«Меня вывезли из «Лужников» с автоматчиками»: Иванова о судействе на Олимпиаде-80, травле в Румынии и трагедии Мухиной
Иванова о судействе на Олимпиаде-80, травле в Румынии и трагедии Мухиной
— В 1980-м вы были внутри команды или соблюдали нейтралитет как представитель Международной федерации гимнастики (FIG)?
— Была задействована по всем швам, как говорится. Работала в штабе Управления гимнастики (так раньше называлась структура, аналогичная спортивной федерации) и готовилась работать судьёй, а это возлагало колоссальную ответственность, поскольку нашей стране выделялось на Играх всего одно место. Плюс принимала активное участие в подготовке команды, много времени проводила на сборах. Для страны домашняя Олимпиада стала уникальным явлением. Мы ведь были законодателями мод, неслабо так звучали на мировом уровне — в части организации соревнований в том числе. Я точно это знаю, поскольку много лет обслуживала все большие старты. Всё чётко, всё по ноткам, всё до запятой — и наши соревнования шли ну просто как концертная программа. Хотя волновались накануне Олимпиады все очень сильно.
— Когда Игры-1980 начались лично для вас?
— В 1979-м, на Спартакиаде народов СССР. Это была генеральная репетиция, совершенно грандиозный турнир. Прежде всего — в плане организации, проверки работы всех служб. И спортивного результата, разумеется. «О спорт, ты мир!» — это точно не про спорт. Перед командой на Играх-1980 стояла задача только первого места, только победы. Никакие вторые места тогда в расчёт вообще не принимались. Только золото.
В плену политики: кто из звёзд спорта остался без олимпийских медалей из-за бойкота Игр-1980 в Москве
— Тренерам озвучивали какой-то план по количеству наград?
— Максимальный. В нашем виде спорта на Олимпиадах разыгрывается четырнадцать комплектов, и нам сказали: задача-максимум — взять всё, что только можно. Мы взяли девять.
— И это при живой Наде Команечи в женской гимнастике!
— Надя на тех Играх однозначно считалась фаворитом. В тот день, когда решалась судьба абсолютной чемпионки Олимпийских игр, я по воле судейского жребия оказалась в бригаде на бревне. При своём уже немалом судейском опыте и некоторой, наверное, ловкости, если так можно выразиться, мне всегда удавалось чётко концентрироваться на том, что происходит на «моём» снаряде, и при этом периферическим зрением охватывать весь помост, следить за выступлением своей команды в других видах.
И я вижу, что Лена Давыдова удачно завершает свою комбинацию на брусьях, получает в заключительном виде программы серьёзную оценку, и сумма выводит её вперёд. У нас же — и тоже заключительным видом — должна выходить на бревно Команечи, которая выиграла в 1976-м монреальскую Олимпиаду в многоборье, на брусьях, на бревне и слабее за четыре года точно не стала. К тому же Надя работала бревно так, как не работал никто в мире. Высший пилотаж гимнастики: всё вылизано, вычищено, словно взяли утюжок и прошлись им по девчонке со всех сторон, прежде чем на помост выпустить.
— На бревне Команечи никогда, насколько помню, серьёзно не ошибалась.
— С одной стороны, да. Но что такое бревно? Ты выходишь на эти десять сантиметров — и тебя начинают колошматить токи высокой частоты. Никуда не убежишь, своих ног не чувствуешь, они тебя просто не слушаются. Надо не просто сделать комбинацию, но и получить за неё не рубль двадцать, а серьёзную оценку. Тем более что баллы Давыдовой Надя тоже наверняка успела зафиксировать в голове. Я видела, что её трясёт, что она всем своим опытом что есть силы старается гасить эти все потряхивания, но допускает, тем не менее, одну ошибочку, которую я немедленно отмечаю в протоколе. Потом случается вторая ошибка, я её тоже отмечаю, стараясь, чтобы это заметили те, кто сидит рядом. На приземлении Надя сделала крошечный шажок, не смогла доскок удержать и не шелохнуться — и это было уже третьей ошибкой.
— Как реагировали те, кто находился с вами в одной бригаде?
— Они постоянно на меня поглядывали, к чему я давно привыкла — всё-таки много лет работала в международном судействе. За мою жизнь очень многие арбитры по разным поводам попадали под дисквалификации, я же завершила свои восемь Олимпиад с золотым знаком FIG, как лучший судья мира. Но не об этом речь. Со мной рядом сидела польская судья, после каждой из замеченных ошибок я обменивалась с ней взглядом и видела, что она тоже эти помарочки заметила.
Когда открылись оценки, а они оказались недостаточными, чтобы Команечи обошла Давыдову, я сразу поняла, что на бригаду сейчас начнут давить. И почти тут же заметила, что в нашу сторону от своего стола неторопливо направляются президент FIG Элен Бергер из ГДР и вице-президент, румынка Мария Симионеску. Я эту девчонку, полячку, чуть ли не своим телом закрыла. «Держись, — говорю, — ничего не поправляй». И по-немецки, обращаясь не столько к Симионеску, сколько к Бергер, без передышки начала тараторить, сыпать аргументами: типа, с судейством в бригаде полный порядок — alles in Ordnung.
— Убедили?
— Бергер согласилась со мной почти сразу, а Мария продолжала стоять, поедая взглядом бригаду. Я прекрасно её понимала: в Румынии ведь всё было устроено, как у нас. Страна социалистическая — попробуй вернуться без золотой медали! Тем более что в функции Симионеску, как вице-президента FIG, входило назначение судей, и все они, особенно те, что представляли не слишком гимнастические страны типа Венесуэлы или Эквадора, были ей обязаны и до смерти её боялись. Но как-то я ту ситуацию взяла на себя, причём всё играючи, с улыбкой. Соревнования тогда остановили, причём надолго — у меня где-то даже плёнка с видеозаписью этого момента есть. Но когда дали команду повторно открыть оценки, открылось всё то же самое. И Лена Давыдова становится абсолютной чемпионкой Олимпийских игр!
— Не боялись, что в отношении вас могут начаться эксцессы?
— Я в тот момент была в некотором ненормальном состоянии после всего пережитого, мало что понимала, но мне объяснили, что, если выйду со стадиона сразу, болельщики румынской команды просто меня растерзают. В итоге меня вывезли из «Лужников» где-то в два или три часа ночи — через директорский вход, с автоматчиками. Они меня сопроводили в машину и под охраной привезли домой. А наутро центральная румынская газета, где на первой странице всегда был только Николае Чаушеску (генеральный секретарь ЦК румынской компартии. — RT), выходит с фотографиями: Чаушеску, Надя Команечи, а внизу — физиономия Лидии Гавриловны Ивановой. Врага румынского народа — не иначе.
— На Давыдову на тех Играх ведь мало кто ставил. Думаю, что Нелли Ким, которая на Играх-1976 была второй в многоборье и выиграла, кроме командного турнира, два золота на отдельных снарядах, имела не меньше оснований, чем Команечи, считать себя обиженной.
— Любой сильный лидер всегда бывает обижен, когда не выигрывает. Это норма жизни. Помню, много лет назад мы с Ларисой Латыниной (девятикратная олимпийская чемпионка. — RT) были приглашены на телевизионную передачу, которую вела Ирина Роднина, и Ира спросила: «Лариса Семёновна, вы когда-нибудь обижались на судей?» Я перехватила микрофон и говорю: «Ира, о чём ты? Какие претензии могут быть к судьям, когда человек столько лет всё подряд выигрывал?!» Зал тогда долго смеялся. А вот поражение для лидера всегда трагедия, в которой виноваты все вокруг.
Метание булыжника и забег лягушкой: как в 1940 году вместо XII летней Олимпиады прошли игры военнопленных
— Рекордсменом по количеству завоёванных медалей на московской Олимпиаде в гимнастике стал Александр Дитятин, а Николай Андрианов, у которого в 1976-м было четыре золота, проиграл многоборье. У вас не возникло ощущения, что Андрианова чуть придавили, поскольку он всё равно собирался завершать карьеру, и золото досталось Дитятину, который был на взлёте?
— Колю все очень любили, включая судей. И дело тут даже не в его авторитете — он был потрясающим, невероятно обаятельным и стабильным. Но по спортивному пониманию Андрианов к тому времени был всё-таки на некотором спаде. Допускал какие-то неточности в исполнении, лёгкость, может быть, была уже не та, что прежде. К тому же Анатолий Ярмовский, который тренировал Дитятина, прекрасно понимал, что невозможно выигрывать у Андрианова, если быть как он. Нужно превосходить его не только в качестве, но и в сложности. Вот Ярмовский и придумал для ученика элементы, которые очень украшали программу и приносили Дитятину техническое преимущество. И получилось, что эти десятые, сотые доли балла, в сумме сложились не в пользу Андрианова, хотя две золотые медали он на тех Играх взял.
— Всеобщая гонка за максимальной сложностью в сочетании с безумной внутренней конкуренцией привела незадолго до Игр в Москве к трагедии Елены Мухиной.
— В этом можно обвинить не систему, а, скорее, личного тренера Лены — Михаила Яковлевича Клименко. Он всё время был ненасытен в работе. Очень рассчитывал, что Мухина выйдет на Олимпийские игры и выиграет вольные упражнения, потому что Лена на тот момент располагала суперпрограммой. Никто из всей нашей сборной не мог повторить то, что она вытворяла на брусьях и на вольных упражнениях. Но у неё была травма ноги, а с больной ногой (особенно когда спортсменка уже совсем уставшая) очень тяжело собраться на выполнение сложного элемента. Вот и случилась та страшная травма.
Это стало для всех нас огромной бедой, тем более что Мухина была не просто одной из гимнасток, а абсолютной чемпионкой Европы, где потрясла своей программой всех. Я судила те соревнования и видела, как дрогнула и ушла со старта даже Команечи, когда увидела выступления Лены. Но, повторяю, виновата здесь не система. Система — это когда что-то повторяется раз за разом. У нас, к счастью, подобных травм не случалось больше никогда, несмотря на то, что вид спорта считается очень травмоопасным.
— Что вам больше всего запомнилось с московской Олимпиады? Ну кроме пустой и чистой Москвы.
— И кроме улетающего мишки, да? Наверное, победоносность. Как бы сейчас ни хотели надо мной смеяться, но все мы — и тренеры, и спортсмены — были воспитаны так, что даже не понимали, до какой степени ограбили тогда весь мировой спорт, набрав такое безумное количество медалей. Нам нравилось, что мы самые сильные, нравились вот эти буквочки «СССР» на тренировочных костюмах, пусть иностранцы называли их «си-си-си-пи» и над нами подсмеивались. А восклицательный знак на закрытии Олимпиады, когда улетал мишка, выбил слезу и у поклонников, и у врагов — пусть даже они сейчас в этом не признаются. И это был наш восклицательный знак!
