«Помогало сознание, что за мной большая страна»: Вышинский — о преследовании, освобождении и свободе слова на Украине
Вышинский — о преследовании, освобождении и свободе слова на Украине
— Больше 15 месяцев вы провели в заключении. Что стало для вас самым сложным испытанием?
— Самым сложным в начале был быт. Потому что это, конечно, шок, когда человек попадает в тюрьму. У меня в руках были только маленькая косметичка, зубная щётка, паста. А второй сложный момент — пережить шок от того, что со мной происходит. Потому что я понимал, что в этом нет ничего, связанного с правом. Я понимал, что это абсолютно политическая история, придуманная Порошенко и его окружением. И я понимал, что в рамках права у меня нет никакой возможности себя защитить. И тогда ты просто бессилен, потому что это огромная машина, которая на тебя давит. Осознание этих двух вещей — чисто бытовые мелочи и давящая мысль, что в правовом поле всё это не решается. Суды принимают и штампуют решения.
— Что помогало держаться на плаву?
— Помогало сознание того, что за мной люди, большая страна. Что эти люди и страна точно делают всё для того, чтобы я оттуда вышел. Я знаю, что это за люди, — это были мои коллеги, это были мои друзья. Я знал, кто представляет большую страну, я понимал, что это огромные усилия МИД.
Я понимал, что это вопрос, который обсуждают Путин с Меркель. То есть я понимал, что это глава страны обсуждал с главой другой страны вопрос, касающийся меня, и я понимал, что это разговор уже между странами, а не между политиками, не между юристами или ещё кем-то. Что моя судьба — это вопрос больших политических взаимоотношений, раз это обсуждают лидеры двух стран.
— Но в четырёх стенах сидели вы, и теряли, может быть, даже осознание реальности именно вы.
— Да, сидел я. Но я понимал, что за меня борются. И для меня это было очень важно, меня это во многом поддерживало. Я понимал, что это и дальше будет меня сильно поддерживать.
— Вы, я вижу, очень эмоционально восприняли этот вопрос.
— Понимаете, это нелегко вспоминать, нелегко туда возвращаться. Да и вообще, последние три дня — такие сплошные эмоциональные качели. Поскольку я встречаюсь с родными, близкими людьми, с людьми, которые приложили огромное количество усилий для того, чтобы меня освободить. Скажем так, в тюрьме таких эмоциональных нагрузок не было. Хотя я понимаю, что сейчас мне эти нагрузки переносить гораздо приятнее, чем если бы я их переносил в тюрьме.
— Да, сейчас вы, наверное, совершенно по-другому оцениваете тот опыт. Я уже много слышала о том, что вы говорили о своём деле, о своём процессе, о том, что это не соотносится с правовыми нормами. Но всё же этого можно было избежать? Или это была запланированная акция и вы ничего не могли сделать?
— Нет, я мог этого избежать только одним способом — если бы я к тому моменту, когда пришли меня арестовывать утром 15 мая, не был бы на Украине. Вот тогда я бы этого мог как-то избежать. А так, во-первых, я ничего не делал для того, чтобы меня арестовывали. Я не собирался ничего избегать, потому что я был твёрдо уверен, я уже это говорил, что меня защищает профессия. Я работаю по канонам, по стандартам. Раз я чётко выполняю все правила, которые предписаны журналисту, значит, меня не за что задерживать, осуждать, депортировать и так далее.
Оказалось, что есть за что, потому что это был вопрос большой политической истории, которую придумал Порошенко и его администрация, и право к этому не имело никакого отношения. Соответственно, от этого уже не застрахуешься. Что у них в головах там, в администрации президента Порошенко, было в тот момент? Я не знаю. Но им кровь из носу нужна была какая-то победа. Придуманная ими операция «Обмен» выглядела бы как победа. Но я отказался принимать в этом участие. И наверное, они в чём-то в этом смысле проиграли.
— Не жалеете об этом?
— Конечно, не жалею. Просто я всё это уже сделал. Я уже это не переосмысливаю. Я поступил так, как я поступил. Я не купил себе свободу той ценой, которую мне предлагали. Прав ли я или неправ в этой ситуации? Кто-то, наверное, посчитает, что неправ, потому что мог бы раньше оказаться на свободе. С другой стороны, цена была слишком высока. Я бы взял на себя вину за то, чего я не совершал. Я бы предал бы тех, кто мне доверял, кто в меня верил. На таких простых весах это не взвешивается.
— Однозначно. Вы говорили про администрацию Порошенко. Сейчас другая администрация в Киеве. Как вы оцениваете её действия? Вы вышли во многом благодаря этим переменам.
— Конечно. Ещё раз повторю, глупо было бы отрицать, что всё это — некий политический процесс. Всё, что связано с моим освобождением. Он начался тогда, буквально с первых же заявлений, в том числе и пресс-службы президента Российской Федерации Путина, о том, что это непозволительно — арестовывать журналиста, выполняющего свой профессиональный долг. Потом заявление Путина на «Прямой линии», что он тоже считает это возмутительным — когда арестовывают человека за выполнение профессиональных обязанностей. И понятное дело, глупо сегодня отрицать, что этот политический процесс закончился моим освобождением. И понятно, что он закончился так, потому что сменилась администрация. Потому что я знал: сколько будет Порошенко у власти, столько я буду сидеть.
«Настрой на решение проблем»: состоялся обмен удерживаемыми лицами между Россией и Украиной
— Я понимаю, что мы не политики, мы журналисты. Но тем не менее логичный вопрос: это начало какого-то, как вы сказали, тектонического сдвига?
— Я не знаю.
— Или пока рано радоваться?
— Нет, я не знаю. Потому что я понимаю, что им дальше нужно делать другие шаги. Нужно освобождать других людей. Нужно признать те ошибки и те преступления, которые совершил Порошенко. А я уверен, что там есть что признавать. Признать в том смысле, что дать этому какую-то правовую оценку. Не то что там Зеленский должен выйти и посыпать голову пеплом, нет. Это должно сделать государство, у которого сегодня новое руководство.
Впереди много шагов, которые требуют и политической воли, и политического мужества от нынешней администрации и от Зеленского лично. Я надеюсь, что это мужество у него есть. Что то, что он декларировал перед выборами, он собирается делать. То, что связано со мной, с ещё тридцатью с лишним людьми, которые оказались на свободе. Надо дать понять, что это не разовая пиар-акция, потому что нужно было получить украинских военнослужащих, которые прилетели в Киев. А что это добрая воля, и это план дальнейшей нормализации отношений между двумя странами, между двумя народами, которые вышли из одного корня. Таково моё глубокое убеждение.
— У вас колоссальный опыт работы на Украине, и вы в динамике можете проследить ситуацию со свободой слова там.
— Не могу оценить, поскольку последние год с лишним следил за свободой слова из очень специфического места. Я просто прекрасно понимаю, что выстрел из гранатомёта по телеканалу — это точно не проявление свободы слова. Это точно серьёзная проблема, которая заставляет задуматься. Я прекрасно понимаю, что содержание, в том числе под домашним арестом, моего коллеги Васи Муравицкого, которого арестовали примерно на полгода раньше, чем меня, и совершенно ни шатко ни валко идущий суд по его делу по той же 111-й статье — это тоже не плюс к описанию свободы слова на Украине. Поэтому проблем очень много. Ещё раз повторюсь: нужно политическое мужество новой администрации, новой команды для того, чтобы эти проблемы решать, чтобы признать их существование, в первую очередь, а потом уже их решать.
— Вы вышли другим человеком?
— А любой, кто выходит из тюрьмы, выходит оттуда другим человеком. Понятное дело, если провёл там не двое-трое суток, не какое-то конечное число дней в пределах двух-трёх недель, а достаточно серьёзное время, ты не можешь выйти оттуда тем же, кем ты туда вошёл. Потому что ты о чём-то думал всё это время, ты встречался и разговаривал с другими людьми. Ты просто прошёл через новый опыт. А он, новый опыт, конечно, изменит. Кого-то больше, кого-то меньше. Но не «другим» выйти из тюрьмы невозможно. Поэтому, конечно, я другой.
- РИА Новости
— Вы потеряли веру во что-то, во что раньше твёрдо верили? В какие-то принципы журналистские, человеческие?
— Нет, веру я не терял. У меня есть какое-то разочарование. Это разочарование прежде всего в каких-то конкретных людях, о которых я был лучшего мнения. Вот и всё. Вера — нет. Это слишком серьёзно — провести год в тюрьме и утратить веру. Тогда, значит, тюрьма должна была разрушить тебя до основания. А я точно себя таким не чувствую. Поэтому — нет. Разочарование, жалость по отношению к тем, кто это всё придумал. Потому что это такой шаг был от бессилия, как мне кажется. Так уж хотелось на второй срок, что пошли на эту историю.
Испортили репутацию страны. Заработали кучу проблем. Я же говорю — не только со мной, с другими арестованными журналистами, моими коллегами. С тем же самым Васей Муравицким, с Василенко и Данильцом. С многими-многими-многими-многими. И так сильно подпортили имидж Украины, с моей точки зрения, в мире, что ниже только уже как бы плинтус. И, ещё раз говорю, я в этом смысле офису Зеленского не завидую, потому что ему придётся это расхлёбывать, придётся что-то с этим делать. Если для этого будет политическая воля.
— Вы переживаете за Украину?
— Невозможно не переживать. Понимаете, я родился и вырос на Украине. Тогда она была частью Советского Союза. Потом она стала независимым государством. То есть я практически полжизни прожил там. Сейчас мне 52 года, значит, 27 лет я прожил в независимой Украине, а 25 я прожил в Украине, которая входила в состав Советского Союза. Но всё равно я жил на Украине, если правильно, по-русски, я жил на Украине. Это моя страна. Это моя родина. Хотя я понимаю, что моё отечество — Россия. Потому что отечество за меня боролось. То есть это какая-то вторая часть меня. И я не могу не переживать за Украину, естественно. Поэтому я говорю то, что говорю.
«Дана позитивная оценка»: Путин и Зеленский обсудили обмен удерживаемыми лицами между Россией и Украиной
— Мне очень понравилось, как вы проанализировали тот контингент, который сходил с трапа украинского самолёта. Если у нас были женщины, старики, дети, там были…
— Детей не было.
— Ну, условно.
— Из этой триады были женщины, люди пожилого возраста. А с украинского трапа спускались военные и мужчины призывного возраста.
— Что это значит?
— Слушайте, военный — это человек, который осознаёт, что он делает, куда он идёт, чем он занимается. Осознаёт все риски. А вот женщины и старики, которые оказались в тюрьме, — мне кажется, что это для страны унизительно.
Понимаете, рядом со мной в Херсонском СИЗО сидела девушка на шестом месяце беременности, которая принимала участие в организации референдума. Крымского, 2014 года. Её за это и посадили. Я посмотрел на это — как-то это всё не по-мужски. Понимаете, позорит страну. Люди сделали свой выбор, этот выбор был таким, и вы их за это сажаете в тюрьму.
А самое главное, что вы бьёте по слабым. Беременная женщина на шестом месяце... Это некрасиво, очень некрасиво.
— Я понимаю, что выбор у вас большой, но что было самым приятным, что вы сделали на свободе?
— Да всё было приятно. Просто вышел на свободу — когда ты не оглядываешься на свои телодвижения, когда ты делаешь то, что хочешь, идёшь куда хочешь, разговариваешь с кем хочешь, ешь что хочешь, пьёшь что хочешь... Это свобода, и этим всё сказано. Она складывается из мелочей, из каких-то таких мелких и крупных вещей. Но это свобода. Эта свобода — после тюрьмы, — она, конечно, совершенно по-другому воспринимается, чем до тюрьмы. Это вкус жизни.