«Цена пробела в законе — 16 тысяч жизней»: координатор «Лиза Алерт» о поисках, опасных гаджетах и участии в выборах

— Олег, вы координатор поискового отряда «Лиза Алерт», а теперь ещё и кандидат в Госдуму по Центральному округу в Москве. Как получилось, что вы попали в политику? 

— Жизнь изменчива. Ещё в 2010 году я понятия не имел, что вдруг займусь поиском и спасением. Моей мечтой не было идти в политику и избираться. Но логическая цепочка событий привела меня сюда. В некоторых ситуация у меня просто нет никаких законных инструментов для того, чтобы найти человека. Цена вопроса — порядка 16 тыс. жизней по России. Только за счёт изменений законодательства можно всех их спасти.

— Что конкретно надо менять? 

— Очень многое. Первый и главный вопрос, которым я занимаюсь уже четвёртый год, — определение местоположения пропавших людей по сигналам мобильного телефона. Это очень сложно объяснить тем, кто не в теме. Потому что они говорят: «А в чём проблема? У меня есть же мобильный телефон. Я могу посмотреть по карте, где я нахожусь. Я могу сообщить через мессенджер своё местоположение в соцсети». То есть, казалось бы, масса инструментов. 

Но как только вы отходите на 500 м от края леса, всё это перестаёт работать. Люди в этот момент осознают, что они в опасности, начинают паниковать. Вместо того чтобы выбираться из леса, они, наоборот, уходят вглубь. И мы ищем их, в общем-то, как в XV веке: кричим, зовём — и если повезёт, то они услышат и отзовутся. B XXI веке это неправильно. А происходит так потому, что операторы сотовой связи не могут обеспечить необходимую точность в расчёте местоположения абонента. 

Для этого операторы сотовой связи должны модернизировать свои сети. Мы хотим, чтобы именно это и было сделано на уровне федерального законодательства. И тогда мы сможем спасать человека на порядок быстрее, и это сохранит жизнь многим.

• РИА Новости
• © Антон Денисов

Официальный волонтёр и сложный округ

— Я смотрел вашу кандидатскую карточку. И у вас в качестве рода деятельности указано, что вы занимаетесь волонтёрством. То есть сейчас вы профессиональный волонтёр? Каково это?

— Нет, я не профессиональный волонтёр. Моя работа связана с поиском и спасением. Проект, которым я занимаюсь, помогает спасать людей. Более 2 тыс. человек мы уже вернули домой. Всё свободное время я занимаюсь поиском и спасением.

— Чем же вы зарабатываете на жизнь?

— Проект «Островок безопасности» — это и есть работа. Он работает в сетевых магазинах, в банках, он помогает возвращать людей домой и приносит деньги.

— 208-й одномандатный округ в Москве. Это самый центр. Что называется, там, где Кремль, и так далее. Почему именно там? Ведь это самый сложный одномандатный округ, где большая плотность кандидатов, все известные люди... 

— Ну во-первых, сложности не пугают. Во-вторых, это округ, в котором я родился, учился, вырос, женился. И работаю, и провожу большую часть своего времени. Это тот округ, в котором моя жизнь начиналась и продолжается. 

— У кандидатов принято всегда искать партию, чтобы не собирать подписи. Вы, я так понимаю, принципиально остались беспартийным и пошли самовыдвиженцем?

— Да. Мы больше месяца занимались сбором подписей. Сейчас они на проверке. И я каждый день нервничаю, потому что какие-то подписи отбраковывают, прямо на моих глазах подписи вычёркивали. Но, если я действительно пройду, меня зарегистрируют, я не связан обязательствами ни с какой партией.

— Это принципиально для вас?

— Да. За мной нет никакой партии, я могу объединять разных людей. Я могу объединять и правых, и левых. И это огромный бонус. Потому что проблемы, которые надо решать, они и «справа», и «слева».

— Сформировалось мнение, что вы единоросс, который маскируется под самовыдвиженца. Вы уже ощущаете на себе какое-то давление со стороны оппозиции?

— Конечно, каждый день. Это огромное количество обвинений, провокаций и всего остального.

— Нюте Федермессер (известный российский филантроп, учредитель благотворительного фонда помощи хосписам «Вера» и директор Центра паллиативной помощи (ЦПП) Департамента здравоохранения Москвы. — RT) в 2019 году писали целые письма публичные — мол, снимитесь с выборов, вы мешаете настоящим оппозиционерам. К вам уже кто-то обращался из оппозиции с просьбой, чтобы вы снялись?

— В социальных сетях регулярно пишут: «Когда ты уже, в конце концов…», «Хватит, ну всё, уже как бы зашли далеко, имейте совесть, снимайтесь». Но я пошёл на выборы для того, чтобы их выигрывать. Не тратить своё время, которое я мог потратить на спасение человеческих жизней, на стоящее дело. Мне его слишком жалко для того, чтобы быть спойлером чьим-то, или пройти половину, а потом сказать: «Сорян, я не рассчитал».

— Какова ваша идеологическая позиция и есть ли она у вас?

— У меня есть программа, с которой я иду на выборы.

• РИА Новости
• © Максим Блинов

 Навальный и внутренние ресурсы 

— Предположим, вас избрали в Госдуму. Беспартийный кандидат. Чтобы принимать, продавливать какие-то законы, отстаивать свою позицию, вам нужно будет вступать в коалиции. С кем вы будете консолидироваться, уже находясь в Госдуме?

— В этом и отличие от партии. Например, есть вопрос безопасности, поиска и спасения. Здесь понятны общественные организации, которые будут у меня за спиной. Есть люди, с которыми я могу договориться в Думе, чтобы они меня поддержали…

— Какое у вас отношение к Алексею Навальному?

— Как к политику я к нему никак не отношусь. Но при этом сейчас, например, Алексей находится в заключении. И мне это кажется несправедливым…

— У него было уже целых два срока.

— Потому что он сидит за ненасильственные преступления. И я в принципе против того, чтобы люди сидели, получали наказания в виде лишения свободы за ненасильственные преступления. Это экономика, экономические преступления. Соответственно, пусть будет громадный штраф, пусть очень большой, чтобы неповадно было. Но зачем сидеть в тюрьме? Она что, исправит человека?

— По его расследованиям. Ведь он проигрывает суды, в его расследованиях очень много неточностей, многие из них носят заказной характер. Как мы видим, люди, которые занимаются этими расследованиями... Ну вот та же Мария Певчих — она находится всё время в Великобритании, постоянно там живёт. Вам не кажется странным, что люди, которые свою судьбу в общем-то не особо связывают с Россией, занимаются расследованиями, связанными с внутренними делами России?

— Расследованиями может кто угодно заниматься. Понятно, что заказчики совершенно разные. И понятно, с какой целью делают эти расследования. Поэтому формы его политической деятельности для меня категорически неприемлемы. Ни призывы людей на митинги — за всё хорошее, как вы говорите, и против всего плохого, — ни подача. Потому что есть расследования, которые расследования, а есть расследования, которые пропаганда. И это разные вещи.

• РИА Новости
• © Кирилл Шипицин

Деньги и заграница

— Оппозиция может брать деньги у западных фондов, вообще в других странах — это приемлемо?

— Если вы берёте деньги у западных фондов, то, естественно, вы выражаете их мнение. А это вмешательство во внутренние дела государства. Если вы занимаетесь политикой внутри страны, хотите сделать свою страну лучше, то деньги берите здесь. Ищите ресурсы внутри страны.

— Что делать с такими людьми, политическими группами, которые берут деньги там?

— Есть закон. И, на мой взгляд, российское законодательство достаточно хорошо проработано в этом плане.

— То есть их нужно привлекать к какой-то ответственности?

— Если они что-то нарушили, если есть нарушения — да, конечно. В частности, например, есть у нас закон об иноагентах. Если вы принимаете деньги, значит, вы иноагент. Значит, если вы идёте на выборы, у вас должно быть соответствующее обозначение, что вы иноагент.

— То есть вы за эту практику?

— Да.

— А как вы относитесь к проекту «Умное голосование», который презентуют сторонники Навального?

— Ну вы же знаете, он направлен даже не на выбор тех, кто нужен, а на слом игры. И это подчёркивают его авторы и те, кто ими управляет. Но я, как человек, имеющий свою голову, не понимаю, когда мне говорят: «Слушай, голосуй за тётю Машу. Она, конечно, говорит ерунду и выступает не за то, да и в целом человек так себе, но ты её выбери — и тем самым ты сломаешь игру». В результате у тёти Маши появляется шанс быть выбранной. И она, со всеми своими минусами, странными позициями, выходит на государственный уровень. Зачем гражданский выбор доверять кому-то? Выбери сам. Чтобы потом не было стыдно за то, что ты проголосовал.

— Если вас, допустим, включат в «Умное голосование», что вы сделаете? Откажетесь публично?

— Ну мы же реалисты. Меня вряд ли включат в «Умное голосование».

Безалаберность и выгорание

—  Давайте проговорим про «Лиза Алерт». Сколько вообще волонтёров участвует в этом проекте?

— На данный момент — более 30 тыс. человек. Если считать тех, кто два и более двух раз в год участвовал в поисках.

— Кто приходит? Какой социальный уровень? 

— Это срез общества. То есть приходят все. Домохозяйки, студенты, госслужащие, офисные сотрудники. Абсолютно все, кто есть. И даже инвалиды-колясочники. Конечно, они не ходят в лес, но помогают нам распечатывать ориентировки, работать с информацией. Это не зависит от возраста. Но мы не берём людей моложе 18 лет в отряд.

— А какой у вас самый пожилой волонтёр?

— У нас был доброволец, сейчас он редко появляется на поисках... Назовём его Дедушка. Этот Дедушка уходил в лес, брал с собой ребят — здоровых, молодых. Потом возвращался часов через восемь и говорил: «Эти испортились, давайте следующих». И уходил... То есть он мог пройти и 50, и 70 км. И для него это было нормально.

— Бывает, кого-то получается спасти. Бывает, что люди не находятся. Как вы боретесь с выгоранием?

— Это главная проблема, из-за чего люди уходят из отряда. Очень важен баланс между добровольчеством, работой, семьёй. У тебя должно хватать времени на всё.

Нельзя взять и окунуться в поиск с головой. Потому что тогда будут проблемы на работе и будут проблемы в семье. И вместо «Спасибо, ты герой, ты всех спас» тебя здесь уволят, а там скажут: «Ты что вообще делаешь? Ты про нас забыл». И человек, отдавая себя всего, получает только тумаки и шишки. Естественно, он уходит из отряда.

Так нельзя. Надо помнить, что добровольчество — это то, что ты делаешь в свободное время.

— Кто сейчас чаще всего теряется? Каков примерный портрет этого человека — возраст, пол и так далее?

— Мужчины 30—45 лет. Самая теряющаяся категория.

—  Почему?

— Потому что они безалаберные. Безответственные мужики, которые поехали на рыбалку и говорят: «Мы вернёмся завтра к вечеру». Уже среда, а мужиков нету. «Дорогая, я пошёл в баню, буду вечером». Два дня прошло — нету благоверного из бани. Заявление в полицию, начинаем искать. То есть они и находятся быстро. Но вот этот уровень пофигизма... А самая рисковая категория — дети и пожилые люди.

— Какой случай, оказавшийся счастливым, вас больше всего зацепил?

— Масса случаев. Звонок — и женщина совершенно убитым голосом говорит, что у неё потерялся ребёнок. Восемь лет. Аутист. На берегу реки. Они отдыхали. Женщина на три минуты отвлеклась. Вернулась — ребёнка нет. Одежда на берегу, всё на берегу, а ребёнка нет. Может быть, он где-то в лесу. Мы понимаем, что если она отвлеклась, то ребёнок будет не в лесу — он будет в воде. Но какое у нас было удивление, когда мы нашли этого аутиста, практически не умеющего плавать, на том самом островке.

• РИА Новости
• © Сергей Мамонтов

— Последнее время понятие «волонтёр» несколько дискредитировано. Волонтёр — это всегда человек, который не получает денег? 

— Я предпочитаю слово «доброволец». Оно всё-таки лучше отражает суть. Если ты доброволец, то, конечно же, ты это делаешь бесплатно. Или, наоборот, платишь деньги... Мы участвуем в поиске — мы сами покупаем одежду, топливо, переоборудуем машины. То есть много тратим в финансовом плане, чтобы участвовать в поиске. И получаем за это в лучшем случае спасибо.

Процентах в десяти случаев ещё скажут: «Почему вы так долго искали, сутки целые? Вы что, не могли бабушку нам найти за два часа? Чем вы вообще занимаетесь? Мы сейчас позвоним — вас уволят тут всех». Я лично, когда еду на поиски, настраиваюсь на то, что никакого спасибо не будет.

— Государство вам как-то помогает, участвует финансово, может быть, организационно? Я читал, что вы руководитель одного из проектов, куратор нацпроекта в ОНФ.

— Да, но это совершенно не денежный проект. Это проект «Поиск», в рамках которого мы решаем свои задачи. По поводу взаимодействия как раз с государственными органами. У нас есть Центр поиска пропавших людей, автономная некоммерческая организация. И мы получили президентские гранты, гранты мэра Москвы. Это всё, что идёт не только на поддержку отряда «Лиза Алерт», но и вообще на поисковое добровольчество. То есть обучаем мы всех. Неважно, какой поисковый отряд (а их в России более 80). В таком плане да, государство помогает. Но сказать, что оно закрывает все наши потребности или хотя бы даже треть, — нет.

— Как меняется ситуация с годами? Тяжелее становится находить людей?

— Их больше теряется. Потому что они надеются на свой гаджет. Они говорят: «Ну теряются же лохи. У меня же iPhone, я не потеряюсь, потому что у меня карта леса». И он заходит в лес — и понимает, что ничего не работает. У него нет ни карты, ни всего остального. И что он в шлёпанцах, шортах и майке остался в ночь при +10 °С. И помогите, пожалуйста.