— Зачем нужен новый закон о профилактике домашнего насилия? Ваши противники выкладывают огромные тексты о том, что в Уголовном кодексе и КоАП уже предусмотрены всевозможные нормы для противодействия такому явлению, как домашнее насилие.
— Главная беда наших оппонентов в том, что они совсем неглубоко в теме. Никто из них не был в реабилитационном центре — ни в одном. Никто не говорил с жертвами. Им не любопытно. Мне любопытно, я журналист. Я поговорила. Они не расспросили в профильных, скажем, силовых структурах, как это работает. Ленивые они, наши оппоненты. Поэтому на сегодняшний день у нас аргументов за новый закон больше. Мы одна из немногих стран, где нет закона, который бы систематизировал все действия всех органов в направлении профилактики семейно-бытового насилия. Страны все не дураки — если принимаются законы, то, совершенно очевидно, есть причина.
Когда Госдума голосовала за декриминализацию побоев, я не голосовала принципиально, мне было стыдно потом смотреть в глаза своим избирательницам. И даже тогда мы не понимали, к каким чудовищным последствиям это приведёт. Этот вид преступлений относится к так называемой латентной статистике. Ну потому что не идут люди и не подают заявления в полицию. У нас настолько система работает в этом плане против жертвы, что это бессмысленно. Поэтому всё, что сегодня придумано в целях защитить жертву, — это штрафы. Статистики побоев нет. Всё остальное есть, статистики побоев нет. Потому что с этим как раз никто не идёт.
Что такое охранное предписание
— А декриминализация не помогла как раз преодолеть вот эту латентность? Потому что были исследования о том, что в тюрьму мужа не потащишь, а заявление можно написать, чтобы оштрафовали или посадили на десять суток.
— Смотрите, какой парадокс. С одной стороны, люди пошли заявления подавать. И этой статистикой сегодня прикрываются: «О, вот видите как!» Но это совершенно неправильно, потому что мы не говорим о том, что благодаря этой декриминализации количество преступлений уменьшилось. Мы говорим: заявления стали подавать чаще. Это вообще никак не стыкуется с нашей глобальной задачей — сделать компактную систему мер. Как охранить жертву, оградить от домашнего тирана? Есть способ — охранный ордер и охранное предписание. Охранное предписание, согласно нашему законопроекту, выписывает полиция. Она наверняка не будет хотеть работать больше, чем она работает. Она наверняка будет прикрываться огромным количеством других историй. Это неважно.
В законе должно быть прописано. Они выезжают. Женщина заявляет (или мужчина, или бабушка старая, или дедушка — неважно). Полицейские приезжают, выписывают охранное предписание. Охранный ордер выписывает суд. Охранное предписание может запрещать насильнику приближаться к жертве или, например, покупать огнестрельное оружие. Охранный ордер подразумевает уже другие меры. Там уже суд рассматривает то или иное дело и принимает решение изолировать друг от друга людей. Прописать насильнику определённое наказание. Прописать жертве определённое лечение. Кстати говоря, эти меры не настроены на разлад семьи. Мы пытаемся всё-таки в этих иногда чудовищных семейных драмах сохранить семью.
Женщина должна идти — с ребёнком или одна — в кризисный центр и подавать заявление. Срочно. Потому что ей больше некуда идти. Эти кризисные центры сегодня единичные, системы нет.
Законом, который мы готовим, прописывается система кризисных центров. Меня обвиняют в том, что я якобы хочу «присосаться» к потоку денег на кризисные центры. Но обвиняют люди, которые, опять же, просто не в теме. У нас уже есть федеральный закон об основах оказания социальной помощи населению, согласно которому федеральные деньги выделяются областному, региональному бюджетам и так далее. Они уже есть. Как они используются сегодня, подо что — необходимо провести ревизию, посмотреть. Надо поговорить с общественностью, с центрами, которые сегодня есть. В своё время мы точно так же выбивали деньги под подростковые кризисные центры. Вообще это должен делать региональный министр по социальным вопросам вместе с местным начальником полиции и общественными организациями. И хорошо бы, чтобы первая леди, жена губернатора, была в теме. Тогда вопрос очень легко решается.
Мы сегодня говорим в основном о защите женщин, потому что 70% обращений — от них. Но есть ведь и обратные ситуации. Например, последняя: мужчина обращается в полицию, заявляет о преследовании его женщиной, с которой он долгое время жил. А теперь она его просто преследует. Эмоциональное насилие.
У полицейских прибавится работы
— Мужчина, по вашей концепции, сможет получить охранный ордер?
— Законопроект называется «Об основах профилактики семейно-бытового насилия». Если бы он был, то мужчина смог бы пойти и написать заявление. Соответственно, полиция должна была бы поговорить с этой женщиной, сделать опрос. Была бы юридическая процедура.
— Мне кажется, если полицейские услышат о своих будущих задачах, они будут не в восторге.
— Да. А куда деваться? Другого выхода нет. Мы говорим о демографии, мы говорим в целом о том, что мы рожаем сегодняшних детей больными — таких 40%, в основном ментальные диагнозы. Это о чём говорит? О том, что мы зачинаем — извините за это грубое, непарламентское слово — и вынашиваем этих детей порой в очень агрессивной обстановке. Потому что иногда твой партнёр, твоя любовь, твой муж теряет контроль. Опять же, невероятная агрессия в обществе. Домашний тиран должен понимать, что, если он только попробует занести руку над своей жертвой (или сын над своей мамой пожилой), его ждёт не очень сладкое будущее. Закон поставит его в определённые рамки. Скажем, в западных странах насильника сразу же от жертвы изолируют. То есть, если ты вдруг решил применить силу в отношении своей жертвы, жены, хочешь её «воспитать, как надо», ты должен понимать, что тут же покидаешь жильё.
— А куда идти виновной стороне, если они живут в одной квартире?
— Вопрос интересный. Но я бы вам так сказала. Вот если человек — злостный неплательщик за квартиру, мы ведь сегодня его выселяем? Несмотря на то что он с детьми, с пожилыми родителями. Просто выселяем — и всё. И Верховный суд признаёт это законным. Почему, когда рушится здоровье человека, иногда жизнь, как в случае с той девочкой с отрубленными руками, человек должен оставаться в квартире? Тут есть над чем рассуждать. Где затягивать гайки, где отпускать (в этом смысле не нужно, конечно). В России не приживается слово «профилактика» в принципе.
«Идти в полицию? Синяков нет»
— Давайте про профилактику. Чтобы просто шаг за шагом понять, как это будет работать. В предыдущем законопроекте, который рассматривался, есть понятие «психологическое насилие». Во-первых, сразу возникает вопрос: а кто является главным насильником в данной ситуации? Ведь сейчас есть термин «токсичные отношения». В физическом смысле ответственность несёт мужчина, это понятно. А на психологическом этапе, который специально в законопроекте обозначается, что можно сделать?
— Я в своё время была уполномоченным по правам ребёнка в Московской области, и у меня есть в архиве история.
Муж не бил жену, но регулярно, ревнуя её ко всему миру, закрывал её в шкафу. Ребёночек был маленький. Никто ничего не знал. Так прошёл год. Она просто таяла на глазах. У неё не было ни синяков, ничего.
Муж был, конечно, человек с диагнозом — мы потом всё это выяснили. Он плохо закончил. Женщине повезло, что с ней в одной компании работали неравнодушные сотрудники — им удалось выяснить у неё после очередного обморока, что происходит. И ведь не знаешь в этот момент, куда идти. В полицию? С чем? Синяков нет. Понимаете? И есть вот то, о чём мы говорили, когда женщина преследует мужчину.
Нужна психологическая помощь. Съездите в кризисный центр на улице Дубки в Москве. Это пример того, как должно быть. Это сделал Сергей Собянин в своё время. База бывшего детского сада. Приличная территория. Очень аскетично. Но всё очень функционально. В течение месяца любая жертва домашнего насилия получает психологическую и медицинскую помощь. Юристы занимаются разводом, разменом квартиры. Биржа труда подключена. Дети ходят в ближайший детсад или школу — есть такие договорённости.
К сожалению, это доступно только москвичам. Это большая проблема. Такого уровня учреждений нет больше нигде. Я была у них на одной из годовщин, пришла и увидела этих жертв. Это сегодня мамы-бизнесвумен, хорошо стоящие на ногах. Им даже дают юридическое сопровождение в бизнесе, понимаете? И это всё оплачивает город. В Астрахани тоже очень хороший центр, мы были. Там ещё и мужчины получают помощь... Есть те, которые ходят, знаете, как тигры вокруг клетки, в которой их самка: «Отдай мне мою жену». И вызывается полиция. Им говорят: «Вам нельзя приближаться. Ещё раз — и ты пойдёшь в места не столь отдалённые».
Понятия «семья» в законе нет
— В Москве недавно был случай, когда родственники похитили женщину и увезли в Чечню.
— Да. Но потом выяснилось, что это был кризисный центр, в котором феминистки пытались её «переформатировать» на свой лад. Это тоже особенности наших регионов: то, что считается традицией, — с точки зрения цивилизованного мира уже мрак. Но нужно рассматривать каждый конкретный случай. К истории с чеченской девушкой мы подключили всех, в том числе моих коллег-депутатов. В результате нашли эту девочку и поняли: да, наверное, она, может быть, несвоевременно обратилась. А может быть, она приняла эти действия за какие-то другие. Была очень какая-то мутная история. Но много понятных, совершенно очевидных историй: вот он тебя бьёт — бежать некуда.
— Почему тогда тормозится принятие закона о профилактике семейно-бытового насилия?
— Любой закон начинается с понятий. Мы до сих пор не можем определиться в рабочей группе, что мы прописываем. Если мы говорим о семейно-бытовом насилии, то должно быть понятие семьи в законе, а его пока нет. Наши друзья-болгары, у которых ментальность похожа на нашу, ушли от этого понятия. Пять лет бились. Они ввели понятие «домашнее насилие», имея в виду и пары, живущие вне официального брака. Но у нас в силовых ведомствах статистика идёт по семейно-бытовому насилию. Что нам делать? Менять их историю, документооборот? Здесь столько нюансов. Я никогда не знала, что это так сложно — с нуля написать закон. И самое главное — это беда в наших головах.
Даже женщины в Госдуме выступают против этого законопроекта. Прикрываясь традициями, нашим патриархальным строем, тем, что «баба сама виновата и нечего мужиков провоцировать».
«Если он даёт ей по жбану — значит, она заслужила того». «Как с нами, с бабами, ещё справляться мужику?» «И вообще, в 2036 году вас (мужчин. — RT) будет вдвое меньше, чем нас». Понимаете, это такой запредельный уровень обсуждения. Это закон из серии «война с ментальностью». Вот почему единственный человек, который может решить, быть или не быть этому закону, — это наш президент. Все пути ведут сегодня туда.
Надо ли «лезть в семью»
— Но уже приходит новое поколение. Допустим, среди 30-летних вряд ли кто-то скажет, что нужно бить детей с целью воспитания. Хотя ещё совсем недавно, я помню, это обсуждалось вполне серьёзно. Сейчас в моём поколении, в Москве по крайней мере, этого не встретишь.
— Сейчас как раз мы стоим на стыке поколений — вот ровно 50 на 50. Я работаю с 30-летними мамами. Они категорически, совершенно другие. Я говорю за стенами Кремля в определённых кабинетах: «Вы не понимаете, какое новое поколение иное. Вы не понимаете, что для многих неактуальна идеология, которую вы пропагандируете: женщины — инкубаторы, их дело рожать». Сегодня 30-летняя мама хочет стоять на ногах. Она требует уважения к себе от своего партнёра. Она требует поддержки. И современный партнёр может взять декретный отпуск. За этим поколением надо закреплять иные нормы. Мы сделали рабочую группу, там 30-летние женщины, у которых дети. Среди них есть те, кто растит детей в одиночестве, уйдя как раз от мужчин, которые поднимали на них руку. Нельзя, понимаете, считать, что новое поколение победит по умолчанию. Оно не победит, если ему сегодня не помогать — в том числе исправлять ошибки предыдущих законов.
— Война с ментальностью — это, конечно, такой чисто старорежимный аргумент. Но есть другой, не менее серьёзный. Мы предоставляем государству ещё одну возможность для того, чтобы вмешиваться в семью, да?
— Да, мои коллеги-мужчины говорят об этом.
— Сегодняшнее государство — несовершенное, скажем так. Правоохранительная, судебная системы…
— Да. И давайте вообще ничего не делать? В сегодняшнем нашем обществе, где уровень агрессии зашкаливает, не вмешиваться в семью нельзя. Как вмешиваться, кем вмешиваться, какими путями, насколько деликатно, как с точки зрения права — вот это всё обсуждается. И служба опеки обсуждается. А ничего не двигается.
Её надо реформировать немедленно. Надо абсолютно менять людей, которые там работают. Потому что сегодня там должны быть прежде всего психологи — разруливать семейные конфликты. Надо говорить об этом с соседями. Если ребёнок орёт или женщина орёт, воет. Вот эта женщина в шкафу, о чём я говорила, где муж применял психологическое насилие, — она выла. И никто не отреагировал. Или так называемые дети-маугли. Мы сегодня говорим о домашнем насилии. Но в целом это система взаимоотношений в обществе. Президент сказал: не вмешиваться в семью. Он имел в виду абсолютно правильные вещи. Действительно, это наша частная с вами жизнь. Но, коль уж столько историй, столько пронзительных драм, трагедий, значит, давайте собираться.
По моей логике, должны собраться ведомства — их четыре — и придумать правила игры. Вот, мы их собрали, мы написали этот законопроект, где всё описано — кто, до какой степени, куда вмешивается.
Наш законопроект не про детей, потому что, по нашей установке, дети сегодня защищены, у них есть свои защитные механизмы: служба опеки, инспекция по делам несовершеннолетних и так далее. Мы сегодня говорим только о жертвах домашнего насилия. И вот здесь у нас полный бардак. Кому-то надо наводить порядок. Кто-то должен взять на себя ответственность. Ответственность никто не хочет брать. Так комфортно. Фразу «после нас хоть потоп» я слышу и в этом здании (Госдумы. — RT) тоже. И «раньше как-то жили и теперь разберутся». И «куда вы лезете в семейную жизнь». И «только внутри можно разобраться». Ну вот, один разобрался: руки отрубил. Кстати, 80% женщин, сидящих на зоне за убийство, сидят за так называемую самооборону.
«Включать голову, и революционерам тоже»
— Представим, что мужчина проявил себя не лучшим образом — он замахнулся. Побил посуду, может быть. Что дальше ему делать? Ждать, пока жена сходит за ордером? Он хочет исправиться. Что ему делать дальше?
— А он сам хочет исправиться? Вообще, если просто побил посуду, они разобрались и дальше в ночи примирение произошло, это нормальная семья. Но если он побил раз посуду, а потом ей чайник на голову с кипятком вылил — это уже другая история. Ещё ведь есть одна проблема: «Бьёт — значит любит».
А вы говорите про ментальность. Бьёт — значит любит! Проблемы женщин — в их головах. Мы привыкли так жить испокон веков. Мы прощаем жертве. В том случае, о котором вы говорите, с мужчиной поработает как раз психолог. Ему будет предложено не приближаться, раз он нарушил закон по отношению к своей половине. Выдано будет охранное предписание. Сначала на месяц. Если всё замечательно, нет повторов — все ограничения снимаются, они любят дальше друг друга, семья сохранена. Ему будет предложено пройти курсы по борьбе с психологической зависимостью от гнева — как угодно это назовите.
— Это популярно в США. Но здесь…
— В Астрахани это очень популярно. Я видела, как работает: мужчины сами идут. Сидят 15 человек, мужчина ведёт с ними эти курсы. Я спросила их: как, зачем, почему? Говорят: сами не можем, мол, 20 лет живу с женой, люблю её, но иногда так хочется... И другого способа преодолеть агрессию нет. Но у них об этом пишут, у них об этом говорят на местном телевидении. У них это очень популярная история. Там уменьшилось количество случаев домашнего насилия. А ещё в одном из регионов есть популярная программа «Неравнодушный сосед».
Это не стукачи. Это реально неравнодушные люди, которые идут в полицию, говорят: «Слушайте, вот этот дом — там бесконечно кричат». В моём детстве — а я советский ребёнок — моя мама несколько раз стучала в дверь к соседям. Милые и добрые, но он, как напивался, бил свою жену. В итоге он прошёл лечебно-профилактический диспансер. Его вылечили, и потом была счастливая семья. Я помню эту фразу президента: «Не вмешивайтесь в семью». Сегодня этим, увы, прикрываются любые истории. И это плохо.
— Нет, вот у оппозиционеров, например, пытались даже детей отобрать — за выход с ними на очередной марш.
— У меня тут непопулярное мнение: если ты революционер — один «революционерит», другой сидит дома. Это действительно опасная среда. И действительно ребёнок может пострадать. Но вы правы абсолютно: зачем лишать прав? Не надо. Повоспитывайте родителей. Надо включать голову, и революционерам тоже. Но факт остаётся фактом: мы не можем ничего сделать с человеком, который регулярно бьёт жену и ребёнка, или ребёнком, который регулярно бьёт своего отца и забирает пенсию.
Не единичные случаи
— Какие-то рекомендации идут от СПЧ законодателям?
— Мы сейчас все в одной команде. Хотя у нас поначалу даже согласия между собой не было. И я понимаю почему. Ты работаешь долго над каким-то законопроектом, а потом человек приходит и говорит: «Ой, а мы видим это так». Законотворцы не любят, когда в их кухню вмешиваются люди со стороны. В нашей рабочей группе несколько раз меня просили мои коллеги: не надо этих правозащитниц и адвокатов. А мне надо! Потому что я хочу понять, как правоприменяться будет эта история. Законы ведь существуют для людей, а не люди — для законов.
Мы деликатно прощупывали и поддерживали друг друга. Со мной работают соавторы — это правоприменители, люди, которые отстаивают права жертв, в том числе, например, сестёр Хачатурян.
— Один законопроект или несколько будут подготовлены?
— Один. Естественно, он влечёт за собой поправки в некоторые законодательные акты. Но структура прописывается одна. Я очень благодарна за эту работу гражданскому обществу. Тут вот прямо пафосно звучит, но все мои соратницы-женщины — которые практики — они не дают мне спуску, а я не даю всем спуску. Следующий этап такой: у нас будет заседать рабочая группа в Совете Федерации у вице-спикера Галины Кареловой в соответствии с поручением Валентины Ивановны Матвиенко. Туда приглашены мы, общественницы и СПЧ — все, кто принимал участие.
Парадокс заключается в следующем: они (рабочая группа при Совфеде. — RT) даже не знали, что у нас уже законопроект готов. Вот так работают две системы власти. Потому что наплевать на эту тему.
Абсолютно. Темой женского предпринимательства гораздо интересней заниматься, чем разбирать конкретные проблемы про отрубленные руки. Резолюция должна лечь Валентине Ивановне на стол. Проблема есть, проблема решена на 80%. Мы объединяемся и завершаем её вместе.
— Противников или противниц вы зовёте на это заседание?
— Я думаю, на первое заседание — нет. Для начала Валентина Ивановна должна всё-таки дойти до президента и доложить ему историю вопроса — так, как она есть. Потому что пока президенту докладывается следующее: это единичные случаи, которые доходят до СМИ. А СМИ больше не о чем рассказывать, только об отрубленных руках. Но это не единичные случаи! Мы готовы дать бумаги, в которых истинная статистика. Данные фиксировались последние пять лет — общественными организациями, кризисными центрами и т. д. Мы готовы показать на пальцах, сколько у нас кризисных центров. И мы готовы доказать, что нам деньги не нужны, потому что они уже сегодня заложены в бюджет. Может быть, мы примем решение — и Валентина Ивановна скажет: «Так, давайте первое чтение проходим». Но я думаю, что согласовать эту историю нужно.
«Цифры нарисованы»
— А что делать всё же с противниками? Против, насколько я знаю, выступает Русская православная церковь, организация «Всероссийское родительское собрание»…
— Пока православная церковь будет вмешиваться в законотворческую деятельность, у нас будут большие проблемы. У нас очень хорошие контакты с православной церковью. Мы христиане — те, кто работает в том числе и в рабочей группе. Мы всё понимаем про традиции, про нашу веру и так далее. Но есть процессы, которые происходят в обществе и над которыми надо работать. Не надо сопротивляться здравому смыслу. Нам надо, наоборот, помогать. Потому что все эти лозунги: «вмешиваться в семью», «ювенальная юстиция» — это сплошные ярлыки, больше ничего. И эмоции.
Я знаю всех этих людей. Для них для всех должен сказать один авторитетный человек: «Отойдите в сторону, этому закону — быть».
Поправки будут. У нас очень опытные сидят люди — и в одной, и в другой палатах. Пожалуйста, практики, дальше включайтесь. Готовы в правительстве — включайтесь. Но вы режете нас сейчас прямо в начале. Вы нам просто руки заламываете, фигурально. Так же нельзя. Это за здравый смысл, у нас даже есть на эту тему хештег #ЗаЗдравыйСмысл.
Смотрите, вчера мне на стол легла бумага из МВД, отчёт. Которая вдруг сообщает нам, что после декриминализации побоев число преступлений прям аж в два раза упало: в 2017 году — 60 тыс., сейчас — 35 тыс. случаев семейных побоев. Понимаете, цифры нарисованы! На самом деле по правилам делается так: после ряда мер, в частности после принятия закона, отсматривается пять лет. И только потом делается статистика. Когда принимали закон о декриминализации побоев, в тот же день в зале среди очень авторитетных людей были те, кто сказал: «Это чудовищная ошибка».
— Какие самые разумные, с вашей точки зрения, аргументы выдвигают ваши оппоненты?
— Что всё в России через суд, такая система. Да. И как раз охранный ордер через суд. Но охранное предписание будет выдавать полиция. Они говорят: «Полиции и так хватает дел, отстаньте от полиции, вмешиваться в семью нельзя, существуют нормы сегодня в законе, которые могут спасти жертву».
Всё это звучит логично до той поры, пока мы не сталкиваемся с делом сестёр Хачатурян или Маргариты Шейкиной (Грачёвой), которой муж отрубил руки. Сколько раз жертвы пытались подать заявления, а полиция их не принимала?
«А полиция не берёт почему?» — спрашиваю я у полицейского. А он говорит: «Да она придёт на следующий день и заберёт заявление. Потому что она любит своего мужа, а бьёт — значит любит. И вообще, мужчин нет, и они, эти женщины, держатся за этих мужчин. Зачем я буду вмешиваться в эту историю?» Понимаете? Комплекс проблем. И всё равно я убеждена, что главная проблема — в головах у очень многих жертв семейно-бытового насилия. Мы это делаем ради поколения, которому сейчас за 20 — вот так скажем. Кому жить в этой стране, кому рожать в этой стране. Надо написать правила игры. Для этого нужны нам СМИ, для этого просвещение (с чем у нас всё плохо). Для этого НКО всевозможные, волонтёры. Пусть та же церковь работает с паствой.
«И вас, парни, не дадим в обиду»
— Вы можете пообещать, что новый закон, если он будет принят, защитит и мужчин тоже, и семью в целом?
— Жертв семейно-бытового насилия — безусловно. Есть в нашей статистике и жертвы-мужчины, их 4%. Но как много стариков! Вот это тяжёлый случай. И с этим никак. Потому что ни одна пожилая мама и пожилой папа не заявят в полицию на своего сына. Они будут терпеть до конца. Есть монстры, дети-монстры. Бездельники, которые сидят на родительской пенсии. Вопрос: мы изучаем эту тему? Мы понимаем, что это современная беда? Нет. Мы занимаемся чем угодно, только не проблемами семьи. У нас нет органа, который этим занимается. У нас нет представителя, который этим занимается. У нас, слава богу, деловыми женщинами сегодня занимаются. Слава богу, на самом деле это здорово. Уверенная в себе женщина — она не допустит такого отношения к себе. Но всё-таки комплекс проблем есть. Не озвученных, не доложенных президенту страны. Потом будет поздно... Защищать будем и вас тоже, парни. Не дадим в обиду.