«Шоу-бизнес давно живёт по другим законам»: Пригожин — о современных артистах, работе продюсера и COVID-19

— В гостях у нас Иосиф Пригожин, продюсер. Иосиф, прекрасно, спасибо, что пришёл. Я тебе сразу прочту... И я тебе уже читал текст Моргенштерна. Вот я рассказывал сейчас господам из Следственного комитета про его интервью Дудю. Дудь его спрашивает: «Ну ты чё, на кокаине?» А тот говорит: «Не, кокаин сейчас немодно. Меф — круто». Прям вот произносит этот текст. Только вместо «круто» произносит ещё нецензурное слово.

— А меф — это что такое?

— Это мефедрон. Это наркотик, который сейчас все подростки ради секса нюхают. И не только подростки.

— И что, секс хороший после этого?

— А ты не знаешь?

— Нет, я не пробовал просто.

— Сейчас особенно пожилые все подсели. Особенно во время…

— Это лучше, чем «Виагра»?

— Ты знаешь, нет, «Виагра» не вызывает желания. «Виагра» просто у тебя кровообращение там, где надо, поднимает.

— А это — желание?

— А это — желание. Тебе сразу все нравятся. Ты попробуй. Тебе многие понравятся.

— Никогда не пробовал.

— Ты многое о себе узнаешь. Так вот прекрасный текст Моргенштерна я прочитал. Мне прислали сейчас его песню. «Люди вокруг нас всего лишь под мефом». Это вот мефедрон. «Мы на первом». Это значит кокаин. «Нам папа Trappa варит крэка». Это вот прямо поётся. Аудитория — это всё миллионы подростков. Человек работает фактически членом совета директоров Альфа-банка, и это никакой Следственный комитет не обсуждает. Никакая ветеранская группа это не обсуждает, генералы кагэбэшные не обсуждают. Всем плевать. А девочка какая-то таджикская поёт про толстых баб: «Тебе уже за 30, пора похудеть бы…» — у нас все возмутились по этому поводу.

— Я объясню почему. Дело всё в том, что Моргенштерна нет на Первом канале.

— Нет?

— Ну конечно.

— То есть просто деды не смотрят Дудя.

— Они не смотрят Дудя, они не смотрят другие программы онлайновые.

— Дедушки, вы смотрите Дудя.

— Они смотрят федеральный канал. Дело в том, что федеральный канал как раз и остался практически для дедушек и бабушек, которые смотрят телевидение. Кому за 45.

— Ты считаешь?

— Конечно.

— Нам с тобой. Для нас с тобой и осталось.

— Мы ещё посматриваем. Многие уже телевизор... так, относятся к телевизору скептически.

— Как к говну.

— Я так не могу позволить себе...

— Да можешь позволить.

— Я хочу сказать следующее. Мне кажется, что голосование должно быть более прозрачным и понятным. У меня осадочек, например, остался с 2009 года. Я сейчас скажу. Смотри. Как я отношусь к самой Маниже и как я отношусь к тому, что она поедет представлять Россию? С уважением. И хорошо, что едет музыкант.

• Певица Манижа
• РИА Новости
• © Екатерина Чеснокова

— Она хорошая певица же.

— Она хорошая певица. Это абсолютно правильно. И выбор в этом смысле хороший. Что касается песни — я её не понял. Я эту песню не понял.

— Какая-то феминистская тема.

— Какая-то абракадабра.

— Ну ладно. Ты всё понимаешь. Эта вот феминистская тема — она просто плохо написана.

— Да. Эту песню в плеер не воткнёшь.

— Не воткнёшь. Это правда.

— Это не в тренде сегодняшнего времени.

— Но с другой стороны, какую песню, которая ехала когда-либо на Евровидение, воткнёшь в плеер?

— Кстати, билановская песня.

— Билана — да.

— Я хочу сказать, что у нас были удачные эксперименты с… Та же группа «Тату», которая была там. Это было очень хорошее выступление. В целом, конечно, сам конкурс...

— Да нет, и Серёжа Лазарев был хороший.

— Серёжа Лазарев, да. Сам конкурс «Евровидение» — шлак для меня лично. Особенно после горького опыта, когда в 2009 году нас прокатили с Валерией и отправили Приходько, гражданку Украины.

— Понятно. То есть тебя не отправили, а Приходько отправили, поэтому Евровидение — говно.

— Нет, не поэтому. Я потратил кучу денег, почти $300 тыс., на Жан-Поля Готье.

— Ужас.

— Мы записывали песни, снимали клип. Там была целая история.

— Иосиф Игоревич, потратились.

— $300 тыс. потратили на всё. Вопрос заключается в том, что…

— А тебе обещали, что ли, что ты поедешь?

— Я не хочу сейчас раскрывать детали. Дело в том, что не надо было выигрывать, а надо было представить Россию. Поэтому если ты послушаешь на YouTube трек «По дороге любви»…

— Это ваш был трек?

— Это наш был, да. Там интегрированы Чайковский, всё сделано красиво и эпохально.

— Сейчас у нас в Олимпиаду интегрирован Чайковский. Так что всё нормально.

— Он композитор номер один в мире.

— Да вообще хороший композитор.

— Так вот, возвращаясь к таким, как Моргенштерн. Если возбуждать уголовное дело против Манижи, то, естественно, они должны уже давно сидеть пожизненно за пропаганду. Сейчас не хочу лишний раз к ночи вспоминать Серёжу Шнурова. Там тоже нецензурная брань стоит.

— Ну ладно, это административка хотя бы.

— Хотя бы. Но вы хоть раз слышали, чтобы его оштрафовали? Ни разу.

— Я однажды присутствовал на концерте, на который пришли менты и пытались его разогнать, но все убежали.

— Менты?

— Нет, менты, понятно, убежали. Это был концерт во время юридического форума.

—Немножко в оправдание скажу Следственному комитету. Дело всё в том, что есть некое обращение от граждан...

— Не просто граждан, а таких граждан.

— Да, таких граждан. Они не могут не отреагировать. Они могут отказать, допустим, в расследовании. Они должны всё равно по факту заявления отреагировать. Это их работа. Они по-другому не могут. Но выглядит это абсурдно и вообще какой-то алогизм — при наличии таких, как Моргенштерн, бороться с Манижей просто смешно.

— Ты сказал, что у тебя с Моргенштерном как-то улучшились дела. А у вас как-то была проблема?

— Нет. Проблемы не было. Мы с ним познакомились в Дубае. А, нет, мы познакомились с ним у Егора Крида на дне рождения.

— Господи. Что, в общем, то же самое, что и в Дубае, практически.

— В Дубае было потом. В принципе, я хочу сказать…

— А где был день рождения у Егора Крида?

— В «Крокусе». И я хочу сказать, что он мальчишка неглупый, он бизнесмен, он зарабатывает деньги. Он продаёт то, что покупают. В принципе, то, что сегодня востребовано. То есть, по сути, это торговля наркотиками, и никто за это не несёт ответственности. Это, к сожалению, ведёт к деградации нашу молодёжь. Понимаешь? С этим действительно надо что-то делать. Но мы это не контролируем. Кто как может это контролировать? Это в свободном доступе.

— Ты сказал, что голосование на Евровидении не очень прозрачное.

— Да.

— А чем оно не прозрачное?

— Памятуя мой 2009 год — там не было никакого голосования. Это был чистый, как сказал бы один мой товарищ, фуфломицин.

— То есть это Константин Львович решил — и всё.

— Я не знаю, это он решил, или ещё кто-то решал, но могу сказать, что это было несправедливое решение в тот момент.

— То есть зрители голосовали за Валерию.

— Они вообще не голосовали. Я думаю, что там никто ни за кого не голосовал. Вот и всё.

— Ну вот смотри. Валентина Ивановна действительно ведь обратилась, в отличие от Следственного комитета, не проверять слова песни, а действительно спрашивает: «А как у вас там голосование происходило?» — спрашивает Валентина Ивановна.

— Да, это хороший вопрос.

— В принципе, она имеет право. Я просто не очень понимаю, надо ли представителю Совета Федерации тратить своё время на это. И Константин Львович ей на это отвечает. Он же ответил. Тоже не имеет права не ответить. Говорит: «У нас всё прошло законно. Зрители проголосовали». И вот у нас есть компания Ernst & Young, я сколько себя помню, всегда была эта Ernst & Young, которая якобы что-то там гарантировала, все эти подсчёты. И я всегда считал, пока не вырос, что Ernst & Young принадлежит самому Эрнсту. Я думаю, что её по этим причинам и выбирали.

— Вообще все эти голосования — профанация. Любые голосования — это профанация. Я в это не верю. Меня трудно заставить… это моё личное мнение. Моё личное. Я не верю в эти все голосования, вот и всё.

— Почему?

— Дело в том, что даже необязательно Константину Львовичу принимать участие в левых голосованиях. Сами продюсеры и сами участники процесса могут иногда переусердствовать в борьбе за лидерство своего исполнителя. Не все это делают...

— То есть ты имеешь в виду, вот как эта история была с…

— С «Голосом».

— Да. Вот с «Голосом». Это была дочь Алсу, да?

— Да. Хотя девочка очень талантливая. Она заслуживает.

— А там что произошло? Там реально папа влил денег, чтобы боты какие-то?..

— Я не знаю, как папа влил, но могу сказать, что переусердствовали с голосованием. То есть голосование с точки зрения цифр при наличии экранного... если мы смотрим на эфир, — голосование — оно было, то есть действительно там…Она, может, и выиграла бы и без участия родителей, но просто не нужно было на газ нажимать. Это как с выборами Лукашенко, знаешь? Он бы и так бы выиграл, но выиграл бы 50%. Зачем надо 80% делать?

— Вот зачем?

— Вот зачем? Я сам не знаю зачем. Вот я сам им всем хочу задать вопрос. Пусть у вас будет… Вы посмотрите выборы американские. Это же тоже лохотрон.

— 51 на 49.

— 51 на 49. Это тоже лохотрон, но тем не менее вот этот интервал в 2%, ещё осталось два голоса. Два голоса. Всё, с двумя голосами с отрывом побеждаем.

— Это, наоборот, интересно.

— Интересно, конечно. Но у нас вот это...

— А почему ты считаешь, что выборы американские — это лохотрон?

— Да всё это лохотрон.

— Да ладно, Иосиф, ты тоже живёшь в каком-то мире вот этом, в котором все тебя пытаются обмануть.

— Да ни в каком мире я не живу. Дело всё в том, что ресурс… Люди обладают невероятным ресурсом. Вот меня, например, разочаровало, когда взяли и оборвали действующего президента на весь мир просто... Берут своего же избранного президента и унижают.

— Трампа ты имеешь в виду?

— Да. Я не его друг, я его не знаю, этого Трампа. В глаза никогда не видел. Но  зачем вы обрываете его, зачем вы лишаете его права говорить, зачем вы его отрубаете от социальных сетей? Боитесь чего, правды? И традиционно демократы вырывают всегда у республиканцев именно такими действиями своими жёсткими, то есть для них правил не существует. То есть в честной борьбе…

— То есть республиканцы норм, а демократы, конечно, совсем с ума сошли.

— Да дело не в этом. В данном контексте я абсолютно уверен, что, если бы была честная борьба, шансы у Байдена были бы гораздо скромнее.

— Мне кажется, его бы вообще не было. Дед вообще при смерти.

— Послушайте, мы же в цивилизованном мире живём. Мы же видим отражение всего. То есть его по беспределу просто лупили в открытую.

— Трампа.

— Ну конечно. Дважды импичмент. Почему? Для того чтобы у него не было шанса баллотироваться снова. Они же устроили бои без правил, на самом деле, в открытую, для всего мира.

— Давай поговорим про твой COVID-19. Ты как заразился? Когда это было?

— Я решил спрятаться в октябре, поскольку пандемия... Мне сказали: «Море, солнце и вода — наши лучшие друзья». Ну я там спрятался в отеле....

— Где?

— В Дубае, в Аль Насиме.

— То есть ты вот сидел в Дубае?

— Да.

— И там заболел?

— И там заболел в январе месяце.

— Сильно?

— Сильно, да. Я шесть дней сам не дышал, только кислородное.... 15 л в минуту мне давали. И надежда на то, что я выскочу, была невелика.

— А как? Вот расскажи. Как у тебя в Дубае происходило диагностирование и всё остальное?

— Дело в том, что сначала заболела Лера и наши друзья вокруг. А потом стало понятно, что…

— Лера несильно болела, да?

— Несильно, да. У неё три дня ломило кости…

— Она спортивная же.

— Да. Ломило кости. Да я сам по 10 км в день проходил. То есть я за два месяца километров 500 прошёл своими ножками, я занимался тоже спортом и всякое прочее. Поэтому еда вроде хорошая, и солнышко, и море, и ноздри свои морской водой полоскал. Всё равно не помогло.

— А не тем, чем Моргенштерн.

— Да. А не тем, чем Моргенштерн. Кстати, в это время я его там и встретил. Может, от него заразился?

• Моргенштерн
• РИА Новости
• © Екатерина Чеснокова

— Может быть. Но обычно такие люди не болеют.

— Нет, он болел, кстати. Так вот я что хочу сказать… Когда я узнал, что я заболел, а я такой повёрнутый на здоровье, и я каждый день ездил в больницу, сдавал кровь....

— Ты узнал, что ты заболел, как? У тебя была температура?

— Когда Лера заболела. Она заболела 13 января. А я — 15-го. У меня не было ни температуры — ничего. У меня начинало ломить кости. У меня сначала было ощущение, что мне битой отбили колени. Потом у меня было ощущение, что мне отбили шейку бедра. Так продолжалось два дня.

— То есть у тебя всё здесь болело адски, да?

— Да. Адски болело. Я сделал тесты, я с собой их привёз. Смотрю: у меня ничего нет. Лера говорит: «Может, ты отселишься куда-нибудь в другую гостиницу на всякий случай, чтобы не заболеть?» И я на следующий день, как будто бы у меня ничего и не было, пошёл купаться, заниматься спортом. Такая обманка была. И уже на четвёртый день у меня поднялась температура. Я начинаю опять проверять тест — опять ничего. Вот. Вроде с лёгкими всё нормально.

— То есть ты сделал МРТ, КТ.

— Нет, КТ там просто так не делают. Крепитации у меня не было. Приезжали люди, которые слушали меня...

— А это не слышно.

— Да. Но всё равно. Когда меня уже отправили в больницу, крепитация появилась.

— Крепитация — это хрипы ты имеешь в виду, да, в лёгких?

— Да-да. Я когда приехал уже в больницу… А в больницу не принимают просто так с улицы. У меня друг есть, который мне очень сильно помог в этом вопросе, Фархад Ахмедов, бизнесмен, он жил там тоже, два года прятался в Дубае.

— От кого, стесняюсь спросить?

— От короны.

— Да? Нашли где прятаться.

— Он у себя там в особняке, грубо говоря. Короче, я приехал в больницу. Они говорят: «У вас сатурация — 93. Мы с такой сатурацией не кладём». Я говорю: «Ну у меня вот, видите, крепитация, лёгкие». Лёгкие они там посмотрели...

— Господи, все выучили эти слова — сатурация, крепитация.

— А что делать? Другого варианта нет. Понимаешь? D-димеры, ферритины…

— Всю жизнь прожили, не знали.

— D-димер знаешь, что такое, да?

— Нет.

— Это свёртываемость крови.

— Это вот тромбоциты.

— Да. Если повышены, то уже есть опасность. Ферритины надо проверять. А ещё я С-реактивный белок проверял, естественно. Всё было в номере у меня. И представь себе такую вещь: там 22-го, что ли, числа…

Также по теме

«Тюльпаны так напугали призывами к экстремизму?»: Наташа Королёва попросила Зеленского разрешить ей въезд на Украину

Российская певица Наташа Королёва обратилась к президенту Украины Владимиру Зеленскому с просьбой разрешить ей въезд в страну. По...

— Декабря или января?

— Января, да. Как раз туда хлынула…

— Да. Вся толпа.

— В ноября, октябре там было круто просто, а вот как раз в январе все рванули туда. Так вот меня проверили в три часа дня, отпустили домой, а я понимаю, что у меня замедляется ход. Я не могу, мне дышать становится тяжело. И уже ночью… То есть у меня где-то было 15—20% поражения лёгких, когда я пришёл в больницу и они меня не положили. А уже к утру у меня просто, я уже идти не могу...

— Ты стал задыхаться.

— Я стал задыхаться. Лера, говори: «Срочно, немедленно позвонили Тимуру!» — сыну как раз Фархада. Они меня привезли в больницу. Смотрят сатурацию где-то в шесть-восемь утра — уже 75. И уже поражение 60% почти. И они меня быстро наверх, на седьмой этаж, в «красную зону» и начали меня лечить. У меня был цитокиновый шторм.

— Да ладно? Вот расскажи.

— Мне «Актемру» дали. Сразу мне дали около 880 где-то, 860.

— То есть у тебя началась адская температура, да?

— Да-да-да. Я сам в туалет даже не ходил. Я лежал в этой кровати просто — ни вправо, ни влево. То есть говорить о том, настолько там прекрасная больница, в этот момент просто даже не приходится. Она действительно невероятная, нереальная больница, как Бурж Аль Араб. И внимание врачей достаточно серьёзное. Конечно, там у меня были проблемы психологического характера. Я морально был уничтожен на третий-пятый день.

— Почему?

— Ты понимаешь, когда ты шесть дней лежишь и не двигаешься, ты даже не можешь повернуться на живот, ты сам не ходишь в туалет…

— Но тебя переворачивали ведь наверняка?

— Нет, не переворачивали. Я не мог, я просто не мог. И тут такая дура большая.

— Но это маска.

— Это маска, да.

— Это не трубка, это не интубация.

— Это не трубка, нет. Но они хотели меня туда и в кому, потому что я уже не мог просто, я еле дышал.

— Тебе повезло.

— Просто повезло, да. Я хочу выразить благодарность Царенко, хочу выразить благодарность Марьяне Анатольевне.

— Лысенко.

— Она великая женщина просто.

— Вот как вам? Марьяна Анатольевна — это главный врач 52-й больницы. Как она вам помогала с Лерой?

— Она помогала. Мы с ней были на связи, на телефоне. Первое. Второе — мой сын лежал в 52-й больнице. У него был дважды цитокиновый шторм. Она его вытащила. Дочка у меня там была. Родственники там были, друзья, знакомые. Я её замучил так... Я, наверное, человек 200 туда уложил. И она мне ни разу не сказала нет, она ни разу мне не сказала, что я ей надоел. Она понимала, что мы вместе делаем большое дело.

— То есть ей звонили ты, Лера бесконечно.

— Да-да.

— И чем она вам помогала?

— Во-первых, она принимала всех людей, которых я просил устроить туда.

— Ну ты про себя расскажи, а не про тех, кого она принимала.

— Она последние дни, особенно когда уже седьмой день, сказала, что… Мы начали снижать кислород, и она сказала, что я должен дышать сам, иначе лёгкие ... это как атрофия мышц получается. Чем больше ты получаешь кислород, тем меньше лёгкие сами по себе работают. А там же все альвеолы, они забиты вот этой гадостью.… плазму мне сделали тоже.... плюс мне дали какие-то антивирусные таблетки, после чего у меня было полное ощущение, что я ворону съел. На седьмой день первый раз пошёл в душ, в туалет, запах вернулся...

— Так быстро?

— Ну до этого же я десять дней болел. Сам. То есть я на ногах болел. Меня уже взяли... скажем так, «Клексан» я начал колоть с первого дня. Мне сказали, что это надо делать немедленно.

— Это антикоагулянт.

— Да-да. И плюс я продолжал вплоть до позавчерашнего дня пить эти самые…

— Таблеточки. У тебя не было при этом никаких отягчающих заболеваний? Диабета? Ничего? Ты абсолютно здоровый мужик.

— Я абсолютно здоровый. Каждый год я прохожу диспансеризацию. Я каждый год проверяю, корректирую то, что мне нужно, если мне что-то нужно. И всё. У меня никогда не было давления. Я ничего этого не знал просто.

— Реабилитацию как ты проходил? Сидел в Дубае?

— На проекте «Маска».

— Вот это ужасно. Вы, конечно, сумасшедший абсолютно. Как это? Юлия Началова умерла ровно из-за того, что отказалась лечиться… 

— Нет. Я лечился до 7 февраля включительно. И продолжил лечиться в Москве. То есть я лечился, я проходил, я ездил в клинику… как же она называется? Не помню. Мне маски давали специальные, потом в барокамеру ложился. То есть всё равно я все лекарства принимал, всё равно продолжал лечиться.

— Это где происходило всё, в Москве?

— С 7-го по 17-е уже я в поликлинике на Сахарова.

— Ну вот на самом деле спасибо большое Марьяне Анатольевне Лысенко, действительно хочу от себя лично сказать ей спасибо. Не за Иосифа, а от всех людей.

— За всех.

— У неё сейчас не самый, мягко говоря, простой период. И я хочу сказать: Марьян, мы с вами.

— И соболезнования хочу выразить. Она стольким людям сделала добро и вот так потеряла своего супруга. Конечно, не перевелась наша русская земля такими великими людьми. Для меня она великая женщина.

— Абсолютно. Вопрос от зрителей. Сколько стоило, если не секрет, твоё лечение в Дубае?

— Друзья оплатили.

— Неважно. Ты не знаешь, да?

— Я не знаю. Они мне даже…

— Но это дико дорого?

— Думаю, недёшево, да. Потому что у меня было три женщины в масках, костюмах.

— Личные?

— Которые там возле палаты дежурили, за мной смотрели.

— Ну это на самом деле и в Коммунарке так же.

— Я просто не знаю.

— Да, конечно. Это всегда твоя бригада.

— Конечно, все перепугались. Я хочу поблагодарить всех своих друзей, знакомых, кто был неравнодушен к тому, что вот так в этой ситуации.... Очень сильно произвёл на меня впечатление Геннадий Борисович Гохштейн, продюсер телеканала «Россия».

— Да? А чем тебе Геннадий Борисович помог?

— Он предложил свою помощь тоже разного рода, это для меня было трогательно. И Юрий Викторович Аксюта звонил. То есть все мои друзья...

— То есть все твои друзья. И Первый канал, и второй. Все тебя…

— Я со всеми дружу, у меня прекрасные отношения...

— Да. Все тебе решили помочь.

— Несмотря на мою резкость в жизни...

— Спрашивают также зрители, прививались ли вы и собираетесь ли вы привиться.

— Сейчас мне нельзя как минимум до конца мая, потому что у меня высокие антитела.

— То есть не нужно?

— Мне не нужно, да. И Валерии не нужно, потому что она тоже переболела.

— Что вы думаете про антипрививочников?

— Плохо я о них думаю, потому что я считаю, что они подвергают себя опасности. Моя мама сделала прививку.

— Сколько лет маме?

—Маме 80 лет, но у них принудительная мера. Она у меня живёт в Израиле, и ей сделали Pfizer.

— А, вот. Она израильтянка, поэтому её заставили сделать.

— Да, её заставили.

— То есть её никто не спрашивал?

— Её никто не спрашивал.

— Довольна она?

— Она довольна, да.

— А вот как это — никто не спрашивал её?

— У неё болело только плечо на второй прививке. Ей дали документ, что она привита.

— А что значит, её заставили? Это как это — принудительно? В Израиле как это происходит?

— Пришли люди и сказали: «Вы должны привиться». Всё.

— А если нет? Если я отказываюсь?

— Я не стал спрашивать: «Мама, если б ты отказалась?» Она спрашивала у меня: «Что мне делать?» Я сказал: «Мама, надо прививаться, потому что риски очень большие». Я считаю, что прививаться должны все. Все просто поголовно, потому что на самом деле опасно. Я очень много друзей похоронил за последнее время.

— Много, да?

— Очень много, да. Я хочу сказать, люди разных социальных слоёв, от нуля до миллиардов просто. Они ж могли спастись.... Вот у меня был такой случай…

— Ну вот помнишь, этот был мужик, совершенно здоровый мужик, то ли «Газпром» чего-то… забыл. Вот он в «Лапино» умер.

— Да-да. Я знаю. Ещё очень много предпринимателей известных тоже ушли. И больницы свои построили даже в Бельгии, ещё где-то...  Вот у меня товарищ, он мне звонил в час ночи в один из дней 5 или 4 февраля. Я ещё был в маске… И он тоже был в маске, только был в ЦКБ. Не на Рублёвке, в другом месте. И он задохнулся. В восемь утра его уже не стало. Такая ситуация непредсказуемая. И из моих тоже близких людей в той же 52-й больнице не смогли спасти, то есть здесь каждый случай индивидуальный.

— Вот у меня есть тоже товарищ. Недавно меня спрашивал, надо ли ему прививаться, зачем ему прививаться. И на протяжении часа писал мне эсэмэски, когда я ему ответил «Да, конечно, нужно», что нет, не нужно, это всё мировой заговор, заговор фармы и так далее. Вот как бы ты ему ответил?

— Каждый волен сам выбирать. Если он так считает — пусть, если ему так комфортно. Это до момента.... Я, честно говоря, тоже был уверен, что это заговор, что меня это не коснётся. Я на море, я веду образ жизни здоровый, всё хорошо. И когда меня это хлопнуло, я даже не могу понять, на каком повороте это случилось. Из 20 человек, которые были с нами, я единственный, кто чуть не крякнул. Люди, у которых была даже онкологическая болезнь, на ногах перенесли. У меня есть товарищ, в Австралии живёт, ему 98 лет. Он, когда хотел сделать прививку, пошёл сначала сдать антитела. Выяснилось, что он переболел. Он даже не заметил. То есть у всех это протекает по-разному. Непредсказуемо. Можно просто не успеть добежать до больницы или вовремя могут не оказать помощь. Поэтому каждый волен решать сам. Я лично жалею о том, что не сделал прививку.

• РИА Новости
• © Павел Лисицын

— А была уже? Был уже «Спутник V», да?

— И «Спутник V» был, и Pfizer можно было сделать, и китайскую можно было сделать. Любую. Во-первых, у меня огромное количество людей и знакомых…

— А есть вот друзья у тебя. Pfizer — это как? Надо лететь в Израиль, да?

— В Дубае делали всем Pfizer. Всем врачам делают и во всех клиниках.

— А сколько стоит сделать Pfizer?

— Бесплатно мне делали.

— Да ладно? Бесплатно?

— Знаешь как? Послушай. Не имей 100 рублей, а имей 100 друзей.

— Ну это правда.

— Нет-нет, я сейчас скажу. Рубли закончатся, а друзья останутся. Среди 100 друзей…

— С COVID-19, может быть, и друзья закончатся.

— Нет-нет-нет. Из 100 друзей всё равно найдётся один, которому ты не безразличен. Поэтому вот эта история со мной показала мне… Изменила вообще мой внутренний мир. Я когда уже ... внутренне рыдал, когда лежал внутри. Ты один.

— Это ужасно. Вокруг тебя эти космонавты.

— Да. Никого рядом нет. Это даже не кино. Это кошмар какой-то. Я просто был в шоке. Я не верил, что это со мной случилось. А самое главное — Лера была в гостинице. Она тоже не понимала. Мы не верили в серьёзность этой истории, вообще никак. Когда это случилось, а ты дышать не можешь… Я пульмонологу говорю: «Заберите ногу, оставьте мне лёгкие, пожалуйста. Я хочу дышать. Я не могу». Я реально не мог дышать. Здесь каждый волен решать сам. Я точно знаю, если у меня закончатся антитела — я побегу в тот же день делать прививку. Хотя, я скажу, в октябре я сделал. И, кстати, Алсу тоже сделала прививку. Я сделал «Превенар-23».

— Это что? Грипп какой-нибудь?

— За границей, конечно, это осуждают. «Превенар-13», «Превенар-23».

— Это поливалентная от пневмонии?

— Пневмококковая. Плюс я сделал от гриппа, чтобы не было наслоений каких-то. Алсу, например, ещё и «Спутник V» сделала. То есть у неё четыре прививки было и она всё равно заболела. Три дня.

— Но несильно.

— Но несильно, да. Хотя тоже было некомфортно. У меня была такая ситуация. У меня друзья, с которыми я там ужинал. Я не знаю, от меня или не от меня, им так кажется, что они от меня заразились, но они были привитые.

— Ну это можно от всех заразиться, все от всех.

— Они были привитые. У них уже упали почти антитела до единицы. После того как они со мной пообщались, у них антитела, через день... они плохо себя чувствовали, у них была температура. И через какое-то время они сдали антитела, и у них просто выросло в два или три раза. То есть это как в компьютере перекачивается. Я просто в шоке. Как будто это не с нами происходит.

— Но все, видишь, все начали за ужином обсуждать количество антител, эти бесконечные прививки.

— Так и есть.

— Ты привился, не привился. А когда ты последний раз сдавал…

— Вообще, конечно, всё это произошло.... Откуда утечка — это второй вопрос. Китай, Америка — можно кого угодно в этом подозревать....

— То есть ты считаешь, что это какие-то лаборатории секретные?

— Это рукотворная история. Я в этом убеждён.

— Ну все уже говорят, что нет.

— Слушай, а что ты хочешь, чтобы они сказали? Что да?

— Ну ты вот всё время во всём видишь какой-то заговор.

— Я абсолютно уверен в заговоре. Я абсолютно уверен, что здесь есть несколько моделей. Это точно не случайно. Весь мир парализовался. Скажи, мог бы ты себе представить пять-десять лет назад, что мы не будем иметь возможности выехать за границу не потому, что нас закроют, а потому, что нам закрыли? А посмотри. Я тебе рассказываю. Отсюда из Москвы я своим друзьям отправлял врачей в Лондон. В Англии 1,5 тыс. в день людей умирает. Медицина просто оказалась слабая. Мы всегда молились на Великобританию — там люди гибли. Никто ни к кому не приезжал. У меня одна знакомая (я не имею права называть имя) — у неё сатурация упала до 66.

— К ней никто не приехал.

— К ней никто не приехал. Её в колбе вывозили в другую страну, чтобы спасти.

— В какую?

— Не помню, вывезли куда-то. Может, даже сюда привезли, не знаю. Спасали просто всем миром. Мы в медицине в этом смысле... и у нас вирусология была ещё в Советском Союзе великолепная. Сейчас, извини…

— Будь здоров. Без маски чихает. Но уже ладно, уже переболел.

— Я закрылся. А ты тоже переболел?

— Я ещё и привился.

— Вот видишь как.

— Но это не значит, что я не заболею ещё один раз, потому что мы знаем, что…

— А у тебя вторая положительная?

— Нет. Ты тоже живёшь в этом мире, где вторая положительная тяжелее всех болеет? Нет, у меня первая отрицательная.

— Ух ты. И заболел, да?

— Да, конечно.

— Сильно болел?

— Ну не очень приятно. Не мог дышать, четыре ночи не спал.

— Ужас, ужас. Так вот я что хочу сказать. В Великобритании, в Швейцарии — у нас сын живёт там, и к нему скорая не приехала. Они сказали: «Дышите?»

— Да. Ну и чёрт с тобой.

— «Ну и чёрт с тобой». Клянусь. Почему они всё время пытаются закрывать, локдаун делать? Они не в состоянии переварить даже также количество больных. Они сами не понимают, как это лечить. Если бы они понимали, они бы, наверное, это делали. Сейчас, говорят, отменили плазму. Сейчас это не нужно. Но совершенно точно «Актемра» помогает…

— От цитокинового шторма.

— Помогает 100%, да. Если ты вовремя...

— Давай всё-таки поговорим про твою непосредственную специальность, про шоу-бизнес. Вот зрители спрашивают совершенно очевидный вопрос, который они все задают уже на протяжении 20 лет. Когда вы все сдохнете и нормальные люди на ваше место придут?

• Иосиф Пригожин
• РИА Новости
• © Владимир Трефилов

— А что значит «нормальные»? И от того, что мы сдохнем?..

— Вот вы бездарные мудаки. Где же…

— Хорошо. Спасибо большое. А скажите, пожалуйста, имею ли я отношение к появлению Моргенштерна, Slava Marlow и ещё кучи других артистов?

— А им нравится.

— Нет. Я задаю вопрос.

— Я не знаю. Ты имеешь отношение?

— Не имею никакого. Им кажется, что мы управляем всем шоу-бизнесом. Шоу-бизнес живёт давно уже по другим законам

— А по каким он живёт?

— Уже давно без Пригожинов и, царствие небесное, Айзеншписов, и многих других, без Игоря Крутого, без Виктора Дробыша, без Максима Фадеева. Появилось огромное количество блогеров, поющих, не зависящих от нас никак.

— Даня Милохин.

— Даня Милохин. Кстати, удивительная была история. Буквально на «Жаре» недавно со сцены он вспомнил такую историю: когда он был маленький и мы посещали детские дома в Оренбурге, Валерия приезжала туда с подарками.

— И он там был ещё ребёнком, да?

— Был ребёнком. Водила его за ручку.

— Видишь, с каким умилением ты вспоминаешь. А сейчас Даня Милохин — звезда.

— Потому что это трогательно. Ну слушай, во-первых, я не помню. Если я делаю какие-то добрые дела, я просто это забываю. Или Валерия что-то делает. Если мальчик об этом помнит, это хорошо. И он не стесняется об этом говорить публично. Это делает ему честь. Так вот я что хочу сказать? Мы не влияем сегодня... Мы влияем только на тех артистов, которыми мы занимаемся, но не на появление. У людей испорченное представление вообще о продюсерах.

— То есть нет никакой вот мафии, которая оккупировала весь бизнес?

— Никакой мафии нет. Ни Пугачёва, ни Иосиф Кобзон покойный. Когда-то в Советском Союзе, когда был один телеканал и одно радио, он, может быть, влиял на процесс, но с появлением интернета всё стало свободно, руки развязаны у всех. Даже радиостанции, телеканалы не являются сегодня влиятельным инструментом.

— А что только, YouTube?

— YouTube является сегодня колоссальным инструментом. Блогеры и вообще все социальные сети, особенно TikTok сегодня…

— Вот что сейчас — YouTube или TikTok?

— TikTok.

— TikTok?

— Да. Номер один.

— То есть вся вот эта молодежная субкультура и вся музыка — в TikTok?

— Да. Если ты попадёшь в тренды в TikTok, считай, что твой трек залетел, зашёл. И смотри, сколько появилось молодых исполнителей. Artik & Asti, Егор Крид…

— Ну Егор Крид — это всё-таки BlackStar. Он молодой же исполнитель.

— Да. Но какая разница? Black Star — это тоже живые люди. Они не зависимы от Пригожина вообще никогда, ни разу и никак.

— Ну знаешь, Тимати уже тоже как Пригожин считается.

— Хорошо, пусть будет как Пригожин. Artik & Asti, Zivert появилась, девочка, которая в Аэрофлоте работала, стала большой звездой.

— Она стюардессой работала?

— Да. По-моему. Я могу ошибиться. Не хочу её обидеть, но она классная девчонка.

— Ну та же Манижа, например.

— Да. Манижа — музыкант от бога, талантливейший человек. Огромное количество. Уже запутаешься. Знаешь, сколько релизов в сутки в России? До 10 тыс. Исполнителей, которые выпускают песни. Попади в эти хит-парады.... Понимаешь, желать смерти никому нельзя. И люди, которые предлагают сдохнуть нам, — они быстрее сдохнут, чем мы.

— Имейте в виду.

— Поэтому не желайте никому зла, вы сами в неё попадете, в эту ловушку. И говорить о людях, судить, не зная... — это всё равно, что рассказывать про книгу, которую ты не читал.

— Смотрите, Филипп или там Басков записали действительно с этим Даней Милохиным какие-то песни. Филипп всё время записывает с молодёжью, ему нравится молодёжь. Вот, скажем, Валерия, она же не работает на молодёжную аудиторию. Ты переживаешь от того, что твоё время уходит или время Леры уходит?

— Я хочу сказать, мы изначально философски к этому относимся. И мы готовы к тому, что мы уйдём. Мы все уйдём, и ты уйдёшь.

— Я уже ушёл. Пока.

— Мы все уходим и мы все уйдём. У нас у всех есть время. Знаешь, как цветочек — когда ты его поливаешь, он открывается. Потом он закрывается, вянет, потом ты его выбрасываешь.

— Но ты чувствуешь, что твоё время ушло?

— Нет, не чувствую.

— Нет?

— Нет. Оно просто… Мы переходим в совершенно другую ипостась, наверное.

— В какую?

— У нас уже появилась внучка. Мы всё равно продолжаем заниматься своим любимым делом. Профессию никто не отменял. Всё равно ко мне приходят и молодые люди, которым я помогаю. Я всю жизнь занимался теми, кто… Знаешь, я занимался проектами, которые я любил. Например, Коля Носков, Саша Маршал, Кристина Орбакайте. Они всё равно действующие артисты. Их нельзя просто взять и вырезать. Они есть и будут, будут жить. Им всего-то в районе, извините, 50—60 лет. Это сейчас не такой большой возраст.

— По сравнению с Байденом уж точно. Меня как-то Собчак спросила. Я говорю: «Собчак, а что ты так переживаешь от того, что тебя не смотрят молодые? Работай на прекрасную аудиторию 40+». Замечательная же аудитория. Она очень удивилась. Вот тебе комфортно в аудитории, на которую вы работаете? Вот аудитория Леры — это же 50-летние люди, очевидно, да?

• Валерия
• РИА Новости
• © Пресс-служба телеканала «Россия 1»

— Нет, это неправда.

— А кто?

— Я могу открыть сейчас — посмотришь аудиторию. Могу тебе показать.

— Давай.

— Я хочу сказать, что… Посмотришь возраст. Сейчас, секундочку.

— Это аудитория чего?

— Даже вот просто по Instagram можно определить.

— А ты ведешь её Instagram?

— Нет, я не веду, просто у меня есть доступ к её Instagram.

— Господи. К чьему ещё у тебя доступ есть?

— У меня ко всему есть доступ. Вот берём статистику. 

— Это Валерия. 3 млн подписчиков в «Инсте».

— 3 млн подписчиков, да. Сейчас заходим…

— Нет. Ты в статистике. В аудиторию войди.

— Я хочу зайти в статистику, интернета нет.

— Поганый интернет на RT.

— Вот если вы зайдете в статистику…

— Вот у меня есть интернет, но плохой.

— У меня тоже плохой интернет.

— И что там будет?

— Там будет 25+.

— Ну, это много, в смысле «много» — это имеется в виду…

— 25+ аудитория, у неё даже есть 13-летние. Их 2,5%.

— Ну это совсем нет, считай ещё. Это как у меня.

— А вот люди, которым, как ты говоришь, за 50, — их тоже 2,5%. В основном 25, 35, 40 возраста.

— Вот. Это как у меня аудитория, точно такая же. Все взрослые люди.

— 78% — женщины.

— Ну вот. То есть поют для своих, для баб таких. Для русских женщин.

— Да-да.

Также по теме

Назвали «мягкой российской политпропагандой»: Литва может запретить въезд Киркорову и Шуфутинскому

Министр иностранных дел Литвы Габриэлюс Ландсбергис заявил, что ведомство рассматривает возможность введения запрета на въезд в страну...

— Поплачем, обнимемся.

— Начнём с того, что Валерия — профессиональная певица с точки зрения не только образования. Она имеет академический диплом, что очень важно. Сегодня всем артистам вообще этого не нужно. Раньше без этого нельзя было.

— А чем это важно? Ну имеет она диплом.

— Важно, потому что ты имеешь знания. Важно иметь образование в принципе, иначе мы будем общаться с этими деградантами, которые в TikTok кривляются. Так что мы получим? А для кого мы будущее делаем?

— Ну мы и так общаемся с ними. Мы и так с ними общаемся, и рады, если они вообще с нами общаются.

— У меня нет такого, что я прямо горжусь, что со мной кто-то общался. Я всё время стремился к общению со взрослыми людьми, потому что мне важно было получить их знания, их опыт. 

— Но сейчас ты всё уже получил. Ты сам взрослый, ты дед.

— Нет-нет, я учусь и у молодых, у своих. Вот сейчас новая тема — маркетплейс. Дети у меня уже лет десять ковыряются в этом интернете. У меня есть все социальные сети. У меня даже TikTok есть. Я всё равно этим интересуюсь, причём я себя не вычёркиваю.

— Не закончилась ещё жизнь твоя?

— Нет, конечно. Я вообще в активной форме. Я и с Моргенштерном, и с Zivert, и с Артиками общаюсь. У меня сейчас был день рождения, они все ко мне пришли.

— Кто твой такой… Вот давай такой составим топ-5 русского шоу-бизнеса сейчас с твоей точки зрения. До 30 и после 30.

— Так быстро не скажу. Я могу сказать, что для меня топ — это Стинг. Это человек, чью музыку я слушаю каждый день.

— Ты про наших.

— Я больше слушаю такую музыку.

— Я понимаю. Ну что значит «я слушаю»? Ты же, я понимаю, что тебе неловко, ты думаешь: «Сейчас на меня кто-то обидится».

— Я люблю музыку Коли Носкова. Я с ним проработал более восьми лет. Все песни — шедевры, которые мы делали, «Я люблю тебя, это здорово» — это то, что мне нравится. Мне нравится Меладзе как исполнитель. Я люблю всё, что сделано, каким-то таким внутренним миром создано… Я не люблю, когда люди в музыке занимаются шахматами, а не музыкой. Я люблю музыку.

— А кто занимается шахматами?

— Сегодняшняя молодёжь занимается шахматами.

— А что ты имеешь в виду? Конструирование, что ли?

— Это конструирование хитов ради бизнеса.

— А вот как конструируется, как сделать, дай совет, хит, чтобы он продался?

— Всё просто — частушки. Берёшь моделируешь — они работают. Егор Крид взорвал всех: «Ты моя невеста, я твоя невеста». Это же частушки чистые.

— Ну это было-то уже… Как Аврил Лавин ещё пела.

— А какая разница? Это то, что его подняло наверх. И всё, что делает сегодня …

— Сейчас он поёт: «На руке полосы…»

— Ну это они все моднятся. Поверь мне, вот этим ребятам, 25-летним, страшнее не угодить 13-летним, чем нам. То, что делают сегодня Zivert, Artik & Asti, — мы уже сделали это 20 лет назад, только они повторяют это спустя 20 лет. Сейчас тренд знаешь какой? Люди делают каверы молодые.

— Да. Вот, кстати, отличный кавер кто-то записал. Я уже просто, в отличие от тебя, не очень знаю эти имена, к сожалению. Я правда каюсь, ты прав, людей стало дикое количество. Вот офигенный кавер на Меладзе, на «Сэру».

— Да. Я не помню этого исполнителя. JONY знаешь исполнителя?

— Да.

— JONY ломовой просто и очень круто поющий. Макс Фадеев мне нравится очень. Я считаю, что это выдающийся...

— Не «Сэра», а «Вера».

— Вера, Вера, да. Макс Фадеев — это наш русский Питер Гэбриел. Поверь мне, если Дробыш возьмётся сделать молодёжный проект, частушки, он это сделает круче всех.

— А почему?

— У него консерваторское образование.

— Почему Виктор Дробыш этого не делает?

— Объясняю. Мы выросли немножко... Если раньше мы бесшабашные были, и ломились просто... и нам было всё равно, сейчас мы делаем с оглядкой на своих детей, на своих внуков. Нам немножко стыдно, нам немножко что-то сделать неловко. Когда Моргенштерн песню про банан, где слово… ну как бы… можно сосать конфету...

— Господи, какое же говно, а.

— Это просто жесть. Это такой треш, но он сам ржёт над этим трешем. Смотри, что он делает. Он эпатажно бросает деньги. Он им рассказывает... а посмотри, сейчас же очень много ребят, молодёжи, которые даже в школу не ходили, рассказывают нам, как зарабатывать деньги в онлайне. Чистый лохотрон. И весь мир сегодня превратился в лохотрон. Работать-то некому. У нас технологии получается, автоматизация. Tesla собирает автоматика. Пара людей, кто на кнопки нажимает, условно говоря. Какие-то крупные металлургические компании — и мы получаем... я с сыном, вот у меня долгий был разговор с Тёмой, который живёт в Швейцарии. Он говорит: «Ладно мы ещё как-то, вы нас заставили учиться»...

— А ему сколько лет?

— Ему 26.

— Взрослый мужик уже, как Егор Крид.

— А за нами идут уже деграданты. Он это понимает.

— Мы все так говорили: «Вот, мы последнее поколение нормальных».

— Нет. Это сейчас вообще чересчур. Послушай, я воспитывался так, что я при женщине не могу ругаться матом. Это запрещено просто, табу. Мне бы мама язык вырвала, и я с ней согласился бы.

— И что?

— Ничего. Но какие-то границы должны быть. Мы не можем жить без границ. Мы не можем просто быть совершенно свободными. Ну давайте на Красной площади сядем, снимем штаны и будем там, извините, какать.

— Так уже делали.

— Ну и что? Нравится?

— Мне — нет. Но это потому, что я старый мудак тоже.

— Я бы так не стал говорить. Ты красивый, импозантный молодой человек. И я считаю, что нет такого понятия «старый». До тех пор, пока работают все органы, ты не старый.

— Не считаешь?

— Нет, конечно.

— Но ты вот сам говоришь: «Мне стыдно перед моими внуками». Я тоже смотрю и …

— Правильно. Потому что я вырос уже. Я уже смотрю с оглядкой. Они-то ничего не видели.

— Люди спрашивают. Ты считаешь, надо как-то цензуру вводить?

— Я бы ввёл.

— На что?

— Ну вот на всё. На мат совершенно точно. На всякую показушную историю тоже ввёл бы. Я считаю, многие вещи должны делаться просто где-то за кулисами. Не всё должно быть в открытом пространстве. Это моё глубочайшее убеждение. Оно у меня не меняется. Раньше даже неудобно было целоваться мужчине и женщине открыто взасос.

— Это же шизофрения.

— Это не шизофрения. Я тебе объясню. Мы же не порнофильм смотрим и не эротику. Зачем надо показывать это? Зачем? Ну, любишь ты человека, ну целуйся с ним, занимайся сексом вот там, зайди за кулисы и занимайся.

— Ну никто же не занимается. Хотя я вот сказал «никто», а это на самом деле неправда.

— Ну зачем? Вот пропаганда наркотиков — это разрушает наш мир. Там, где заканчивается свобода одного, начинается свобода другого. Правильно?

— Ну это не про свободу. Это вот действительно про некие нормы.

— А что такое культура, понятия «культура», «воспитание»?

— Ну ты же понимаешь, что это в разные эпохи означало разные вещи. В XIII веке культура, очевидно, отличалась от XVII века.

— А чем сейчас культура будет отличаться от того варварского времени, когда… Например, получается, что, если в моём пространстве существуют такие песни, как у Моргенштерна и Шнура, мои права почему никто не хочет учитывать?

— Что у вас со Шнуром произошло? Расскажи мне.

— Шнур на ровном месте наехал на меня.

— Он пьяный был или что?

— Я не знаю. Я могу повторить всё, что я сказал.

— Расскажи. Я просто действительно не очень следил. Я понимаю, что кто-то на кого-то из вас подал в суд.

— Я коротко. Не в суд, он в милицию заявление написал. Такой пацан типа. У нас цех, честно скажу, нельзя такое слово говорить, слово на «б» просто. Все собрались: «Давайте как-то защитим наши интересы. Мы же первые закрылись, последние откроемся». Его выбрали, кто-то там сказал…

— Ты имеешь в виду про что?

— Вообще наша индустрия. Мы первые закрылись. Индустрия развлечений.

— А, на COVID-19 ты имеешь в виду, да?

— Она была заблокирована. Конечно. Концертные залы, люди, работающие в концертных залах...

— Ну и до сих пор 50%.

— Да. Звук, свет, аппаратчики, инженеры ... и 600 тыс. человек осталось без работы. И я просто это рассказал журналисту. Что сделал журналист? Взял написал: «Пригожин пожаловался на свою жизнь, что он в бедственном положении». Но я этого не говорил, это вырвано из контекста. Берёт Шнур — делает это своим заголовком.

— Стихи, что ли?

— Баба Лера, фанера, б***ь....

— А он же ровесник бабы Леры-то.

— Конечно.

— Прямо ровесник.

— Да. Деда Шнура.

— Деда Серёга.

— Деда Серёга, да.

— Дед уже вообще, конечно.

— Хочешь мне что-то сказать — скажи по-мужски. Он берёт задевает зачем-то Леру. Почему-то у всех есть желание ударить побольнее, но через Леру. Мне вообще как с гуся вода. Хоть «х*р» напишите у меня на лбу — мне всё равно. Они даже не понимают, насколько мне без разницы всё, что про меня говорят, всё, что про меня пишут. Ещё моя бабушка покойная говорила: «Иосиф, когда идёшь прямо, не оглядывайся, потому что, если ты будешь обращать внимание, что про тебя говорят люди, жующие семечки, ты никогда в этой жизни ничего не добьёшься». Так вот, возвращаясь к Шнуру. Он сам задел меня. Я ему начал звонить, он не взял трубку. Потом я ему написал эсэмэску. Ты дурак, говорю, или ты пьяный? Гора с горой не сходится, а человек с человеком — всегда. Он берёт мою эсэмэску опубликовывает. Ну вообще сумасшедший. Потом он, согласно этой эсэмэске, ещё берет и пишет на меня заявление.

— Что ты ему угрожал?

— Да. Где там угроза? Мы действительно, у нас общий круг знакомых. Ну ты что, сумасшедший, что ли? Я бы понял, если бы мы по шоу-бизнесовому договорились…

— Сделать скандал.

— Но самое дешёвка знаешь в чём? Он приезжает в Дубай. «Иосиф, выходи», — пишет мне. И там у нас общие друзья в ресторане. И он говорит: «Я готов прийти в ресторан покушать с вами». Они: «С нами Иосиф, Лера». Он: «Если они не против, я не против». Это что за дешёвые дела такие? Так себя не ведут. Мы же взрослые люди, мы же не Моргенштерн. И получается, что ты хочешь от Моргенштерна? Когда, например, блогер-девочка, как её зовут? Забыл её имя. Она сфотографировалась со Шнуром и говорит: «Я выросла на песнях Шнура».

— Конечно. Я бы даже сказал, что её мама выросла на песнях Шнура.

— То есть мама водила в школу детей и матерные песенки, что ли, ставила?

— Ну ладно. Там были не матерные. Это первые хиты группы «Ленинград», «www.Ленинград.СПб.ру».

— Ну ей-то сейчас ещё лет 16.

— Ну и что?

— Он 20 лет назад это пел, понимаешь?

— В том-то и дело, конечно.

— Это тоже глупость какая-то. Я хочу сказать, что мы должны всё равно защитить себя. Мы всё-таки должны себе оставить глоток воздуха для нас.

— То есть должна быть культурная цензура какая-то.

— Конечно.

— Какие-то культуры. Худсовет. Ты должен быть в худсовете.

— Да необязательно, чтобы я был в худсовете. Слушай, ты что думаешь, я такой?.. Я матом могу так разговаривать!

— Я очень хорошо знаю.

— Мало не покажется.

— Поэтому я и улыбаюсь, когда ты говоришь, что мат надо запретить.

— Смотри. В Кремле было мероприятие, премия. И вдруг у меня друзья — они кавказцы… Сидит с женой, с ребёнком. И вдруг выходит Шнур на три буквы.

— Ну они же знают, куда они пришли.

— Нет, секундочку, они пришли на премию, где список артистов — это кремлевский дворец: там и Агутин, и Валерия, и Киркоров. Там все. Они пришли на фестиваль. И когда им пихают… Я даже не понял, я прихожу в зал и смотрю — люди пришибленные сидят.

— Да?

— Взяли и пришибли.

— То есть они оскорбились?

— Думаю, что да.

— И что было?

— Не все, наверное. Слушай, Шнур хорош под закуску, и на корпоративе — что хочешь делай. Но там, где есть дети, там, где есть женщины, надо себя вести правильно. Правда. 

— То есть на корпоративе женщин не бывает?

— Бывают. Но там люди гуляют, бухают, женщины же тоже разные бывают. На корпоративе можно встать и уйти, но ты пришёл в зал на мероприятие, где много артистов. Эпатировать же тоже надо знать где.

— Ты сейчас всё это говоришь, и я понимаю, мне стыдно, я соглашаюсь с каждым словом Пригожина. Вот люди, на улицах… Я однажды был лет десять назад на гей-параде в Нью-Йорке. Я на это всё посмотрел, думаю: «Господи, как бы отсюда поскорее смыться?» И смылся. И больше ни на какие гей-парады не хожу, потому что это невероятный ад, то есть ничего ужаснее я на самом деле в своей жизни не видел, всех этих мужиков, ужасно. Но я списываю это исключительно на то, что я старый идиот. Если бы мне было 20 лет, я бы подумал: «Ну как классно!»

— Это противно. Честно, это противно. Дело в другом. Я за любую толерантность по отношению к вере, к каким-то национальным идеям или ещё что-то. Вот сейчас Дубай совершил невероятный прорыв: мир с израильтянами, с евреями.

— А что вы все в это Дубай полезли?

— Секундочку. Посмотри, Дубай выглядит.

— Вы все сидите в этом Дубае. Как торговый центр. Как раньше в Майями, весь шоу-бизнес, все туда приходили.

— Во-первых, это ближайшая точка.

— Открытая.

— Открытая. Во-вторых, часовой пояс.

— Тот же самый.

— Не надо со временем перестраиваться.

— Да?

— Конечно. Ну час разницы.

— В-третьих, море.

— В-третьих, море. В-четвёртых, лучшие рестораны.

— Да ладно? Дико же дорого все.

— Дорого. Это правда. Это очень дорого. То, что цены — кошмар, это правда. Но я хочу сказать: в силу нашей популярности и возможностей, у нас есть свои определённые условия.

— Пенсионерки вам оплачивают всё своими билетами, которые они покупают на ваши концерты.

— Вот это тоже некрасиво. Неправильно.

— Неправильно? А кто вот аудитория, которая ходит на концерты?

— Аудитория разная, от мала до велика. Вопрос нельзя так ставить. Ты не смотришь на наши истории с другой стороны. У нас коллектив — 16 человек.

— Нет, это я всё понимаю.

— В течение всего времени их надо содержать, у них у всех семьи. То же самое у Эмина Агаларова. 500 человек работает в «Крокус Сити Холле». Когда «Крокус закрыт», минус аренда, минус кредитные проценты. Ты не можешь это оплачивать. Понимаешь, за счёт одного артиста живут десятки тысяч людей. Это и туроператоры, это гостиницы, это транспортные расходы. И артисту в лучшем случае остаётся 30%. Посмотри на Киркорова. Он каждый день меняет наряды. Он шопоголик, он бешеные деньги вкладывает в костюмы. Он все свои деньги, у меня такое ощущение, тратит на костюмы.

— Это кто?

— Киркоров.

— А, это да.

— Нет второго артиста в мире…

— Ну у Филиппа Бедросовича это просто мания.

— Да.

— У него квартира в склад превратилась.

— Нет второго артиста в мире, кто бы столько тратил денег на одежду. Я даже Майкла Джексона не могу рядом поставить.

— Майкл Джексон на другое тратил деньги.

— Да. Но с количеством одежды… Я был у него — и у него нарядов… И самые наряды крутейшие.

— Это ужасно.

— Ну слушай, это его жизнь. Это его выбор. Я к чему? К тому, что рядом с ним 77 человек работает, всех нужно одеть. Всем нужны костюмы. Всем нужны инструменты. Это же не так просто. Если завтра не будет Валерии, Киркорова, Моргенштерна, на что будут жить другие люди? Залы концертные, люди, которые работают, например, в раздевалках, люди, которые инженеры-световики, художники по звуку, на что будут жить?

— То есть всех вы содержите?

— Конечно. Артист — это фронтмен. И то, что артисты наши русские, в отличие от западных, просто нищеброды, по сравнению с западными...

— Ну ладно. Уже нет такого. Ну какие вы нищеброды?

— Машины в кредиты.

— У кого?

— У многих.

— У кого — у многих?

— Квартиры в кредиты, дома в кредиты.

— У кого?

— У многих.

— Ну у кого?

— Неэтично называть их имена.

— У Киркорова точно не в кредиты.

— Не могу сказать. Я не имею права. Они мне не давали такого разрешения.

— Ну у тебя же не в кредит ничего.

— У меня было всё в ипотеке.

— Что у тебя было в ипотеке?

— У меня был дом в Швейцарии в ипотеке.

— Господи.

— Официальные документы есть.

— У тебя часы сколько стоят?

— Это подарок.

— Сколько?

— Я даже не знаю.

— Покажи.

— Это брегеты.

— Breguet Tourbillon?

— Мне подарили друзья на юбилей. Я что, за 50 лет… Тогда кто я такой, если я не могу за 50 лет…

— €200 тыс.

— Да я не знаю сколько. Я не считал. Ну как я могу считать подарок? Я же не чиновник.

— Да. Нет, не чиновник, я же тебя не обвиняю. Я же не говорю: «Вот сволочь, украл у людей».

— Я за годы жизни… Вот представь себе. Я приехал в 1985 году. Учился в профессионально-техническом училище. С 12 лет я работаю. Денег у меня не оказалось в 1986-м уже. Полтора года я скитался по вокзалам, вырос без родителей. Где все люди, которые меня сегодня упрекают, были на тот самый момент, когда я готов был выброситься с моста и жить не хотел? Хотел жизнь покончить самоубийством, не имея при этом... ни наркотики, ничего не употреблял.

— А почему ты хотел покончить?

— Потому что я оказался одиноким в этом мире. Никому не нужный. Ни я, ни ты — мы никому не нужны.

— Это уже философский разговор.

— Да. Но философский разговор. И сегодня, подойдя к возрасту…

— Надо сказать, что не то что мы с тобой никому не нужны, уже вообще никто никому не нужен. Люди вон построили дворец в Геленджике — и дворец никому не нужен!

— Подойдя к 52 годам, вы что хотите, чтобы я остался нищим, без ничего? А тогда зачем я работал все эти 40 лет почти? Что я делал эти годы?

— А сколько тебе сейчас?

— Мне 52 исполнилось 2 апреля. У Леры — 17 апреля. У неё концерт в «Крокус Сити Холле».

— Это я знаю, да.

— Если ты ни разу не видел акустический концерт, рекомендую.

— Я с радостью приду на концерт.

— Всё, я приглашаю. В «Крокус Сити Холле».

— Спасибо тебе. Люди спрашивают. Вопрос такой: «А что вы все?..» Вот я спросил: «А что вы все в Дубай?» Они спрашивают: «А что вы все в Дубай, а не в Крым наш?»

— Я в Крыму был неоднократно, за что против Леры возбудили уголовное дело.

— Да? Вы невъездные на Украину?

— Невъездные, конечно.

— Переживаете?

— Я переживаю знаешь за что? За конфликт между нашими странами. Я очень люблю Украину. Я обожаю украинский народ. У нас есть корни, у нас есть отношения между людьми, мы дружим. В Дубае, клянусь, и представители Верховной рады, и представители Армении, Азербайджана — все сидели мы за одним столом.

— Как всегда.

— Никаких разногласий, никакой политики не было. Мой сын учился в Швейцарии с высокопоставленными детьми Украины, Казахстана, Узбекистана. У них вообще политики не было, даже когда был самый разгар войны. Они между собой, мальчики по 18 лет, сели и сказали: «Давайте не обсуждаем идиотизм взрослых». И вот эта вся история нам не нравится. И всё, что сегодня происходит, — это преступление против  собственного народа, против наших связей. Скажи, пожалуйста, наверняка в твоей семье, в твоём роду есть люди, которые воевали и отстаивали нашу жизнь сегодняшнюю.

— Ты что имеешь в виду?

— Ну кто-то, дед, наверное, воевал.

— Воевал в Великую Отечественную войну?

— Да.

— Конечно. Конечно.

— Конечно. За что они погибли? Мы хотя бы должны уважать их память. Ради этого... то есть тогда нет преемственности поколений никаких. Мы сжигаем всё, ради чего погибли наши близкие люди. Мы же должны уважать их память хотя бы, ради этого найти какой-то мир. Конечно, некоторым товарищам очень важно... pнаешь как? Разделяй и властвуй. У нас тут под носом разбирайтесь с Украиной, а мы тут пока…

— Ты не согласен с тем, что происходит на Украине, что ли?

— Не согласен.

— Или всё-таки они имеют право сами определяться, без тебя и без меня?

— Дипломатия должна быть. Народ должен решать. Референдум должен быть.

— Ну так он и решил.

— А что народ решит?

— Ну вот они проголосовали за Зеленского. До этого проголосовали за Порошенко.

— Они же проиграли этим самым. Что Зеленский? Зеленский не миротворец. Я — за миротворство, я — за дипломатию. Возвращаясь к Байдену, хочу сказать: разве этично было? Путин — президент государства российского. Как можно в принципе позволить себе делать подобные выводы? Это антидипломатия, это антидипломатично.

— Ну и чёрт с ним, с Байденом. Мы Байдена с тобой не обсуждаем. Понятно, что Байден больной.

— Так вот возвращаюсь к Зеленскому. Я очень рассчитывал... cкажи, что такое демократия? Это свобода переживания, свобода мысли. Я же не мешаю людям жить и думать как они хотят. Почему мне мешают? Почему Латвия вводит санкции против Валерии, запрещает ей туда приезжать? Она что, с винтовкой?

— А почему Латвия?

— А вот спросите у министра иностранных дел.

Также по теме

Ограниченная культура: Украина завела уголовное дело на российских артистов, выступивших на открытии Крымского моста

На Украине заведено уголовное дело в отношении российских артистов, выступавших на открытии Крымского моста в мае 2018 года. Как...

— А вот из-за чего?

— А вот ни из-за чего.

— Нет. Ни из-за чего не бывает. Должны была быть мотивация.

— Из-за Украины.

— Из-за Крыма?

— Из-за Крыма.

— Вы как пели в Крыму несколько раз.

— Нет, мы не были даже в Крыму.

— Ну вы были доверенными лицами президента.

— И что? Нас 500 человек. И что? Это наш президент России.

— Не жалеете?

— Нет, не жалею. Ни одного дня и ни одного часа. Я персонально, лично с глубочайшим уважением отношусь к Путину. Я считаю, что он личность планетарного масштаба. И с его багажом знаний, сегодняшнего опыта он мощнейшая личность на самом деле. И если смотреть на других руководителей государств, не хочу их обижать, но это просто даже несравнимо.

— Путин должен ещё раз избираться? Или должен уже наконец уйти?

— Я не в праве давать такие советы и принимать вот эти решения. Я считаю, что сменяемость лиц для общества… Почему американцы когда-то придумали смену лиц? Для того, чтобы лишний раз не вызывать раздражение в обществе. Меня не смущает присутствие Владимира Владимировича у власти. У всего есть свой срок. И, наверно…

— Вот какой это срок?

— Когда-то ему надо будет всё равно найти какого-то преемника, который продолжит, может быть, его дело. Но тут же ещё какой момент? Когда ведущий сидит на телеканале… Вот Ларри Кинг, ему было 80 с чем-то лет.

— Ой.

— Да. Но тогда его тоже надо было выгнать.

— Так его выгнали.

— Нет-нет, секундочку. Ну в 80 выгнали.

— Ну да.

— 80. Он все годы работал на CNN. И оставался культовой личностью, то есть нельзя человека лишать права работать на том поприще, которое он для себя выбрал.

— Но это разные работы. Одно дело — тебя нанимают и решает работодатель, а другое дело — тебя избирает народ и есть Конституция.

— Согласен. Мне кажется, что у всего должна быть какая-то своя усталость. Если какие-то гарантии будут в нашей стране и в любой другой для президента...  неприкосновенность…

— Ну она есть.

— Знаешь, каждая метла метёт по-своему.

— Ну видишь, значит, ты не веришь в гарантии.

— Я не верю в гарантии ни в чьи.

— Тогда их не может быть.

— Я, глядя даже на американскую политику, глядя на то, что сделали со Стросс-Каном, как его высадили, когда он собирался баллотироваться во Франции. Бои без правил. Политика, к сожалению, на мой взгляд, давно уже девальвировала себя, потому что не во имя людей, особенно ... вот мы говорим про западные ценности. А в чём заключаются западные ценности? Люди все живут в кредитах, в долгах.

— А что ты думаешь про вот это последнее увлечение такой феминистской повесткой в России? Вот мы начали с этого разговора, с песни Манижи. Я не понимаю текст. Это же абсолютно феминистский такой текст, и это чистый популизм. Я хочу на такой феминистской повестке выехать. Я с огромной любовью отношусь к певице Маниже, она действительно талантливый очень вокалист. Но песня — я считаю, что это абсолютная профанация, но это именно очень популярная тема. Насколько она актуальна в русском шоу-бизнесе?

— Можно вот сейчас скажу? Мы сейчас говорим с тобой на разные темы, затрагивая президента. Нам же не запрещают это делать.

— Нет. На государственном канале.

— На государственном канале. Это говорит о том, что нам разрешают это делать. Нам не мешают. Нас за это завтра не посадят, не расстреляют. Это говорит о том, что мы сегодня являемся абсолютно свободолюбивыми, делаем что хотим. Хотим — уезжаем за границу. Не нравится эта страна — едем в другую страну. Попробовали другую страну, не понравилось — вернулись домой. Возьмите талантливейшего актера Серебренникова.

— Не Серебренникова, а Серебрякова.

— Серебряков, извини. Он пожил в Канаде. Вернулся всё равно домой. Это наша страна. Это наше место. Если будет у нас малейшая уверенность в завтрашнем дне, все побегут из других стран и буду жить здесь.

— Почему? Здесь же климат плохой.

— Климат в общем и целом плохой, наверное, но не только по погодным условиям. У нас самые модные и вкусные рестораны, у нас в принципе театры, концертные залы.

— Мне очень нравится.

— Счастье, что у нас была и есть возможность пожить и попутешествовать за границей, столкнуться с их законами. Я вот тебе приведу маленький пример. У меня есть дача, в 2005 году мы купили её в Швейцарии.

— Дача?

— Да.

— Где?

— На Женевском озере. Во французской части. Нам никто не запрещает. Мы официально взяли ипотеку, официально её закрыли. Там есть... где лодочки заходят, такой пирс. Решили выкопать там немного…

— Вы решили?

— Не мы.

— Соседи?

— Регион решил.

— Муниципалитет.

— Да, муниципалитет решил, чтобы там лодочки покрупнее заходили. Решил выкопать это всё дело. И вдруг вода пошла в сторону нашего дома, размыла практически весь берег. По закону французскому надо оставить проход для людей, либо ты должен отодвинуть сетку и дать людям пройти. Я говорю: «Так у меня дом можно будет снести через некоторое время. Пожалуйста, давайте я укреплю берег». Я начал искать компании. Вот чтобы ты понимал. Единственная компания на Женевском озере безальтернативная, которая имеет право вести работы. То есть ты даже не можешь тендер устроить. Ты не можешь устроить между ними, с кем-то поторговаться. Я нанимаю адвоката. Выясняется, что деньги должны платить за укрепление берега всё комьюнити, тысяча жильцов в этой деревне должны все скинуться и укреплять берег, согласно закону.

Дальше приходит мэр в гости, я с ним разговариваю, говорю: «Вот нам надо как-то этот вопрос решить». Он говорит: «За счёт города». Этого мэра убирают, приходит другой, он говорит: «50 на 50». Приходит третий и говорит: «Нет, это ваши проблемы». Дальше мы начинаем углубляться в этот вопрос, и выясняется, что, оказывается, у нашего комьюнити есть председатель. Я ищу этого председателя. Он умер пять лет назад как, и нового не переизбрали. То есть это к вопросу о бардаке, о том, что у нас «всё плохо». У них просто кошмар.

Дальше, после того как я ипотеку выплатил, пришли сразу местные органы и говорят: «Вы знаете, ваш дом стоит… вы купили за рубль, а теперь мы его оцениваем в три. Будьте любезны платить с трёх налог». Так я же не продаю его. Это моя дача, я на неё приезжаю. Почему мы купили дачу? Я объясню. У нас трое детей учились за границей. Нам было намного выгоднее в тот момент и дешевле купить себе кусочек небольшой земли и домик, в котором мы пребывали и ездили навещать своих детей в лагерь, в школу, знание языков и всё остальное.

— Они в Швейцарии учились?

— Двое учились в Швейцарии. Моя дочка училась, Лиза, Тёма. Ксения ходила в лагерь, Аня тоже была какое-то время в школе.

— Господи. У вас целый там отряд.

— Мы двоих оставили. Остальные остались здесь.

— Вы переживаете от того, что на Леру наложены какие-то санкции?

— Это несправедливо. Человек не призывал к войне. Человек сказал как я сейчас говорю. Вот смотрите. Сейчас Шотландия давно мечтает отсоединиться от Великобритании. Покойный Шон Коннери говорил: «Я за то, чтобы Шотландия…» Притом он имел королевские награды.

— Он был сэром.

— Сэром, да. И он качал за то, чтобы Шотландия отсоединилась. Ему же за это не запретили в Великобританию приезжать. То есть мы говорим: «Мы за референдум. Крымский полуостров достаточно важный для нас с точки зрения наличия русских граждан наших, с точки зрения базы, которая там существует, Военно-морской флот. Мы не можем просто так позволить рядом с нашими границами во время непростых отношений, дать возможность, хоть малейшую возможность над нами издеваться. Кровопролитие чтобы нам не устроили тут, рядом, под носом». Это же всё предельно понятно. Почему там возникли и другие территории? С точки зрения полководца, земля, воздух и вода, должны быть границы…

— Зрители спрашивают. Не знаю, о чём они спрашивают, но я задам тебе этот вопрос. В 2011 году ты подрался с каким-то дирижёром.

— Было такое.

— А что это за история?

— Это был не дирижёр, а мошенник. У нас сын — пианист, Арсений. Он играл на фортепиано. И познакомился с каким-то дирижёром. Я сейчас даже имя его не вспомню. Он сказал, что он дирижёр. У меня в мыслях не было перепроверить, дирижёр он или литаврист. Оказалось, что он литаврист. Я целый оркестр РНО пригласил, Плетнёвский оркестр сумасшедший. И вдруг на репетиции в Кремле на концерте Валерии я понимаю, что он не умеет это делать.

— То есть вы его наняли как дирижёра?

— Конечно. И выяснилось, что он просто жулик от этого дела.

— И ты его…

— Надо мной ржали все: Крутой, Паулс,  ... я просто… я даже… ну какой нормальный человек.... 160 человек оркестр!

— Как же ты принимаешь решение? Ты же продюсер. Взял какого-то афериста, нанял в Кремль.

— Ну с такой еврейской фамилией…Послушай, он там дал визитку, что он берлинским оркестром дирижирует.

— То есть ты вообще не проверяешь своих деловых партнёров.

— Послушай, директор РНО Олег Полтевский…

— Российского национального оркестра.

— Да. Он с ним учился. Он же мне даже не сказал, что он вообще ни разу не дирижёр. У меня в мыслях не было проверить. Если директор оркестра даёт оркестр под этого дирижёра, ну что же я буду. Это было бы…

— Ну концерт состоялся?

— Конечно. Кстати, этот концерт спас Лёша Богорад. Он в Большом театре, по-моему. Он спас нас в этот день. И я когда этому начал говорить… Знаешь, почему мы с ним подрались? Он сказал следующее: «Я должен дирижировать. Мои родственники пришли». Я говорю: «Как? Если труба со скрипкой не стыкуются. Как ты хочешь дирижировать?»

— А он вообще не слышал, что ли?

— Да он вообще не про это. Он литаврист.

— То есть тарелочник?

— Да. И я просто офигел. Я говорю: «Ты не можешь». Он говорит: «Нет, я должен».

— Сильно упали доходы ваши сейчас с кризисом?

— Да. Однозначно. Ну я бы даже сказал…

— И я бы даже сказал. Послушай меня. Не только с кризисом, а ещё с появлением этого бесконечного количества молодых, таких самостоятельных артистов.

— Да-да. Это правда. Сильно. А дело всё в том, что я могу сегодня сказать первую пятёрку востребованных людей. И даже люди среднего возраста на своих детей на корпоративы заказывают Zivert, JONY, Artik & Asti.

— То есть не Валерию с Киркоровым?

— И даже в меньшей степени Лободу с Гагариной.

— Тоже бабки уже, конечно.

— Нет, это не бабки. У них есть работа, но не в тех объёмах, которая есть у этих людей.

— А сколько стоит Zivert, например?

• Певица Зиверт
• РИА Новости
• © Пресс-служба телеканала «Россия 1»

— Я сейчас боюсь ошибиться, но где-то, наверное, от 2 до 10 млн.

— 2—10 млн в зависимости от того, где она выступает, да?

— Да. Где выступает, да.

— Ну 10 млн — это много.

— Нет, это сегодня их время. Это нормально. Было время, когда Валерия работала по 380 концертов в год.

— Ужасно.

— И корпоративов было по 57 в декабре, на минуточку.

— По два в день.

— А порой и по пять в день было. У каждого есть своё время. Причём оно циклично: сегодня так... смотри, «Руки вверх» возродились.

— Ну это Серёжа просто великий человек.

— Они рвут стадионы. Дело не в этом, попал во время.

— Что значит «попал во время»? Он сам…

— А как можно самому создать?

— Ну как? Он выдающийся.

— А что он сделал такого невероятного?

— Он выдающийся мелодист.

— Одну минуточку. Агутин сейчас тоже был, всю пандемию Агутин был номер один. Все сидели, а он работал.

— Почему?

— Вот объясни почему.

— Где он работал?

— Везде. В разных таких частных историях.

— То есть там, где нельзя, да.

— Он был номер один.

— Потому что старики все сидят, из дома выйти не могут.

— Ты всё время ищешь какую-то такую…

— Нет. С Жуковым та же самая история абсолютно.

— Послушай, что он сделал…Он сделал тогда. И более того, я тебе скажу, был момент, когда он был готов за 200 даже работать.

— За 200 чего? Долларов?

— Тысяч рублей. А сейчас у него там по 6—8 млн. И востребован, и метут билеты. То есть что-то произошло. Люди соскучились.

— То есть возвращаются 1990-е?

— Да. Мы же не говорим, например, почему Стинг в свои 70 востребованный? Мы же не говорим, почему Пол Маккартни востребован? Значит, на них тоже ходит и молодёжь. И таких артистов много.

— Ну вот и тем не менее…

— А что? Rolling Stones… Да, это великие люди.

— Да. Это немножко разные рынки. Ваш рынок всё-таки локальный. Рынок России.

— Можно я тебе скажу? Если бы мы в своё время «Часики» потащили бы на запад, мы бы заработали большие деньги.

— Ну она должна бы спеть её по-английски.

— Неважно. Ну, смотри «Трололо» перед смертью взорвал весь мир просто.

— Ну «Трололо» пел песню, в которой было одно слово — «Трололо».

— Китайцы хотели «Часики». Очень.

— А что не привезли тогда?

— Там были свои обстоятельства.

— И тем не менее насколько рынок сократился ввиду его такого?...

— Во-первых, сейчас большая конкуренция. Широкий ассортимент представлен. Когда вы приходили в магазин и у вас была только докторская и, например, сервелат какой-то, сегодня, я не знаю, я не буду сейчас перечислять все компании колбасные. Или, там, количество водки разной. Раньше была одна «Столичная» и ещё какая-то, а сейчас там Grey Goose, ещё какие-то.

— Ну понятно, я поэтому и спрашиваю тебя.

— То есть ассортимент широкий, выбор большой.

— Я с этого и начал.

— Количество, естественно, гораздо меньше, чем было раньше. Но оно может измениться.

— У тебя, помимо Валерии, кто ещё есть в пуле?

— Сейчас, кроме Валерии и телеканала «Авто Плюс», которым я руковожу, у меня пока ничего нет.

— А почему?

— Кроме консультаций. Я консультирую некоторых молодых…

— А почему ты не занимаешься молодыми артистами?

— Во-первых, есть проблема следующего характера: я за годы занятия большим количеством артистов просто немножко от них устал. Как Арман, который уволился с  МУЗ-ТВ. Его просто уже тошнит. Ты не можешь всю жизнь этой темой... ты не можешь всё время одну кашу есть. Тебе хочется плов попробовать, ещё что-то. Каждый человек ищет себя. Когда артист становится знаменитым или богатым, с ним приходится знакомиться заново. А великая Майя Плисецкая говорила: «Истинное величие никогда не опустится до высокомерия». Так вот вопрос культуры...

— То есть они все начинают вести себя по-хамски, что ли?

— Да. Съезжает крыша просто невозможно. И потом ты ходишь за ними с дубинками. Ты же не будешь как в 1990-е ходить, всё время за ними бегать. Должны быть правовые документы, позволяющие тебе компенсировать свои средства. Давай прямым словом назову. Частота кидающих артистов, компаний или продюсеров гораздо обширней, чем, например…

— Ну вот возвращаясь к Егору Криду. Егор Крид кинул Тимати?

• Егор Крид
• РИА Новости
• © Пресс-служба телеканала «Россия 1»

— Нет, не думаю. Он отработал. Там был бизнес. Просто никто не хотел золотое яйцо отпускать.

— То есть его пытались держать как крепостного?

— Максимально. То есть они хотели показать... Они хотели его сохранить у себя. Условно говоря, он же вылетел из гнезда. Три года или четыре года они мучились, и за последние три года до выхода он уже взлетел. С ним надо было менять и партнёриться. Тогда это было бы.... То есть, когда человек уже вылетает из гнезда, то же самое, как дети. Сначала ты кормишь молоком матери, а потом они пьют кровь. Чтобы они не пили кровь, ты должен всё-таки сказать: «Теперь молоко мы делим пополам с тобой, два пакетика: один твой, один — мой.»

— А его хотели всё время держать на зарплате, да?

— А его хотели оставить практически на тех же условиях, на которых он был, не предполагая, что он уже большая звезда. Почему существует в Америке, например, Universal, а там рядом, например, саблейблы, подлейблы, которые появляются, маленькие? Чтобы они всё равно входили в группу компаний. То есть он хотел быть партнёром. Этого не случилось.

— Маленьким, но партнёром.

— Да. То же самое. Вот смотрите: Тимати тоже ушёл из Black Star, хотя они выросли, в одной школе учились: Пашу, Вальтер. Они же одна команда была. Сегодня это не одна команда. Тоже что-то произошло в их жизни. Каждый захотел уйти в свободное плавание, хотя они очень сильные ребята, очень талантливые, они могли держаться вместе. И я считаю, что история с Кридом — это была большая ошибка.

— Тимати.

— Да. 

— То есть он мог бы, потеряв Тимати, он потерял хедлайнера? В смысле, потеряв Крида.

— Тогда да. Гибкость должна быть. Должна быть лояльность. Надо искать какие-то решения.

— А не то, что Крид начал вести себя ровно как ты говоришь?

— Нет, он вёл себя, абсолютно искренне говорю, по-пацански. У него… он досидел до конца контракта. У них был контракт семь лет.

— А ты думаешь, он мог не досидеть?

— Нет, вот если бы не досидел…

— С такими-то людьми, как Тимати.

— Если бы не досидел, тогда другой разговор. Был чёткий контракт. Он его выполнил от звонка до звонка. Это как человек, который сидит в тюрьме, до звонка досидел…

— Вот это очень правильное сравнение, мне кажется.

— Вышел и ушёл. Вот я объясняю. Таких артистов немного, кто до конца срока сидит. Вот он был до конца срока. Дальше возникла ситуация.

— Ты считаешь, что он досидел не потому, что он боялся, а потому что…

— Он был с понятиями.

— Да?

— Да. Абсолютно с понятиями. И для него важно было. Он им в рот смотрел. Он мечтал быть их партнёром. И многие детки — они были очень крутым лейблом на самом деле.

— Я, честно говоря, от тебя узнал, что они больше не являются этим лейблом.

— Нет, лейбл есть, там Пашу, по-моему, занимается, но Тимати в самостоятельном плавании. Это был очень крутой лейбл, они правильно все формировали, к ним все стремились. И им надо было не отпускать. Кстати, и Моргенштерны. Вот потом появилась «Жара Music», ещё что-то. Они могли бы укрупняться за счёт вот этих маленьких, которые к ним приходили. Они немножко переоценили себя, недооценили других. И это их достаточно серьёзная проблема.

— А чем ты можешь объяснить вот такой взрыв кавказской темы в нашей поп-музыке? Вот все эти люди с чёрными бородами, все эти какие-то песни.

— Это то же самое, как в своё время появился рэп с представителями другой…

— То есть это наш нига, да?

— Да-да. Это наш ответ цветным людям из других стран. Они заменили их просто очень чётко. Естественно, девчонки сегодня, девчонкам хочется парней, героев. Им этого не хватает. И вот тут такие герои, пацаны, брутальные такие.

— А вот возвращаясь к вопросу о феминизме. Ты считаешь, что девчонкам хочется брутальных мужиков, а не самостоятельного такого движения?

— Все по-разному. Я думаю, всё-таки я должен согласиться с Валерией (я с ней всё время спорю на этот счёт). Теория золотого миллиарда, наверное, где-то присутствует.

— То есть мы в золотом миллиарде. Что ты имеешь в виду?

— Дело всё в том, что через какое-то время мы не сможем всех прокормить. То есть автоматизация и сегодняшняя история с пандемией ускорила эволюционный процесс в технологиях. Всё уходит в онлайн. Скоро офисные центры на фиг не нужны будут. Вот у меня, например, студия и офисный центр. Я изначально понимал, что не хочу это делать. Я сделал студию у себя в доме. Поэтому я изначально продюсерский центр не планировал строить в офисном центре. Офисные центры будут, но их будет гораздо меньше. Посмотри, что с ретейлом происходит. Все ушло в онлайн.

— В доставку.

— В доставку. А зачем нужен тебе магазин?

— Клянусь, я не был уже полгода.

— Вот там будут рестораны, там будут какие-то кафешки. Их будет бесчисленное количество, но совершенно точно это уже никому не нужно. И та же самая история, трагедия с кинотеатрами, когда люди стали смотреть онлайн-кинотеатры.

— Ну это потому, что хрен попадёшь в кинотеатры. Всё-таки это другое ощущение кино, нет?

— Правильно.

— Точно так же, как одно дело — слушать Леру в наушниках, а другое дело — сходить на концерт в «Крокусе».

— Абсолютно верно. Но будет что-то новое, всё равно будет новое, всё равно будет по-другому.

— Давай. Вот у нас осталось две минуты до выхода из эфира. Ваше с Лерой будущее на ближайшие десять лет. Как ты себе его представляешь?

— Я так далеко не заглядывал.

— А как ты заглядываешь?

— Ну мы живём, работаем, наслаждаемся. 18 лет, мы же, когда женились, не думали, что будет через 18 лет и проживём мы столько вместе или нет. Но, оказывается, есть такое, любовь не угасает.

— Как изменились ваши отношения за эти 18 лет?

— Они укрепились.

— Вот что ты имеешь в виду?

— Мы просто друзья, мы партнёры.

— Они изменились?

— Они изменились в лучшую сторону. Мы поняли ценность друг друга, что мы нужны. Мы разные, но мы делаем одно большое общее дело. И основная наша цель была дать детям образование, воспитать их и после этого просто заниматься собой. Всё, что мы делали, и то, что я готовил себе подушку безопасности, экономическую в том числе, я это делал сознательно, понимая, что может наступить час икс внезапно, когда нам придётся жить на то, что мы себе накопим.

— У тебя не было желания развестись, найти себе молодую бабу?

— Нет. Вообще даже мыслей нет. Так она выглядит просто, иди такую молодую ещё поищи.

— Иосиф Пригожин был в «Антонимах».