На встречу чемпионка Европы 2020 года приехала на костылях. Пояснила, что может передвигаться и без них, но испытывает дискомфорт. Впрочем, больше удивило другое: за полтора часа беседы в людном месте рядом с катком большого торгового центра к фигуристке не подошёл ни один человек.
— Алёна, расскажите уже наконец, что с вами случилось?
— Нога периодически меня беспокоила, просто никаких обследований по этому поводу мы никогда не проводили. А в один из дней, когда я уже каталась в ЦСКА у Елены Германовны Буяновой, стало как-то совсем больно. Сначала я не придала этому значения — мало ли, неудачно приземлиться могла, не бегать же из-за каждого неприятного ощущения по врачам? Тренерам тоже ничего не сказала. Не хотела выглядеть нытиком. Случилось это всё весной, когда сезон у всех был уже закончен и начинались шоу. Ну а поскольку боль не уходила и прыгать становилось всё тяжелее, я всё-таки призналась в этом тренеру. И предложила, раз уж не могу работать над прыжками, начать ставить произвольную программу, чтобы не терять время.
Потом у нас был небольшой отпуск, я особенно ногу не нагружала, и мне показалось, что всё прошло само собой. Но вышла на лёд, и неприятные ощущения вернулись. Стало понятно, что всё серьёзнее, чем я думаю.
— Где проходит та граница, за которой становится понятно, что надо не терпеть боль, а срочно обращаться к врачу?
— Если что-то болит на тренировке, но не болит в покое, значит, проблема не так велика. А вот когда болит постоянно, болит сильно и становится невмоготу ходить, надо идти лечиться. В начале июля мне нужно было выступить в шоу у Евгения Викторовича Плющенко, накануне я ещё каким-то образом повредила голеностоп, и лодыжка сильно распухла. А это Сочи, жарко, ноги отекают. Не скажу, что голеностоп стал размером с футбольный мяч, но в ботинок нога не помещалась. Вдобавок я сильно перегрелась на солнце, пока валялась на пляже. Поднялась температура — кошмар, в общем. Просто не знала, как на лёд в таком состоянии выходить.
— Пришлось в очередной раз глотать обезболивающие?
— Нет. Лиза Нугуманова помогла мне затейпировать ногу, вдвоём мы кое-как запихнули её в ботинок. И так перед каждым выходом. Неприятная история, но такое случается.
— Отказаться от того выступления было нельзя?
— А как? Люди пришли на меня смотреть — что я должна была им сказать? Оставалось только терпеть. Что касается обезболивающих, это опасная история. Если перебрать с ними, они перестают действовать.
— Был такой опыт?
— Конечно. Я ведь целый год каталась с переломом, когда была в юниорах. Была сломана малая берцовая кость левой ноги. Сначала мне долго не могли поставить диагноз. Соответственно, тренировалась я в обычном режиме, и снизить нагрузку тренеры позволили только перед юниорским первенством мира. Это, правда, уже не могло повлиять на общую ситуацию: я к тому времени не могла ходить — на одной ноге до зала прыгала.
Левая нога — это тулупы и практически все каскады. Я пыталась даже эти каскады поменять, поставить вместо тулупов риттбергеры. Но тренеры объяснили, что это делать бессмысленно. Что лучше один раз потерпеть и откатать свою привычную программу. Вот тогда я и почувствовала, что такое, когда глотаешь обезболивающие горстями, а эффекта ноль. В итоге всё равно пришлось пропустить соревнования. Было очень обидно.
— Когда на каток в Новогорск приезжала съёмочная группа Первого канала, бедро болело сильно?
— Не очень. Нас снимали в ходе второй тренировки, а нога сильно заболела на третьей. Мы как раз нарабатывали прыжки. Ну а потом по настоянию Елены Германовны мне сделали МРТ, и я поняла, что вся наша предыдущая и довольно большая работа летит в трубу. Хорошо хоть программы успели поставить.
— Какой в итоге был поставлен диагноз?
— Их оказалось много. Основной, по поводу которого предстоит оперироваться, — разрыв суставной губы (позже Косторная уточнила, что речь идёт о разрыве вертлужной губы. — RT) и ещё что-то со сложными названиями, которых я просто не запомнила. По словам врачей, которые меня обследовали, нужно будет принимать решения по сопутствующим травмам уже в ходе операции. Может, всё окажется проще, чем кажется сейчас, но, может, наоборот, сложнее. Единственное, чего мне очень не хотелось бы, оказаться в больнице 24 августа, в свой день рождения. Поэтому если до этого дня сделать операцию не получится, буду просить прооперировать меня 25-го.
— В вашей довольно богатой на события жизни есть период, вспоминая который, хочется сказать: «Какая же я была дура!»?
— Бывают, конечно же, отдельные моменты, но они в большей степени связаны с какими-то резкими высказываниями, о которых потом бывает неловко вспоминать. Но в целом я придерживаюсь принципа никогда не жалеть о каких-то событиях и поступках, если в тот момент ты был счастлив.
— Сами придумали эту фразу или от кого-то услышали?
— Не могу сказать. У меня вообще случаются фразочки, из-за которых я чуть ли не по разряду Смешариков прохожу. Хотя на самом деле они очень и очень правильные.
— Лучше быть жирной, но счастливой?
— Это моя мама так однажды сказала.
— Не так давно вы отметили, что чувствуете себя намного комфортнее, работая с тренером-женщиной. Как сюда вписывается ваш позапрошлогодний уход вслед за Сергеем Розановым в чисто мужской коллектив Академии Евгения Плющенко?
— Я ушла за Сергеем Александровичем, потому что он очень много со мной работал в юниорские сезоны. Исправлял неправильное ребро на лутце, очень помог с тройным акселем — поставил мне его всего за одну тренировку на «удочке» после первого юниорского первенства мира. Да и когда меня наказывали, оставляя после тренировки на детском льду, Розанов всегда контролировал, что и как я делаю.
Для меня никогда не было проблемой находить с людьми общий язык. Заболтать, как говорится, могу любого. Но с Сергеем Александровичем такой номер не проходил. Мы всегда много общались, при этом он никогда не позволял мне уйти со льда, что-то не доделав.
— У вас с Розановым когда-то был один тренер или я ошибаюсь?
— Не совсем так. До прихода в «Хрустальный» я каталась у Елены Жгун, а Сергей, когда заканчивал институт, писал диплом как раз под её руководством. Поэтому мы часто оказывались на одном льду — именно там Розанов начинал таскать на «удочке» и меня, и Дашу Павлюченко. Очень много нам помогал.
Поэтому, когда я сама стала тренироваться у Этери Георгиевны, а потом к ней в команду пришёл Сергей, он не был для меня каким-то новым человеком. А понимание, что мне комфортнее работать с женщинами, пришло уже тогда, когда я вернулась в «Хрустальный» от Евгения Викторовича. Это, собственно, и стало одной из основных причин ухода: мне не хватало женского взгляда и женского мнения.
— Тренеры-женщины зачастую работают куда более жёстко, нежели мужчины.
— Ну да, есть такое. Наверное, поэтому и девочки у нас сильнее мальчиков. Многие тренеры-женщины умеют без каких-то криков и ругани так поставить на место… Например, Елена Вячеславовна делала это блестяще. За всё время нашей с ней работы я ни разу не слышала от неё ни одного грубого слова. Она внешне очень маленькая, тоненькая, но если что-то шло не так, она подъезжала вплотную и начинала, нависая над тобой, очень грозно даже не говорить, а шипеть. Это был мой самый страшный детский страх. Да и сейчас он тоже иногда возникает, когда приходится общаться.
— Случались периоды, когда вы ненавидели кого-то из своих тренеров?
— Нет. Скорее, было другое. Когда я тренировалась у Елены Вячеславовны, она всегда очень подробно рассказывала мне, что и зачем мы делаем. Даже в ходе ОФП между подходами объясняла: это мы делаем для того-то. А здесь нужно закачать вот эти мышцы, чтобы потом мы могли сделать то и то. То есть я абсолютно никогда не сталкивалась с ситуацией, когда тренер требовал от меня что-то выполнить только потому, что он так хочет. И я привыкла именно к такой форме работы.
— В «Хрустальном» пришлось менять привычки?
— Ну, у всех свои методы работы. Нельзя же сказать, что они не приносили результата. Но было тяжело перестроиться, да.
— Когда со всеми спортсменками работает один постановщик, не возникает обид от ощущения, что чья-то программа оказывается интереснее, чем твоя?
— У меня такое было однажды. Я очень хотела катать блюз, а его поставили Майе Хромых и Соне Акатьевой. С одной стороны, было обидно, что блюз поставили не мне, а другой, но я понимала, что для такого решения, видимо, были свои причины.
— Конфликт с Даниилом Глейхенгаузом случился на этой почве?
— Да не было никакого конфликта, не знаю, почему так считают. Просто, тренируясь с Этери Георгиевной, я могла периодически косячить — со всеми бывает. После прокатов она обычно высказывала свою оценку, я же по большей части держала своё мнение при себе. А вот когда по каким-то причинам Тутберидзе не было на катке, оценки начинал раздавать Даниил Маркович, и мне почему-то было очень обидно всё это от него выслушивать. На этой почве мы периодически и конфликтовали.
— Катать вашего знаменитого «Ангела», притом что по характеру вы даже близко не ангел, было комфортно?
— Первый сезон вполне, хотя потом мне поднадоела музыка. Что до передачи образа, это было намного легче, чем, допустим, не упасть с прыжка. Никакой чрезмерной энергии я в этот образ не вкладывала. Все жесты были настолько заучены и до такой степени отполированы, что я просто выходила и делала программу на автомате.
— А как проходил постановочный процесс в этом сезоне в ЦСКА?
— Для меня он оказался безумно интересным. Сначала мы с Ольгой Орловой и Ириной Тагаевой поставили все шаги, а руки мне предложили сделать самостоятельно. Ирина Анваровна объяснила, что ей не нужно, чтобы я повторяла движения за ней и, соответственно, трактовала музыку так, как это делает она. А нужно попробовать выразить именно то, что чувствую я сама. Меня такой подход шокировал, честно говоря. Каталась и думала: «А что, так можно?» Чувствовала себя при этом как Марк Кондратюк, у которого что ни прокат, то бомба — настолько он каждый раз бывает на льду разным.
— Фигурное катание — это вид спорта, где спортсменов в ежедневном режиме очень плотно опекают родители. В связи с чем у вас возникла потребность жить отдельно?
— Устала от контроля, хотела попробовать себя во взрослой жизни, понять, справлюсь ли с этим. И что вообще я способна делать без посторонней помощи.
— Каким оказался опыт?
— Поначалу была такая эйфория от абсолютной свободы. Но очень быстро я поняла, что не умею даже рассчитать собственный бюджет. Привыкла, что покупает продукты и готовит мама, а все свои деньги я трачу на что в голову придёт. По магазинам? У-хуу! Вперёд!
— Кстати, кто оплачивал все ваши расходы до того, как вы попали в сборную?
— Папа и дедушка. Хотя на каток меня привела мама. Интересно, что все они не очень любят фигурное катание. Всегда были против моих тренировок. Сначала потому, что всё это требовало очень больших вложений, деньги уходили просто рекой, а сейчас — потому что я не вылезаю из травм.
— Почему, кстати, вы решили поступить в институт физкультуры, а не в медицинский?
— Очень хочу в медицинский по-прежнему, но это очень тяжело, тем более если учиться в Сеченовском университете. А в другие институты мне не очень хочется идти. Так что пока просто не получится нормально учиться. Сами подумайте, какой из меня будет врач, если я начну пропускать пары? Что я больным говорить буду? «Ой, знаете, у вас точно что-то очень серьёзное, но, когда это проходили, так получилось, что я улетала на соревнования…».
Но пробовать поступать в медицинский я всё равно буду. Даже примерные сроки поступления себе наметила. Решила: если не поступлю с первого раза, буду пытаться сдать экзамены и второй, и третий раз. А вот если три попытки окажутся неудачными, значит, не судьба…
— Вы пересматриваете видеозаписи своего победного сезона?
— Не слишком часто. Чаще пересматриваю тройные аксели, причём не только свои.
— Не испытывали комплекса неполноценности от того, что девочки рядом с вами прыгают четверные прыжки, а вы — нет?
— Я просто делала свою работу. А потом, знаете, всегда смотрела на спорт просто: у всех нас одинаковые руки, ноги, голова. И результат зависит только от того, что хочешь ты сама. Любые качества можно развить. Посмотреть хотя бы на Софу Титову: у Этери Георгиевны она прыгала, как говорится, не отрываясь от земли, а у Евгения Викторовича сейчас делает чуть ли не все четверные.
— По поводу мощной общефизической подготовки, принятой в Академии Плющенко, ходят легенды.
— О, да, ОФП там на очень высоком уровне. В «Хрустальном» мы тоже делали подкачку, но основная работа в зале сводилась к отрабатыванию прыжков на полу. Туры, аксели — всё подряд. У Плющенко всё иначе. Множество каких-то крутилок, ещё каких-то приспособлений, упражнений. Помню, после первой тренировки выползла из зала и неделю не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Потом как-то адаптировалась, но с восхищением смотрела на тех, кто после зала шёл на лёд и начинал делать прокаты.
В ЦСКА тоже очень много времени уделяется ОФП. Если кто-то по каким-то причинам не работает на льду, значит, тренировка замещается работой в зале.
— Пока вы находились в ЦСКА на испытательном сроке, сильно лезли из кожи вон, чтобы понравиться новому тренеру?
— Я вообще не люблю что-то делать с целью кому-то понравиться. И не то чтобы боялась не произвести должного впечатления, просто было ведь уже немало случаев, когда спортсмены уже в несвежем, скажем так, возрасте переходили от одного специалиста к кому-то ещё. А потом случалась череда травм, и люди просто заканчивали кататься. Понятно, что травмы накапливались много лет и к ним может вообще не иметь никакого отношения новый тренер, но ситуация бьёт именно по его репутации. Когда такое происходит раз за разом, естественно, можно прийти к решению вообще не брать спортсменов от определённого специалиста.
Вот такой ситуации я и опасалась. С одной стороны, она всё равно случилась, но заканчивать кататься я не собираюсь из-за этого точно.
— Сейчас сложное время для того, чтобы ставить перед собой какие-то цели и выстраивать далекоидущие планы. Что мотивирует вас?
— Мне в этом плане несколько легче, чем тем, кто сейчас находится в хорошей форме: есть время восстановиться, не форсируя процесса. Что до целей, которые я ставлю перед собой, они у меня очень маленькие: дожить до операции, чтобы не пришлось снова её переносить, нормально пройти курс реабилитации, восстановиться, потом выйти на лёд, восстановить шаги, сделать дорожку, сделать дорожку под музыку… Из таких шажочков сейчас составлена вся моя жизнь.
— А глобальная цель при этом существует?
— Восстановить кондиции до уровня хороших соревнований.
— О техническом наполнении соревновательных программ речь пока не заходила?
— Мы всегда начинаем с минимального. То есть в короткой программе один тройной аксель и в произвольной тоже один. Но дело в том, что первым прыжком произвольной у меня стоит дупель (двойной аксель. — RT), а потом идёт похожий заезд на лутц. И если поменять эти два прыжка на тройные аксели, заезд на них останется прежним. То есть нет такого, что ради прыжка придётся менять всю программу.
— Программа с двумя тройными акселями — это тяжело?
— По мне так лучше два раза прыгнуть тройной, чем тройной и дупель. На этом сочетании прыжков реально разбиться можно, потому что тройной аксель даёт другое ощущение полёта. Когда прыгаешь дупель, а он у меня огроменный, сразу начинаешь думать: надо слабее толкнуться, надо не слишком сильно начинать вращение… И вот от этого начинаются проблемы.
— По жизни вы ленивы?
— Мне кажется, человек вообще существо ленивое. Не могу сказать, что это как-то проявляется на тренировках, но у меня есть одна особенность. Если с первого раза что-то не получается, я никогда не истерю, спокойно говорю себе: не получилось сегодня, значит, получится завтра. Но если у меня и завтра не получается, буду разбиваться до последнего, как камикадзе.
— Сломанная на тренировке рука после возвращения от Плющенко к Тутберидзе — следствие именно этого?
— Я тренировала тройной аксель, он долго не получался, потом я его всё-таки прыгнула и думаю: о, как классно, сейчас второй подряд сделаю. Успела даже крикнуть Квителашвили: «Морис, смотри!» И приземляюсь на руку. Больно было — жесть, я даже заорала. Рука опухает на глазах, пальцами не могу пошевелить, снимаю перчатку, слёзы текут.
Поехали в травмпункт, там выяснилось, что перелом. Тренеры дали мне три дня отдыха — в понедельник я вышла, гипс от кончиков пальцев до локтя, локоть не сгибается… Я и не знала, что гипс таким бывает — противный, холодный, мокрый.
Ну а когда через три недели гипс сняли и я начала прыгать тройные, сделала на тренировке сальхов, риттбергер, потом пошла на флип. И, несмотря на то что была в маленьком весе и не потеряла физическую форму, упала точно так же, как в первый раз, только на левую руку. Пальцы сразу начали неметь, но я подумала, что успею ещё раз на этот флип зайти. Всё-таки сделала его — перед тем, как снова ехать в травмпункт. Поняла, что рука сломана, когда не смогла удержать этой рукой собаку.
— Представляю, что вам сказали тренеры.
— В тот день их не было на катке, а когда я пришла на следующую тренировку после выходного, надо было видеть, как они на меня смотрели. Такие: «Как ты это делаешь?»
Это был конец февраля, близился день рождения Этери Георгиевны, и как-то она задержала меня на катке и сказала, что нам, наверное, будет лучше расстаться.
— Не боялись, что после вашей обострившейся травмы бедра Буянова может поступить таким же образом?
— К тому времени я успела неплохо изучить характер Елены Германовны и была уверена, что она так не сделает. Скорее всего, и поддержит, и поможет.
— Возраст свой вы на льду чувствуете?
— Ну, его же не чувствует Лиза Туктамышева, почему должна чувствовать я? Хотя в этом году у меня будет шестой взрослый чемпионат России. Шестой! Когда задумываешься об этом, невольно мысль в голову приходит: «Капец я старая!!!»
— А с какого возраста помните себя на льду?
— С самых первых соревнований. Не знаю, сколько мне было лет, но отпечаталась на всю жизнь начальная поза. Я стояла бочком к судьям, лицом на короткий борт и изображала руками шлагбаум. А когда мне сказали, что надо ставить вторую программу, расплакалась. Почему-то была уверена в том, что с программами — это как в школе. Пока одну на пятёрку не откатал, другую не дадут.