — главная травма Европы.
Оператор фильма «1917» рассказал о работе над картиной
Поэтому голливудский фильм о Первой мировой, снятый британским режиссёром Сэмом Мендесом («Красота по-американски», «Дорога перемен», «Координаты «Скайфолл»), — это нечто, что нам может показаться просто ещё одним фильмом о войне, которая не ощущается как полностью наша, но в мире этот фильм сейчас считается главным претендентом на «Оскар». Этот фильм нельзя обойти, нельзя не заметить.
Два младших капрала британской армии должны на территории Франции перейти линию фронта, увернуться от немецких частей и передать распоряжение об отмене атаки батальону англичан. Если сообщение не придёт вовремя, англичане со своей атакой попадут в хитроумную немецкую ловушку и погибнут — все полторы тысячи батальонных бойцов.
Герои вдвоём идут через все ужасы войны: обстрелы, воздушный бой, дохлых гниющих лошадей и солдат, повисших на колючей проволоке, брошенные дома, разрушенные соборы и даже цветущие вишни, бессердечным образом погубленные немецкими войсками...
Предполагается, что фильм снят единым планом без монтажных склеек. По крайней мере такое впечатление эта картина должна производить. Создатели-то сказали, что склейки есть, но это не отменяет эффекта. Такой приём уже был реализован в оскароносном фильме «Бёрдмэн» Алехандро Гонсалеса Иньярриту, а потом и в эпизоде фильма «Самый лучший день» Жоры Крыжовникова, где героиня, глядя в камеру и катаясь на пожарном автомобиле, поёт песню I Will Survive.
Надо отметить, что в фильме «1917» этот приём выглядит более уместным и органичным, здесь он по крайней мере осмыслен и необходим для того, чтобы продемонстрировать, что война — это ужас без конца и отдыха. И зритель сидит, прикованный к экрану, не имея возможности перевести дыхание, потому что такой возможности нет у героя: он сутки на ногах без сна и еды, а впереди его ждут новые невыносимые испытания — он будет тонуть и гореть, потеряет друга и всякую надежду.
Помимо основного приёма — одноплановой съёмки, этот фильм ничем не отличается от любых других картин о войне. И неважно, о какой войне. Простые и прямые диалоги, нагнетаемый пафос, кровь, взрывы, щепотка окопной правды, чавкающая под ногами в обмотках грязь. Здесь даже есть весьма стереотипный командир, который отхлёбывает что-то крепкое из фляжки и из фляжки же кропит героев, благословляя их на совершенно безнадёжный и смертельный поход. А под конец появляется карикатурный высокомерный английский полковник в исполнении Бенедикта Камбербэтча, которому только монокля не хватает.
И тем не менее это прекрасная режиссёрская работа, которая, видимо, должна войти не только в учебники кинематографии, но и в школьную программу. Кумулятивный эффект канонических стереотипов, свойственных кино о войне, оказывается важнее снобистского покадрового разбора — разве ж мы не понимаем военную трагедию каждого солдата? Разве мы можем ему не сопереживать? Разве можем мы не поверить в роль маленького «капитана Тушина» в большой и беспощадной бойне?
У нас могут быть разные трагедии, разные исторические катастрофы.
Но боль может быть одна.
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.