— Всю спортивную карьеру вы провели в группе Тамары Москвиной. В те годы речи ни о каких контрактах между спортсменом и тренером не велось?
— Тем не менее такие контракты существовали. У кого-то они были письменными, у кого-то — устными, но взаимные отношения между наставником и подопечным всегда обговаривались в группе Москвиной.
— Эти отношения подразумевали неустойку на тот случай, если спортсмен изъявит желание уйти к другому специалисту?
— Нет. Наши контракты в очень сжатой форме, с одной стороны, обрисовывали деятельность специалиста. А с другой — финансовые обязательства спортсмена, которые заключались в отчислении определённого процента заработков — призовых, рекламных и так далее.
— Подобные соглашения существуют в фигурном катании у всех специалистов?
— Не думаю. Я сам, например, когда стал тренером, никогда не заключал со своими подопечными никаких письменных соглашений. Мы заранее обговаривали какие-то вещи на словах и этих договорённостей придерживались. Такая форма отношений казалась мне более правильной. Во-первых, я считал, что человеческие отношения важнее любых бумажек. А во-вторых, прекрасно понимал, что, если спортсмен не захочет продолжать с тобой работать, он всё равно уйдёт, невзирая ни на какие первоначальные обязательства, будь они письменными или устными.
— Может ли контрактная система, за которую сейчас ратуют многие ваши коллеги, как-то препятствовать перемещениям спортсмена от тренера к тренеру или хотя бы предусматривать неустойку?
— Мне кажется, мы подходим к решению проблемы немного не с той стороны. Давайте всё-таки не забывать о том, что в нашей стране спорт финансируется государством. Каждый наставник и каждый спортсмен, как правило, получает зарплату из нескольких источников: от Министерства спорта, от клуба, в котором работает, и из фонда поддержки олимпийцев. Помимо этого, фигурист получает экипировку, лёд, медицинское обслуживание, плюс государство оплачивает всех необходимых ему специалистов. О каких контрактах «тренер — спортсмен» здесь вообще может идти речь, если между людьми не существует никаких прямых товарно-денежных отношений?
— В этом и заключается главное отличие российской системы подготовки от той, что принята на Западе?
— Совершенно верно. Контрактная система вполне может существовать в США или Канаде, поскольку работу тренера там оплачивает сам спортсмен. Из своего кармана или из спонсорского — это уже неважно. Поэтому все финансовые отношения там максимально прозрачны. Если атлет принимает решение куда-то перейти, новый наставник никогда не примет его, предварительно не удостоверившись, что полностью урегулированы все денежные вопросы с прежним специалистом. Это правило, которое существует в американском фигурном катании уже 25 или 30 лет.
У нас же система устроена иначе. Если спортсмен в какой-то момент своей карьеры начинает считать, что его работа с определённым специалистом исчерпала себя и что в плане профессионального и личностного роста он может получить больше у другого тренера, то он уходит. Деньги за работу с ним уже будет получать новый наставник, но только в том случае, если переход оформлен в рамках трансферного окна. Для этого, собственно, оно и существует.
— Что произойдёт, если фигурист примет решение покинуть тренера после закрытия трансферного окна?
— Если спортсмен не успел перейти из одной группы в другую вовремя, то есть до 1 июня, то зарплата и все дополнительные бонусы за работу с ним будут выплачиваться прежнему наставнику. Новый же, получается, вынужден отработать сезон фактически бесплатно.
— Почему же тогда вокруг перехода Алёны Косторной от Этери Тутберидзе к Евгению Плющенко возник столь большой ажиотаж?
— Видимо, потому, что помимо государственных зарплат и грантов существуют другие статьи доходов: это призовые, заработанные спортсменом на соревнованиях, гонорары за выступления в тех или иных шоу и рекламные контракты. И вот этих денег прежний тренерский штаб лишается в случае ухода спортсмена. Это больно и обидно, особенно когда речь идёт о титулованном и востребованном фигуристе, но так уж устроена реальность.