После завоевания командного серебра на Олимпийских играх в Пхёнчхане Дмитрий Соловьёв, выступавший с Екатериной Бобровой, дважды безуспешно пытался вернуться в спорт с другой партнёршей — Еленой Ильиных. И только нынешним летом, согласившись принять участие в телевизионном шоу «Ледниковый период», фактически признал, что карьера завершена окончательно.
«Воспринимал «Ледниковый период» как какую-то игру»
— Когда мы разговаривали с вами год назад, вы согласились, что нужно переболеть спортом, смириться с мыслью о том, что карьера подошла к финишной черте. Переболели?
— Сказал бы, что появилось занятие, которое очень погружает в работу и отвлекает от подобных мыслей.
— Вторую попытку встать в пару с Ильиных вы намеревались предпринять уже после того, как у неё родился сын.
— О возвращении в спорт как таковом мы с Леной не говорили. Хотели просто попробовать выйти на лёд, поделать какие-то элементы и посмотреть, что из этого получится. Но почти сразу стали возникать вопросы. С кем оставлять сына? Как ездить на сборы, на соревнования и совмещать всё это с воспитанием малыша? Мама у Лены работает, бабушке сидеть с ребёнком уже тяжело, Серёжа (танцор Сергей Полунин. — RT) постоянно в разъездах. И оказалось, что организовать серьёзный тренировочный процесс фактически нереально.
— Но вы продолжали надеяться, что Елена согласится?
— Да нет. Скорее, мы оба в некотором смысле обманывали себя. Ощущениями продолжали оставаться в спорте, а мозгами понимали, что, наверное, наше время уже закончилось и пора идти дальше. Тем более что открывается много других возможностей, других дверей. Вот как сейчас, например, в жизни возник «Ледниковый период».
— За всё время его существования вы хотя бы раз испытывали желание оказаться в числе участников?
— Честно говоря, был настолько поглощён спортом, что поначалу воспринимал «Ледниковый период» как какую-то игру для тех, кто давно закончил с профессиональными выступлениями. Был уверен, что это занятие точно меня не коснётся и уж точно не является тем видом деятельности, к которому я хотел бы стремиться. Но карьера пролетела настолько стремительно… За год или два до Олимпиады в Корее я вдруг поймал себя на мысли, что мне становится интересно просматривать телевизионные эфиры в записи, подмечать какие-то штучки.
— Потенциальную партнёршу тоже присматривали?
— Нет, никогда. Хотя думал, что было бы интересно поработать в паре с профессиональной актрисой.
— А вам досталась телеведущая Ольга Бузова, не умеющая кататься на коньках.
— Я бы сказал, что мне достался джокер. Хотя на коньках Ольга действительно раньше не стояла. Я периодически общался с Ильёй Авербухом, знал, что он просматривает потенциальных партнёрш. А потом мне позвонила его помощница и попросила прийти на просмотр на каток в торговом центре «Авиапарк». Я даже не стал спрашивать, с кем именно предстоит пробоваться. Не хотел заранее ни расстраиваться, ни радоваться по этому поводу.
— Каким оказалось первое впечатление?
— Каток в «Авиапарке» маленький, там постоянно очень много народу. Илья показал в дальний угол: «Узнаёшь? Это Оля Бузова». У меня даже, кажется, вырвалось: «Не-е-ет!» Чтобы вы понимали мою реакцию: там, растопырив руки, стояла полусогнутая фигура на двух ногах. Человек-паника. Это просматривалось в каждом движении.
Я сам тогда раскатывал новые ботинки, у меня сильно болели ноги. Показывать, естественно, я этого никому не собирался, не привык жаловаться, поэтому просто пошёл на каток и мы начали кататься. И вдруг как-то сразу нам очень хорошо поехалось. Оля так быстро стала схватывать какие-то вещи, что я изменил своё первоначальное мнение. Поэтому сейчас и называю Бузову джокером на льду. В ней столько желания научиться чему-то новому, столько энергии, столько готовности работать — по четыре, по пять часов в день, а иногда и по семь, и по восемь. Это при условии, что у неё куча съёмок, собственных проектов. Такому отношению к работе и характеру реально можно только позавидовать. Это всегда заставляет очень уважать человека.
«Сейчас в тренде свободный стиль катания»
— Больше двух месяцев вы фактически провели в роли играющего тренера. Не повернулось ли ваше сознание в сторону серьёзной тренерской работы в будущем?
— Знаю, что могу научить очень многому, но пока не вижу себя наставником. Тем более что представляю себе такую работу немного по-другому, нежели это происходит сейчас.
— В каком смысле?
— Я бы сказал, что в мировом фигурном катании сейчас в тренде свободный стиль, даже в чём-то абстрактный. Нет жёсткого хореографического сюжета: всё идет от естественных движений человеческого тела и сплетения всего этого с музыкой.
— Но в подобном ключе сейчас работают многие тренеры и постановщики. Почему вы считаете это другим взглядом на профессию?
— В России это принято в меньшей степени. Допустим, есть Александр Жулин, который в своей работе с Викторией Синициной и Никитой Кацалаповым сейчас стремится к этому направлению. Но нам с Катей он всегда ставил программы по некоему чётко очерченному сюжету. Плюс у нас был хореограф Сергей Петухов, который под каждую постановку рассказывал историю, чтобы было проще превратить четыре минуты катания в мини-спектакль. Понятно, что хореография всегда так или иначе идёт от собственного восприятия музыки, восприятия того или иного движения. Но иногда бывает заметно, что люди вроде и катаются прекрасно, и в точности выполняют всё, что им сказал тренер, но в своих телах и образах им просто некомфортно. Мне кажется, так быть не должно. Детей уже в семь-восемь лет нужно учить понимать движения. Понимать, что и зачем они делают на льду.
— Почему бы тогда вам не пойти работать помощником к тому же Жулину?
— Не думаю, что это возможно. Для того чтобы заниматься со спортсменами высокого класса, нужен столь же высококлассный тренерский штаб. Я часто привожу в пример мюнхенский медицинский центр, в котором в своё время лечил колено после операции. Там каждый врач отвечает за свою очень узкую тему: кто-то — за коленную связку, кто-то — за левый мениск, кто-то — за правый. Так и здесь: есть большой и очень слаженный механизм, который работает на результат. Допустим, я приду. Но не буду ли там лишним со своей точкой зрения? Хотя мне было бы интересно сотрудничать с танцевальными парами.
— У вас уже был опыт самостоятельной постановочной работы с Сергеем Вороновым. Он не разочаровал?
— Наоборот, оказался очень интересным. Сергей настолько умный спортсмен, что в процессе у нас происходило постоянное движение к чему-то новому — своего рода непрерывный диалог, в котором мы оба с полуслова понимали друг друга. Не буду называть имён, но когда я вижу, что спортсмен из года в год катает, по сути, одну и ту же программу, только переложенную на другую музыку, мне становится скучно.
— Но когда фигурист берёт другую музыку, оставляя расположение элементов практически неизменным, это даёт ему гораздо большую надёжность исполнения, стабильность и, соответственно, уверенность. Более того, есть хитрость: если определённые элементы и связки уже были высоко оценены судьями, значит, поставить более низкие баллы в другой, а по сути, той же самой программе арбитры просто не рискнут.
— С этим я согласен. Да, нынешние правила и все предписанные требования в некоторой степени ограничивают фигуриста в творчестве. Но есть связки между элементами, переходы, вращения, где можно фантазировать, придумывать нестандартные решения. Иначе получается как в плохих мелодрамах, где сюжет по большому счёту одинаков: семья, любовь, достаток, потом это в один день рушится, герой теряет работу, от него отворачиваются друзья, а сам он попадает в тюрьму или психушку. Понятно, что спорт — это не кино, но мне кажется, что у зрителя не должно оставаться ощущения, что всё это он уже неоднократно видел.
— Француз Филипп Канделоро несколько лет подряд эксплуатировал на льду тему «Крёстного отца». Двукратный олимпийский чемпион Юдзуру Ханю на протяжении четырёх сезонов катал в короткой программе один и тот же концерт Шопена, а в произвольной уже трижды возвращался к постановке «Сеймей».
— Юдзуру я вообще не стал бы ни с кем сравнивать. Его чувство движения захватывает до такой степени, что лично я готов смотреть бесконечно, что бы он ни катал. Этим, собственно, он и отличается от тех, кто просто выходит на лёд выполнять работу: здесь — рука, здесь — голова.
«На спортсмене лежит ответственность с самых малых лет»
— Если бы вам довелось принять участие в голосовании по возрастным критериям, в пользу какого решения отдали бы свой голос?
— Начнём с того, что я вряд ли когда-либо буду решать такие серьёзные вопросы.
— Но в глубине души вы же знаете свой ответ?
— В том-то и дело, что нет. Не знаю, что здесь правильно, а что нет, честно вам скажу. Вполне допускаю, что, на чей-то взгляд, очень здорово, когда чемпионы меняются так быстро, что даже не успеваешь к ним привыкнуть. Но лично мне гораздо более интересен фигурист, который не сдаётся, борется, преодолевает себя. Я убеждён, что это и есть настоящий спорт. Когда ты доказываешь, доказываешь, доказываешь, доказываешь… Переживаешь момент взросления, ломаешь себя, заново учишься побеждать.
В фигурном катании на спортсмене лежит ответственность с самых малых лет. Но в 15 ты этого не понимаешь — просто получаешь колоссальное удовольствие от того, что катаешься и прыгаешь. Поэтому и глаза у девчонок другие — азартные, весёлые. А проходит совсем немного времени, и в них остаётся только страх и груз ответственности. Почему так происходит? Не знаю. Но преодолеть всё это — и есть самое сложное, что бывает в спорте.
— В связи с недавними громкими переходами фигуристок от Этери Тутберидзе к Евгению Плющенко ваш бывший тренер заявил, что сумма отступных в подобной ситуации должна быть прописана в контракте и составлять €20—30 тыс. Вы согласны с этим?
— Когда в своё время мы с Катей переходили к Жулину от Елены Кустаровой и Светланы Алексеевой, у нас не было вообще никаких обязательств. Правда, тогда ни званий больших не было, ни денег. С Сашей эта тема тоже никогда не обсуждалась. Были другие договорённости, которые мы соблюдали. Например, что после завершения соревновательной карьеры мы ещё некоторое время отдаём тренерам процент заработанных денег. Но это было нашим совместным решением. Считаю, что это правильно. Он нам очень много дал.
— Как именно в фигурном катании определяется сумма отчислений? Существуют ли какие-то неписаные правила на этот счёт?
— Что-то вроде того. Есть определённый процент, которого все придерживаются.
— Условно говоря, вы выиграли соревнования и кладёте деньги в конверт. Не возникает в этот момент мысли: «А не мало ли я туда положил?»
— Мы всегда всё делили поровну. 50 на 50. Когда речь идёт о паре, это нормально.
— Если в обозримом будущем в фигурном катании действительно встанет вопрос о регулировании отношений между наставником и подопечным с помощью контракта, какие пункты вы бы сочли необходимым туда включить?
— Сложный вопрос. Когда работодатель кладёт перед тобой контракт, он прежде всего расписывает его под себя. Это всегда так, в любом бизнесе. С другой стороны, наверное, всё-таки должно соблюдаться некое равновесие.
— Например, условие не брать прямых соперников, как это дважды случалось в группе Жулина в период вашей с ним работы?
— Парадокс в том, что и мне, и Кате прямая конкуренция пошла только в плюс. Хотя поначалу был шок. Как так? Как он мог? А потом мы начали просто зверски грызть лёд и не смотрели ни на что вокруг. И оказалось, что решение было очень даже правильным. Саша, знаю, очень боялся нашей реакции, хотя у него в группе мы никогда не чувствовали, что чем-то обделены. Многие уходы совершаются ведь не из-за соперничества, а потому что людям банально не хватает тренерского внимания.
«Уже хочется начать кататься на публике»
— Показалось, что на проекте вокруг вашей пары с Бузовой уже сейчас наблюдается повышенный ажиотаж.
— Думаю, всё дело в том, что вы пришли на интервью в тот день, когда мы ставили номер. Поэтому, естественно, внимания к нам было больше.
— А сами вы к другим участникам присматриваетесь?
— Конечно. Поглядываю по сторонам, смотрю, кто и что делает. Я так привык. Когда приезжал на соревнования, всегда так делал — один только вид катающихся соперников сильно меня заряжал. Хотя иногда это мешало, даже мелкие конфликты по этому поводу с партнёршей случались. Катя привыкла всё делать аккуратненько, очень сдержанно. А меня, наоборот, начинало распирать от эмоций. Мне вообще сложно сдерживать себя, когда дело доходит до выступлений.
— Даже сейчас?
— Да. Мы как-то поехали с «Ромео и Джульеттой» в Сочи. Катя не могла тогда выступать, и мне пришлось катать наш номер с Яной Хохловой. Вроде всё поставили в Москве, повторили шаги. Приехали, включилась музыка — и меня понесло, как на разрыв. Яна потом сказала: «Дима, я вообще, оказывается, тебя не знала раньше. Не ожидала, что ты такой». Понятно, что сейчас мне приходится по большей части себя сдерживать, тем более что Оля в какие-то моменты ещё чувствует неуверенность. Но уже хочется начать кататься на публике. Даже интересно, что это будут за ощущения.
— Если вдруг вы с Бузовой и какая-нибудь другая пара окажетесь кандидатами на вылет, будете просить, чтобы зрители спасли вас смс-голосованием?
— Мы сделаем всё, чтобы не оказаться в этой номинации. Обещаю.