«Наша задача, чтобы он не умер на улице, не околел зимой»: как сейчас помогают бездомным и что стоит поменять

Уже с декабря в Москве идёт снег. Густые сугробы, в соцсетях — фото снеговиков, откапывания машин, заснеженных деревьев, прогулок по лесу.

На пустыре за Ярославским вокзалом, где разные фонды кормят бездомных, — обморожения, случаи замерзания насмерть, раздача тёплых вещей в надежде, что подопечные их не продадут за бесценок, а укутаются. Такие же картины можно видеть и на Курском, и на Павелецком вокзалах.

В России не существует единой системы помощи таким людям. Большинство из них живут не в том регионе, где прописаны, не прикреплены ни к какому лечебному учреждению и, соответственно, имеют возможность получить только экстренную медицинскую помощь по скорой помощи. Часть этих людей — гастарбайтеры, люди, освободившиеся из мест лишения свободы, обманутые выходцы из детдомов, у которых нет друзей или родных (или им стыдно возвращаться к друзьям и родным), где можно было бы пожить, встать на ноги, устроиться на работу. Есть и те, кто попал в сложные жизненные обстоятельства и не смог из них выбраться, кого просто затянула маргинальная жизнь и случайные «друзья».

Отдельным бедствием последнего года стало появление на вокзале подростков, которые ведут треш-стримы и предлагают подписчикам в прямом эфире смотреть, как они издеваются над бездомными. В ответ часто идёт агрессия, и волонтёрам приходится одновременно спасать обе стороны и выгонять хайпующую на чужих страданиях молодёжь, пока это не закончилось для кого-то трагически.

Координатор поискового отряда «Лиза Алерт» Александр дежурит на вокзалах во время кормления и сверяет ориентировки. На самом деле у многих из тех, кого мы называем общим словом «бездомные» или ещё грубее — «бомжи», есть дом, часто есть близкие, которые их ищут. Вот только подопечные фондов часто к ним возвращаться не хотят: стыдно, поругались, не верят, что кому-то нужны. «Я, считай, что уже умер» — это не самая редкая фраза, которую услышишь здесь. Бывают, правда, и почти чудесные истории. Вот к волонтёру Любе из фонда «Доктор Лиза» подходит её знакомый бездомный и ведёт за собой новенького: тот возвращался из мест лишения свободы, решил «задержаться» в Москве, попал в трудовое рабство, убежал. Справка об освобождении истекает завтра, поэтому билет надо срочно купить уже сегодня. Волонтёры скидываются и бегут в кассу: парня надо отправить до 12 ночи. Параллельно — звонок его брату, военнослужащему, который ждёт родственника и уже беспокоится. Есть правило: бездомных не отправляют «в никуда», сперва проверяют данные, потом ищут хоть кого-то, кто встретит в родных краях, иначе это отправка человека в бесконечное кочевье по заснеженным городам России.

Уже через три часа парня сажают на поезд всей толпой.

«И никогда сюда не возвращайся, это гиблое место. Чтобы я никогда тебя на нашем пустыре больше не видела!» — перекрикивает на прощание Люба шум скорого поезда.

• АГН «Москва»
• © Софья Сандурская

Есть прописка, нет прописки

Как уже было сказано, на самом деле бездомные — это не некая однородная масса, кишащая болезнями и криминалом, как это представляется обывателю. Их можно разделить на несколько разных групп, у каждой из которых — свои проблемы и каждой из которых требуется своё системное решение.

Первое невольное разделение происходит из-за ещё советского института прописки. Есть бездомные, прописанные в том регионе, где они по факту и обитают. Часто «бездомными» волонтёры называют их условно — это могут быть просто очень бедные люди или те, у кого физически есть дом, но они увлеклись алкоголем или наркотиками и постепенно скатываются на дно вместе с новыми «друзьями», а в квартире образуется притон. Впрочем, благодаря прописке они могут получить медицинское обслуживание, им легче восстановить документы, у них могут сохраниться остаточные связи с кем-то вне среды, в которую легче попасть, чем вернуться.

Вторая группа — это те, у кого ещё остались документы, но прописаны они в другом регионе. Им уже тяжелее получить плановое медицинское обслуживание, например, получить антиретровирусную терапию, если у них ВИЧ, лечение от туберкулёза и так далее, для них де-факто доступна только экстренная медпомощь.

Наконец, третья группа — это те, у кого нет никакой прописки, документы утеряны или просрочены. Чтобы им помочь, сперва надо эти документы восстановить — на основании, к примеру, истекшего паспорта СССР, справки об освобождении и так далее. Кстати, формально бездомным может оказаться и вполне благополучный человек — к примеру, если он продал старую квартиру, а новую ещё не купил, потому что снимает жильё. В таком случае человек не сможет даже поставить на учёт транспортное средство, не говоря о государственной медпомощи или социальных выплатах.

В британском докладе Everybody In благотворительной организации Crisis бездомные делятся на тех, кто живёт на улице, живёт в машинах или палатках, в хостелах, у друзей и знакомых и так далее.

В последние годы обсуждаются варианты, как можно заменить этот институт — к примеру, регистрацией по месту пребывания, на основе которой человек получит право встать на учёт не просто в миграционную службу, а получить полноценный доступ к государственным услугам в том регионе, где он на самом деле проживает и находится, даже если он нигде постоянно не прописан.

В последние недели сразу несколько фондов совместно с Департаментом соцзащиты Москвы начали вакцинацию бездомных от коронавируса, строго добровольную. И сразу столкнулись с проблемой: вакцина фактически доступна только для тех, у кого есть хоть какой-то документ и кого возможно внести в базу вакцинированных на этом основании, иначе и врачи, и волонтёры не смогут объяснить государству, куда подевались ампулы с вакциной: ведь, если её вколоть человеку без документов, такая ампула будет считаться исчезнувшей без следа.

Что касается антиретровирусной терапии, то всё ещё сложнее: зачастую единственным выходом становится покупка фейковой регистрации в нужном регионе, чтобы человек встал на учёт и получил лекарства, которые спасут его от смерти.

Онкологические же больные, как правило, попадают к волонтёрам уже в паллиативном состоянии. Их пристраивают в хосписы и обещают им, что сделают всё, чтобы их потом похоронили не в общей могиле, а под своим именем и фамилией. И волонтёры выкопают места на кладбище. Отдельная проблема — с процедурой опознания, так как, если человек умер не в учреждении, для этого могут потребовать родственника. Иначе — общая могила. Родственники же могут просто отказаться ехать опознавать того, кого они стыдились при жизни. И тогда уже — насколько повезёт, насколько условного волонтёра сочтут лицом, которое может опознать умершего. Кстати, потом эти самые родственники могут прийти на оплаченные волонтёрами похороны. В таких случаях над могилой всё же происходит примирение.

Другое условное деление — это те, кому помочь можно относительно легко — например, просто отправив «потеряшку» домой к родным; те, кому помочь можно, но сложно. Например, восстановив документы и направив на реабилитацию. И те, кому принципиально помочь уже, скорее всего, нельзя и помощь кому носит фактически паллиативный характер: перевязка, ночлег, еда. Это те, кто живёт на улице уже не первый, не второй и иногда даже не десятый год.

Наконец, отдельная группа бездомных, с которыми работать сложнее всего, — это те, кто втянут в прямой криминал: наркоторговля, воровство и так далее. В местах скопления бездомных часто дежурят сотрудники полиции. Они тоже сверяют ориентировки, но только не на «потеряшек», как «Лиза Алерт», и хмуро говорят волонтёрам, что кормления даже облегчают работу полиции и что волонтёры зачастую даже не представляют, кто скромно стоит сейчас в очереди за бесплатным супом.

Также по теме

«С судимостью непросто жить»: как люди становятся маргиналами после колоний и есть ли у них надежда

Бывшие заключённые, освобождаясь из мест лишения свободы, часто попадают обратно в криминальную среду, а потом скатываются ещё ниже:...

Вернёмся к тем, кому помочь относительно легко. Самый популярный тип такого рода людей — это люди, приехавшие в город на заработки и обманутые работодателем или ограбленные прямо на вокзале. Их относительно легко отличить по потерянному виду и робким манерам. Часто они сами подходят к волонтёрам и объясняют ситуацию, просят о помощи. К сожалению, часто именно они и становятся жертвой других «волонтёров», стоящих тут же, в толпе бездомных. Вербовщиков из работных домов, куда можно уехать, но откуда потом сложно вернуться, так как у людей забирают там паспорта, могут избить, запрещают связи с родными. Вопреки расхожему мнению, такое современное рабство существует не только в далёких от столицы и крупных городов регионах.

Так, однажды волонтёрам позвонили из Волгограда.

Звонила девушка, встревоженная пропажей отца, уехавшего на заработки. Он действительно в какой-то момент появился на бесплатном кормлении на вокзале — работодатель его обманул, и он искал, где можно всё же заработать денег. В итоге он попал в так называемый работный дом (город он так вспомнить и не смог) в одном из регионов, граничащих с Москвой. Каждое утро возят на стройку, деньги же по большей части забирает «бригадир», а оставшихся хватает только, чтобы скинуться на еду. Телефоны и документы отобрали, связи с родными запрещали. В итоге мужчина во время рабочего дня на объекте попросил телефон у другого рабочего, из «вольной» бригады, и набрал номер дочери, сумев дать наводки, которые позволили установить, где он находится. Как только «бригадиры» поняли, что сейчас пропавшего мужчину будет искать полиция, они выкинули его на одной из подмосковных платформ электричек. Оттуда мужчина позвонил волонтёрам и вскоре уехал к семье.

Есть бездомные, которые уже втянулись в алкоголизм и даже наркоманию, но хотят найти выход. Для них работают разные реабилитационные центры, приюты, у каждого из которых разная специализация и разные правила (об этом — позже). Есть отдельные центры, которые работают для пожилых бездомных — тот же фонд «Дом друзей», у которого действует отдельная программа помощи людям в тяжёлой ситуации старше 70 лет: им оплачивают места в хостелах, пансионатах, нанимают сиделок и соцработников. В Москве при департаменте соцзащиты мэрии также работает Центр социальной адаптации имени Елизаветы Глинки, при котором действуют различные центры разного профиля: есть центр в Вострякове, который занимается реабилитацией бывших заключённых, есть интернат в Филимонках, где одно крыло отдано под бездомных, есть женское отделение и так далее.

Наконец, выручают и приюты при синодальном отделе по благотворительности Русской православной церкви и других конфессий. Они часто ориентированы на семьи с детьми, что даёт возможность забирать с улицы женщин с детьми, которые по тем или иным семейным обстоятельствам оказались в таких ситуациях и являются одной из первых мишеней для криминала: их втягивают в «мафию» нищих, попрошайничество, воровство и так далее, если дети находятся в возрасте, когда не подлежат уголовной ответственности. К сожалению, если такая женщина отказывается идти в приют, то оперативно помочь хотя бы её ребенку сложно именно из-за отсутствия регистрации по месту пребывания: органы опеки не могут быстро сориентироваться, если женщина, к примеру, живёт в зале ожидания на вокзале или просто в притоне, где она не зарегистрирована и не прописана. Несколько дней промедления — и женщина с детьми растворяется на просторах России. Такие дети могут даже формально числиться в школе, хотя её не посещают. К подростковому возрасту — если доживают — они становятся уже устойчивой частью криминального мира. Механизма оперативной помощи таким детям на практике не существует.

Наконец, люди, которые живут на улице значительную часть жизни, не хотят и отчасти уже не могут вернуться в социум: у них уже нет друзей вне привычного круга общения бездомных, они не привыкли работать, потеряли или не обзавелись семьями, многие из них больны как серьёзными болезнями вроде ВИЧ или туберкулёза, так и кожными болезнями, болезнями конечностей и так далее. Таким людям необходимо по ситуации обеспечивать ночлег, возможность помыться, получить медицинскую помощь, но держать их в реабилитационном центре насильно невозможно, а правила они соблюдать не будут. Самый тяжёлый период для таких людей наступает в конце жизни или при обострении болезней: они становятся фактически лежачими больными. Системы помощи для таких людей сейчас, по сути, не существует.

• Ярославский вокзал
• АГН «Москва»
• © Андрей Любимов

Разные фонды — разные правила

Разные благотворительные фонды помогают бездомным по-разному, и часто их подходы и видение дальнейшего развития ситуации с бездомными могут быть фактически противоположными.

Например, нет единого мнения, стоит ли встраивать бездомных в систему общей медицины или же выделять им отдельные больницы или койко-места.

Так, директор московского филиала благотворительной организации «Ночлежка» Дарья Байбакова считает, что подход к бездомным должен быть дифференцирован и основываться на потребностях бездомных.

«Для разных категорий бездомных людей нужна разная медицинская помощь: и уличная медицина, и специализированные медицинские центры для бездомных, и развитие доступной медицины в обычных больницах и поликлиниках. Поскольку бездомные люди — очень неоднородная категория людей, то я бы в центр ставила не категорию «бездомный человек» (тем более что такого определения нигде нет), а конкретную ситуацию и состояние человека: может дойти до врача? Готов обратиться? Какие документы есть? Насколько срочно нужна медицинская помощь? Есть ли возможность где-то жить во время лечения?» — говорит она.

Также по теме

Дети вокзалов: кто и как спасёт несовершеннолетних, вовлечённых взрослыми в криминал

Проблема реабилитации детей, втянутых в опасную деятельность (зачастую собственными же семьями), обсуждается не первый год. К...

Директор фонда «Доктор Лиза» Наталья Авилова говорит, что ни одна НКО или даже государственные небольшие центры или больницы для бездомных не заменят госбольницы с возможностью оказания экстренной помощи или высокотехнологичной — с их мощностями, персоналом и оборудованием.

«Такая помощь должна быть доступна для всех граждан — и для бездомных, конечно. Но, к сожалению, из года в год мы сталкиваемся с тем, что даже в первой, в неотложной помощи могут отказать человеку без полиса, паспорта и прописки. А уж если речь о плановой госпитализации, получении инвалидности, да даже о банальной прививке от коронавируса — увы, всё это для большинства бездомных недоступно. А НКО, наоборот, всё чаще вынуждены брать на себя обязанности государства, как, например, в своё время Доктор Лиза, как Евгений Косовских и его «Другая медицина» в Челябинске, Сергей Иевков из Питера и его «Благотворительная больница» — врачи, которые, видя бесправных, отверженных, больных бездомных, бросают всё и сами, своими руками, на пожертвования от простых людей лечат и выхаживают их», — рассказывает Авилова.

Самые большие расхождения начинаются, когда благотворителей просишь ответить на вопрос: всех ли бездомных можно реабилитировать?

«Помочь выбраться с улицы можно каждому человеку. Отличается только период и набор программ, которые подходят для конкретной ситуации этого конкретного человека. Не все люди смогут жить без поддержки (например, люди с ментальными особенностями), но они могут жить в программах сопровождаемого проживания, например», — считает Байбакова.

Гораздо жёстче рассуждает Емилиан Сосинский, руководитель межрегиональной общественной организации «Дом трудолюбия «Ной». Он спрашивает, что вообще стоит считать возвращением бездомных в социум? Стоит ли считать ресоциализированными бездомных, которые выходят из реабилитационных центров с документами, устройством на работу и наличием места, где они потом будут жить без отслеживания дальнейшей судьбы? Сосинский говорит, что помочь человеку, пока он находится на улице, а не в реабилитационном центре, невозможно. Более того, он за годы работы пришёл к выводу, что то же самое бесплатное кормление бездомных лишает их мотивации выбираться из своей ситуации.

«По нашему опыту, через несколько месяцев эти люди снова оказываются на улице, так как у большинства бездомных — тяжелейшая алкогольная или наркотическая зависимость. Алкоголизм в последней стадии не лечится до конца жизни, поэтому для ресоциализации таким людям надо, во-первых, быть постоянно занятыми, во-вторых, иметь трезвое окружение. В наших домах трудолюбия мы исходим из этих правил, но мы, например, не можем полностью организовать их досуг, поэтому каждый месяц состав наших подопечных меняется примерно на треть. При этом каждый месяц от нас «выпускаются» с документами и наличием работы около 30 человек из 1100 подопечных. Бывает, что таких людей боятся их близкие. У нас в приютах они живут общинной жизнью, а дома ведут себя так, что родственники предпочли бы никогда их не видеть. Бывают и позитивные истории — например, один наш подопечный отсидел суммарно лет 20, его родная дочь не хотела его ни видеть, ни слышать, он жил у нас четыре года и отсылал ей всё, что зарабатывал. А потом его дочь позвонила и сказала, что у неё болеет ребёнок, она вышла на работу и, если он захочет, то может приехать к ним сидеть с ребёнком. Это пример деятельного покаяния. По нашим подсчётам, примерно у половины подопечных есть или регистрация, или место, где они могли бы жить, но их победила водка. Однажды я провёл опрос среди подопечных, кто верит, что после смерти душа продолжает жить. В это верит примерно половина», — говорит Сосинский.

• Наталья Авилова
• РИА Новости
• © Сергей Аверин

Авилова же говорит, что в фонде «Доктор Лиза» подопечных, напротив, условно делят на тех, кто ещё хочет и может вернуться к нормальной жизни, и тех, кто выбрал бездомность для себя как образ жизни и ничего менять не будет. Это не дискриминирующий подход, а лишь разные алгоритмы оказания помощи в зависимости от потребностей.

«Как и Доктор Лиза в своё время, мы работаем по программам уличной медицины. У нас нет приюта, мы не нанимаем юристов и соцработников, которые будут выцарапывать человека с улицы, восстанавливать ему документы, искать ему подработку и давать крышу над головой. У нас работают в основном медики, и подавляющее большинство наших подопечных — это те, кто живёт на улице и на улице умрёт. Наша задача, чтобы он не умер на улице, не околел зимой, чтобы он был не заразным, не агрессивным, не грязным, чтобы горожане могли с ним сосуществовать. Во всех крупных городах мира есть бездомные, которые выбрали осознанно эту жизнь для себя, среди них много психически нездоровых людей, уголовников, наркозависимых, и как раз от работы таких частных фондов и волонтёрских групп часто зависит, насколько городские бездомные безопасны для окружающих. Я сейчас даже не о милосердии говорю — на самом деле оно движет теми, кто работает с такими бездомными. Но ещё и вопрос безопасности важен. Если бездомный возьмёт куртку у нас, то он не снимет её с кого-то в тёмном переулке вместе с бумажником, если он поест у нас, он не разобьёт витрину и не стащит хот-дог в ларьке. Ну и опять же больше половины тех, кто приходит к нам, могут вернуться к нормальной жизни, с ними наши врачи стараются всегда поговорить отдельно, кого-то отправить к коллегам в приюты, кому-то купить билеты домой, кого-то подлечить, чтобы он снова мог найти подработки. Просто это два разных алгоритма работы», — объясняет Авилова.

Впрочем, несмотря на несовместимые порой подходы, фонды сходятся в главном: сейчас в России почти все права привязаны не к человеку, а к штампу в паспорте, а это невероятно усложняет возможность для человека выбраться с улицы.

Можно ли поменять государство?

На декабрьском заседании Совета при президенте по развитию гражданского общества и правам человека президент России Владимир Путин так высказался о проблеме бездомности:

«В нашей сегодняшней жизни, в нашей сегодняшней действительности мы, когда сталкиваемся с теми явлениями, о которых вы сказали, и с теми разрушенными человеческими судьбами, то, конечно, чувство стыда должно возникать у всех. О чиновничьей чёрствости мы часто говорим, но это зависит от конкретных людей. У нас чиновников достаточно много — людей совестливых, сознательных, с чувством ответственности за то, чем они занимаются, — но есть разные, конечно. А государство должно выстраивать соответствующую работу должным образом, с тем чтобы оказать помощь и поддержку людям, которые оказались в такой сложной жизненной ситуации, вне зависимости, почему это произошло, вне зависимости, почему это случилось. Если человек оказался на улице без средств к существованию, без медицинской помощи и без жилья, — это, конечно, особый случай, требующий особого внимания со стороны всех властей предержащих».

Уже было сказано, что общегосударственной чёткой системы помощи бездомным, причём разным бездомным, сейчас нет. В последние годы развиваются разные фонды, но, пожалуй, только один регион задумал предпринять системную попытку качественно изменить ситуацию.

Мы сидим в департаменте социальной защиты правительства Москвы. Напротив меня — мои ровесники или люди чуть младше — чуть старше, общение идёт без отчеств и ритуальных реверансов. Речь идёт о том, как фактически с нуля, но при помощи опыта НКО создать в Москве цельную систему помощи бездомным с разными потребностями и проблемами, не ограничивающуюся одними только реабилитационными центрами или пунктами обогрева.

Уже несколько лет в местах скопления бездомных работают социальные патрули, у которых в машинах можно погреться, взять адрес приёмного отделения ЦСА им. Елизаветы Глинки, вызвать скорую и так далее. В зимние морозы социальный патруль ещё и высматривает на улицах Москвы замерзающих людей.

С наступлением зимы в Москве развёрнуто 12 пунктов обогрева: восемь на привокзальных территориях, три точки обогрева в пунктах срочной социальной помощи на территории Центра социальной адаптации им. Е.П. Глинки и ещё один пункт обогрева «Ангар спасения» НКО «Служба помощи «Милосердие».

Еда и тепло — не единственные запросы бездомных людей. Многие хотят уйти с улиц. Уже сейчас тот же реабилитационный центр для бывших заключённых в Вострякове (входит в систему ЦСА им. Елизаветы Глинки) обращаются люди, оказавшиеся на улице после тюремного срока. Там помогают тем, кто очень хочет вернуться к обычной жизни.

Изменение системы, безусловно, произойдёт не за год и даже не за два, но главное — должен измениться сам подход. С формального, «по прописке» и «положенным социальным выплатам», на человеческий: с индивидуальным подбором реабилитации, возможностью экстренной помощи, преодолением бюрократических барьеров на пути к возможности получения лекарств для ВИЧ-инфицированных без покупки фейковой регистрации и лечения онкологии по месту пребывания, даже если у больного человека не всё в порядке с документами, до того как этот человек попадёт умирать в хоспис.

«Мы несколько раз в месяц получаем письма и звонки от медиков из разных больниц, и у всех одна и та же просьба: к нам поступил бездомный, первую помощь мы ему оказали, завтра мы обязаны его выписать, а некуда — он неходячий, он, допустим, после ЧМТ потерял память, после инсульта не передвигается, у него острый болевой синдром, а врач должен выкинуть человека в ближайший сугроб. Медики понимают, что это верная смерть, и звонят не только нам. Даже в Москве до сих пор нет богадельни, куда принимали бы таких тяжелобольных, лежачих, нищих бездомных, которые уже никогда, скорее всего, не поправятся, не пойдут работать, но которым нужны дорогие средства по уходу, лекарства, профессиональная медицинская помощь, реабилитация, еда, одежда», — поясняет Наталья Авилова.

Люди и люди

Среди обывателей часто возникает вопрос: почему общество должно «страдать» от наличия в нём бездомных и возможно ли создать систему, при которой их не будет вовсе? Звучат разные предложения: от «выселить бомжей за 101-й километр от больших городов» до изолировать их всех в разных реабилитационных центрах.

Часто в соцсетях встречаются посты с вопросом, что делать, если в вашем подъезде поселился бездомный. «Насколько он потенциально опасен и что с ним делать? Выгнать на мороз умирать? Или оставить в подъезде глушить палёный алкоголь, пока не начнётся белая горячка? У нас же дети ходят» — такие вопросы вполне типичны.

Те же фонды, работающие с бездомными, регулярно сталкиваются с категорическим неприятием со стороны соседей, чей двор превращается в своего рода проходную.

Обыватель имеет полное право на свои страхи. Но нельзя забывать о том, что вот эти дурно пахнущие, с открытыми язвами на ногах и руках, испитые, искалеченные и отчаявшиеся — они тоже люди.

У них когда-то были родители, дети, мечты и надежды. Никто не застрахован от наступления в жизни обстоятельств, которые кто-то выдержит, а кто-то сломается или просто не будет иметь возможности выдержать.

Волонтёры, работающие с бездомными, исходят из очень простой логики: подопечные таких фондов — это не милые и безобидные персонажи, которые вызывают умиление. Среди них есть воры, наркоманы, даже убийцы. Но ценность человека не определяется его социальным статусом, деньгами, наличием или отсутствием вредных привычек, а только лишь понятием человечности как базовой ценности. И даже тем людям, которых уже нельзя спасти, помочь можно.

По обе стороны котелка с горячим чаем стоят закутанные во всё, что есть, люди. Волонтёры и бездомные. В паре десятков метров дежурят тоже люди — из социального патруля.

Через пару часов с вокзала отправится поезд. Люди пойдут провожать потерявшегося человека домой.