«Нас просто бросили»: пленённый на Украине хорватский наёмник рассказал о службе в ВСУ
Пленённый на Украине хорватский наёмник рассказал о службе в ВСУ
— Векослав, спасибо, что согласились с нами побеседовать. Во-первых, хотелось бы справиться о вашем здоровье, а также узнать, как с вами обращаются здесь, в плену.
— Я здоров. Меня допрашивают, но в остальном с плохим обращением я не сталкивался. На самом деле, здесь со мной обращались лучше, чем со мной временами обращались мои собственные сослуживцы. Нас хорошо кормили, оказывали медицинскую помощь и тому подобное.
— В каких обстоятельствах вы попали в плен?
— Мы уходили из Мариуполя, шли пешком 260 км, прятались, передвигались только по ночам или во время тумана и в условиях плохой видимости. Мы избегали любых возможных контактов. Нас захватили в плен 24-го, кажется, числа около пяти утра. Мы шли всю ночь, были совершенно вымотаны. Мы просто утратили бдительность и подошли слишком близко к расчёту российской РСЗО «Град». Они нас заметили и начали окружать. Мы не хотели сражаться и просто сдались.
— Как долго вы пробыли в рядах украинских вооружённых сил? При каких обстоятельствах вы туда вступили?
— Я подписал контракт 25 мая 2020 года. Причиной вступления в ВСУ стало то, что мне сказали, что, отслужив три года по контракту, я смогу получить украинское гражданство. Такова была моя цель. В то время велась позиционная война, мы сидели на своих позициях. Нам сказали, что наши задачи — исключительно оборона и наблюдение.
Моя первая ротация пришлась на подписание соглашения о прекращении огня (вероятно, имеется в виду достижение договорённостей о мерах по усилению режима прекращения огня в июле 2020 года. — RT).
Тогда мы, по сути, не сделали практически ни единого выстрела. Меня убедили, что война позиционная, что я отслужу три года, получу украинское гражданство и смогу остаться на Украине.
А украинское гражданство я хотел получить потому, что встретил здесь женщину, в которую влюбился. У неё больная мать, и она не хотела уезжать из страны.
Поэтому я изучал варианты, как можно получить украинское гражданство. Я познакомился с другими иностранцами, которые тоже упоминали об этом. Один из них был американцем, у которого была дочь от украинки. Он упомянул, что контракт — один из вариантов, что это быстрее и проще, чем (получать гражданство. — RT) иными путями.
— Расскажите о своём прежнем опыте службы в армии. В каких странах вы его получили (если вы можете об этом говорить)?
— Я пять лет служил пехотинцем в Вооружённых силах Хорватии. Это всё. Нет ни какой-либо специальности, ни каких-либо особых навыков.
«Не бывает преступлений без следов»: глава СК РФ Бастрыкин — о действиях Киева и работе ведомства в Донбассе
— Этот конфликт для вас — первый такой опыт?
— Да. Прежде я ни в каких конфликтах не участвовал.
— Вашим родственникам известно, где вы сейчас находитесь? Удалось ли вам с ними пообщаться?
— В последний раз я контактировал с ними 31 марта. Когда мы находились в Мариуполе, у нас не было никакой связи. В штабе батальона был доступ к Wi-Fi. Время от времени кого-нибудь туда доставляли, чтобы человек мог выйти на связь и поговорить со своими родственниками. 31 марта мне удалось туда попасть и поговорить со своей сестрой, которая живёт в Хорватии. То был крайний раз, когда я с ней общался.
— Само собой, вы находились в Мариуполе с самого начала специальной военной операции. Можете ли вы описать действия вашего взвода или батальона? Какой была ваша задача?
— Сперва мы держали второй оборонительный рубеж у дороги, ведущей из Мариуполя в Волноваху, — вторую линию обороны. Первой был блокпост Национальной гвардии Украины. Рядом с ними размещался небольшой отряд «Азова». В какой-то момент (если не ошибаюсь, в середине марта) им поступил приказ оттуда уйти. Чей приказ, не знаю.
Они передислоцировались вглубь города, а мы заняли наблюдательные позиции у дороги на Волноваху. Расстояние до противника было примерно 650 м, и в основном по нам вёлся артиллерийский огонь, огонь из миномётов и автоматических гранатомётов. Вести ответный огонь из пехотного оружия было бессмысленно. Поэтому в основном мы прятались и вели наблюдение. Вот и всё.
— Получается, вы были в рядах украинских вооружённых сил? Поскольку, как я понимаю, существует разница между батальоном «Азов» и ВСУ. Можете рассказать об этой разнице, если она действительно есть?
— Разница есть, да, но подробностей я не знаю. Мне рассказывали, что батальон «Азов» подчиняется тому же командованию, что и Национальная гвардия Украины. Они участвуют в обороне, но у нас разное командование, которое никак не пересекается. Батальон «Азов» не входит в состав Вооружённых сил Украины.
— Жители Мариуполя и люди в Донбассе, откуда я веду репортажи последние восемь лет, рассказывают о зверствах бойцов батальонов «Азов», «Айдар», «Донбасс» — есть разные так называемые националистические батальоны территориальной обороны. Я сам видел пленных с татуировками свастики. Что вы знаете об этом и что думаете о батальоне «Азов»?
— Я тоже слышал, что они крайне вдохновлены фашистской и нацистской идеологией, а также об ужасных вещах, которые они творили с мирными гражданами, с пленными. Вероятно, иногда они даже стреляли по нам... Я слышал, что среди них много преступников, наркоманов и так далее.
Слава богу, я сам не был свидетелем подобного, но мне показывали видео с их ужасными деяниями. Ужасные зверства, отвратительные вещи. Я не думал, что человек способен на такое по отношению к другим.
— Какая атмосфера царила вокруг, когда вы служили в украинских войсках? Каким был моральный дух в вашем подразделении? По сути, знают ли люди, за что они сражаются?
— Поначалу, когда мы только прибыли в Мариуполь, люди были убеждены, что мы обороняем город и тому подобное. Но позже, когда артиллерийский и миномётный огонь переносился глубже им за спины, они стали сомневаться в том, чем мы занимаемся, говорили, что мы защищаем лишь самих себя.
«Не просто подсевший на боевые действия»: что известно о сдавшихся в плен британских наёмниках
Люди были больше настроены сдаться или уйти из города раньше. Позже нам сказали, что там тогда работали где-то три зелёных коридора, по которым можно было уйти. Но, когда мы находились в Мариуполе, никто нас об этом в известность не поставил.
Когда покинуть Мариуполь на средствах передвижения не получилось, мы с несколькими ребятами из нашей группы, которая уходила из города, вернулись… Мы дислоцировались не на комбинате имени Ильича, где размещалось командование нашего батальона, а чуть севернее.
Мы вернулись на нашу позицию, где также было некоторое подобие бомбоубежища, в котором мы располагались. Вернулись туда. Командир нашего взвода лично послал меня и тех ребят на позицию, с которой велось наблюдение за дорогой на Волноваху, чтобы сменить парней, которые провели там всю ночь.
Отправившись на позицию, мы должны были рапортовать каждый час. И где-то в полночь или в час ночи оказалось, что мы не можем выйти на связь с нашим командующим. Он взял ребят, которые были там до этого, а нас там просто бросили.
Мы пытались связаться с другими позывными, но никто не отвечал. И где-то в час ночи кто-то просто передал нам по рации, чтобы мы отступили с наших позиций и вернулись в наше бомбоубежище, что мы уходим.
Когда мы подошли ко входу в бомбоубежище, там был командир роты с другими офицерами командного состава роты, и они просто сказали: «Спускайтесь вниз. Вниз, вниз». — «Что происходит?» Мы спустились, и где-то минут через 15—20, может быть, через полчаса, сложно сказать, люди стали кричать: «Вперёд, вперёд, вперёд! Мы уходим! Хватайте свои вещи — и на выход».
Когда мы вышли наружу, командира роты и командного состава уже и след простыл. В целом где-то шесть человек из нашего взвода оказались брошенными и были другие, которые куда-то выдвинулись, так что мы просто пошли с ними. В итоге в нашей группе был один военнослужащий сержантского состава, который подбирал всех, кого оставили на произвол судьбы и кто передвигался самостоятельно.
— Были ли у вас какие-то контакты с гражданскими лицами в Мариуполе?
— Не в Мариуполе. Была пара случаев, когда люди пересекали наши линии обороны, но лично у меня опыта таких встреч не было.
— Много ли других иностранцев было в подразделениях, где вы служили?
— Да, в моём батальоне служили четыре иностранца, включая меня самого. Остальные трое были из Великобритании. До этого были ещё трое, но в какой-то момент они просто покинули подразделение. Ушли в самоволку, если вы понимаете, о чём я.
— Сейчас вас рассматривают как военнопленного или как преступника? Кто-нибудь с вами на эту тему говорил?
— Как я понимаю, меня рассматривают как военнопленного, но по-прежнему уверены, что я наёмник и официально не являюсь частью Вооружённых сил Украины.
— А сами вы себя считаете наёмником или законным военнослужащим?
— Я законный военнослужащий. Я служу в Вооружённых силах Украины, в украинской морской пехоте.
— Насколько я понимаю, Женевская конвенция о военнопленных не распространяется на иностранцев, служащих в украинских войсках, невзирая даже на подписание ими контракта. Насколько я понимаю, здесь, в Донецкой Народной Республике, например, это может означать смертную казнь. Вы об этом вообще задумываетесь? Вы намерены бороться за статус военнопленного?
«Удары были очень точными»: как иностранные наёмники бегут с Украины после разгрома базы ВСУ под Львовом
— Не знаю, что сказать. Меня допрашивали, я сказал всё, что знаю. Всё, что помню. Да, я боюсь за свою жизнь. Так что... не знаю. Я надеюсь, что мне верят и будут поступать со мной так же, как и с украинскими военнопленными. Я просто хочу жить.
Я поначалу не хотел участвовать в конфликте. Мне конфликт подавали так, что он позиционный, совершенно не такой. Что по ту сторону — большей частью наёмники и российские вооружённые силы. А когда меня захватили в плен, мне открылись совершенно другие истории.
Люди рассказывали мне, что они самые обычные гражданские, которые взялись за оружие и начали защищать свои дома при приближении украинских военных.
— Как я сказал, я был здесь последние восемь лет, видел, какая боль здесь в сердцах людей, и понимаю ситуацию. За последние восемь лет погибли по меньшей мере 14 тыс. гражданских. Вы говорите, что пробыли на Украине три года, верно?
— С декабря 2019 года.
— Что вы знали о конфликте, который шёл здесь, на Украине, последние восемь лет? И какие у вас были об этом впечатления?
— Насколько я знаю, около 2016 года конфликт перешёл в позиционный, окопный и с тех пор он никуда не двигался. По эту сторону были Вооружённые силы Украины, а по ту — как нам говорили, «поддерживаемые Россией сепаратисты и большое количество наёмников». Фронт не двигается, время от времени происходит обмен огнём, основная часть потерь — от артиллерии, от миномётов, «Градов», АГС (автоматических станковых гранатомётов. — RT). Вот и всё, что мне было известно о конфликте. Что происходило до 2016 года, я особо не знал.
— Происходили ужасные вещи. Так или иначе, у вас сейчас есть время подумать о вашем будущем после того, как всё это завершится. Есть у вас в данный момент какие-то мечты или стремления?
— Хочу остаться в живых. Хочу жить. Не хочу больше никогда в жизни брать в руки оружие. Я хотел бы воссоединиться с той женщиной, с которой познакомился здесь, на Украине. И не знаю... Может быть, больше рассказывать правду о том, что я здесь увидел. О том, как со мной обращались в плену.
Может быть, присоединиться к какой-то благотворительной организации или чему-то такому, как Красный Крест. Солдаты — те, кто воюет здесь, в Донецкой Народной Республике, — рассказывают очень печальные истории о том, что у них родные на подконтрольных Украине территориях и они не видели их годами. Это печально. Я бы хотел, наверное, работать над воссоединением этих семей, каким угодно образом искупать своё участие в этом.
Мне нужно было искать другие способы получения украинского гражданства, не через службу в вооружённых силах.