«Душевная травма на всю жизнь»: оправданная вдова убитого банкира хочет найти виновного в смерти мужа

Самарский банкир Дмитрий Пузиков погиб в марте 2012 года после отравления таллием во время застолья. В результате было возбуждено уголовное дело, и единственной подозреваемой стала супруга погибшего Екатерина, которая якобы подмешала яд в картофельное пюре.

Женщину, мать на тот момент полугодовалого сына, задержали и отправили в СИЗО. За пять лет она пробыла там в общей сложности почти год. Ещё год Пузикова находилась под домашним арестом. При этом ей пришлось пережить два обвинительных приговора на семь и девять лет. В итоге она добилась апелляции и признания себя потерпевшей.

27 августа 2018 года Пузикова отсудила у государства компенсацию морального ущерба в размере 1,75 млн рублей за незаконное уголовное преследование.

— Екатерина, позвольте поздравить вас с победой. Когда вы решили потребовать компенсацию за несправедливый приговор и почему?

— Мне кажется, государство тоже должно нести ответственность за ошибки, совершённые госслужащими. И я всегда хотела добиться извинений и компенсации. Поэтому сразу после выхода из СИЗО я стала требовать, чтобы меня признали потерпевшей. А также писала ходатайства в правоохранительные органы, чтобы поиск настоящего убийцы продолжался.

— Расскажите, как и когда вы познакомились с Дмитрием Пузиковым?

— Это было в 2010 году. Мне тогда было 22 года, а Дмитрию — 28. Мы познакомились благодаря моей подруге, муж которой работал вместе с Дмитрием. Она пригласила меня приехать, мы познакомились и в дальнейшем начали общаться. Через год мы сыграли свадьбу, а в 2012 году у нас родился малыш. 

— Вашего мужа отравили 7 марта 2012 года, и сразу же его родственники обвинили в смерти Дмитрия вас. Вы заявили, что подозреваете двоюродного брата мужа. Почему возникли эти взаимные обвинения?

— Отравление произошло на дне рождения двоюродного брата, и мы были убеждены, что это он совершил преступление. Мать моего мужа Галина Васильевна после смерти сына осталась одна. Единственными, кто имел к ней доступ, были как раз этот брат и дядя. Соответственно, они навязали эту версию как ей, так и следствию. Другие версии абсолютно не проверялись. 

— У вас были конфликты с супругом?

— Это всё выдумки. Дядя мужа и его брат рассказали следствию, что якобы у нас в семье были постоянные конфликты и мы часто ссорились с Дмитрием. Просто я никогда не повышаю голос. Лишь однажды на одном из заседаний суда я сорвалась и от отчаяния стала кричать, потому что творилась явная и жестокая несправедливость. Но в семье у нас скандалов не было. И мой супруг был неконфликтным человеком. 

— Как родственники мужа относились к вам до трагедии? 

— Мы редко общались. Потом ребёнок родился, и мне было на тот момент вообще ни до кого, тем более до всяких братьев. Я лежала с ребёнком в больнице и потом занималась им. Что было у них в голове, я не знаю.

— Почему следствие рассматривало только одну версию? Наверняка ваша защита должна была предоставить свою аргументацию?

— Знаете, я же никогда не сталкивалась с правоохранительной системой. В нашей семье было такое мнение, что если ты невиновен, то тебе и защитник не нужен. От кого защищаться? Поэтому и адвоката у меня в первые дни не было. Когда всё произошло, я думала, что сейчас следователи во всём разберутся и найдут виновного. Но, как оказалось, надо быть готовым ко всему.

— Как относилось следствие к вашей версии о причастности родственников мужа к отравлению? В частности, к тому, что дядя работал агрономом и имел доступ к таллию, которым травили грызунов.

— Правоохранительным органам мы об этом, естественно, говорили. Они проводили какие-то формальные проверки. Мы об этом заявляли и в суде, но и там наши доводы и доказательства не рассматривались. Как будто мы ничего не говорили. Они на всё просто закрывали глаза. Я, конечно, некомпетентна в судейских решениях, но даже на мой взгляд это совершенно неправильно.

— Почему не рассматривались версии, связанные с профессиональной деятельностью вашего мужа? Может быть, были другие заинтересованные лица?

— Для следствия, наверное, это была самая удобная позиция. Взять просто слабое звено и на него повесить. Зачем что-то искать дальше, копаться, изучать, проверять, анализировать. Всё ведь удобно и хорошо.

 Хотела забрать ребёнка в СИЗО

— Как вас задержали?

— В 2012 году, когда меня первый раз задержали, шестимесячный сын находился ещё на грудном вскармливании. В тот момент я проживала одна вместе с ним, и ко мне случайно приехала сестра. Я оставила коляску с Володей в сквере, потому что уже были допросы, и сказала: «Я сейчас съезжу на допрос, приеду и заберу». Там меня задерживают.

В этот момент у меня такая паника была по поводу ребёнка, потому что у сестры нет своих детей. Она младшая и не представляет, что с ними делать. По телефону я инструктировала её, что и как. Ребёнка, естественно, перевели на смесь, отчего у него началась аллергия, колики и всё остальное. Было ужасно. Потом приехала моя мама и разрывалась между адвокатами, СИЗО и ребёнком.

— Как вы себя чувствовали в тот момент?

— Конечно, я переживала огромные страдания из-за того, что не могу ему обеспечить и должное лечение, и уход. Такое безумное состояние было, что я его хотела забрать в СИЗО. Потом, когда я уже немного пришла в себя, осознала, что это не те условия, где может находиться ребёнок.

— Сколько месяцев в итоге вы провели в СИЗО?

В 2012 году я провела в СИЗО три с половиной месяца, в 2015-м — четыре месяца и в 2017 году — ещё три месяца. Первый год ещё велось следствие, и меня отпустили в связи с ухудшавшимся здоровьем ребёнка.

В 2015 году был приговор суда, который через четыре месяца был отменён апелляционной инстанцией, и меня вернули под домашний арест. Весь 2016 год я находилась под домашним арестом. Потом заново было начато судебное разбирательство, по результатам которого меня снова обвинили и посадили в СИЗО. Оправдательным решением апелляционной инстанции меня отпустили.

— Расскажите, каково оказаться там женщине, молодой маме, которая ни в чём не виновата?

— Тут два аспекта переживаний. Одни переживания связаны с тем, что тебя вырывают из твоей привычной жизни, социального круга и помещают в совершенно чуждый тебе мир, к людям, с которыми ты в обычной жизни ни при каких обстоятельствах не стала бы общаться. В большинстве своём это люди, которые имеют либо алкогольную, либо наркотическую зависимость и которые обвиняются по тяжёлым статьям.

— То есть невинно подозреваемых и обвиняемых там не было?

— СИЗО — это не колония, где все люди имеют возможность лучше узнать друг друга. СИЗО — это небольшие камеры по четыре человека. Тебя туда помещают, и, в принципе, весь твой круг общения состоит из них. Вы сидите вчетвером и круглосуточно проводите время (вместе. — RT). Поэтому за остальных сказать не могу, но люди, с которыми лично я находилась в СИЗО, реально нарушили закон.

— Как проходил раздел имущества вашего супруга? Кому в итоге всё досталось? 

— Ещё и месяца не прошло после смерти моего мужа, как имущество стали переоформлять на его дядю. Я предполагаю, что он оказывал давление на Галину Васильевну, запугивал, что я сейчас отравлю и её, и всех. Поэтому имущество надо срочно переоформить. О том, что идёт процесс перерегистрации недвижимости, я даже не подозревала. Только в 2013 году мои адвокаты обратили внимание на эти факты.

Они (брат и дядя Дмитрия Пузикова. — RT) хотели обойти меня и ребёнка, чтобы мы не вступали в наследство. Я так понимаю, они хотели всё это быстро распродать. Хотя по закону не имели права это делать: главным наследником имущества был сын. Но они сами попали к нечестным риелторам, которые их обманули: недвижимость забрали, а деньги не дали. Хотя, наверное, что-то и осталось. Когда в суде поднимался этот вопрос, выяснилось, что часть недвижимости дядя перевёл на мать мужа.

— После оправдательного приговора и выигрыша дела о моральном возмещении за неправомерное уголовное преследование дело уйдёт на доследование. Вам до сих пор важно узнать истинного виновника смерти мужа, или, наоборот, вы хотели бы всё забыть?

— Забыть, на самом деле, не получится. Это душевная травма на всю жизнь. И чувство обиды несмотря на то, что меня признали потерпевшей, принесены были извинения от органов прокуратуры, остаётся у меня до сих пор.

Безусловно, мне хочется, чтобы виновный был наказан, потому что, понимаете, изначально случилось это с ребёнком, дальше у меня отняли мужа, разрушили нашу семью, забрали у меня человека, которым я жила, который был мне родным, который отец моего ребёнка. У него больше не будет другого отца. Я сейчас написала ходатайство, чтобы расследование было продолжено.

Планы на будущее

• © Фото из личного архива

— Давайте перейдём к позитивной части нашей беседы. Когда вы находились под домашним арестом, вы познакомились с Алексеем Рясковым, президентом федерации кикбоксинга Самарской области. Вы ещё не расписались или уже стали законными супругами?

— Счастье любит тишину. Мне было определено два часа на прогулки с сыном. Поскольку ребёнку надо чем-то заниматься, а мне нельзя было отходить от дома дальше двух километров, то ближайшее, что у нас было, — это секция по кикбоксингу... Там я познакомилась с Алексеем, с которым впоследствии завязались отношения.

— Сейчас, когда все претензии с вас сняты, чем вы планируете заниматься?

— У меня юридическое образование и есть определённый стаж по профессии. Я собиралась строить карьеру и развиваться. Когда я находилась под подпиской о невыезде, я пыталась устроиться на работу, проходила собеседования, но во всех достаточно крупных компаниях имеются свои службы безопасности, проверку которых я не могла пройти.

Сейчас я признана потерпевшей и на своём опыте убедилась в значимости профессии адвоката… Если бы изначально у меня был грамотный адвокат, то всех последствий можно было избежать. Так что, возможно, я постараюсь сдать экзамены и получить статус адвоката.

— Может быть, вы хотите заняться правозащитной деятельностью, борьбой за права женщин?

— Это возможно. Но пока я готовлюсь к квалификационным экзаменам. Я же хотела строить карьеру, но за шесть лет я даже не могла мужа нормально оплакать. Все силы уходили на борьбу. У меня не было времени заниматься собой и саморазвитием. И сейчас мне сложно навёрстывать этот шестилетний период. Я надеюсь, что всё получится.

— На что планируете потратить деньги, полученные в качестве компенсации морального вреда за незаконное уголовное преследование?

— Все эти переживания и страдания, которые перенесли я, мой ребёнок и мои родители, их просто невозможно оценить в финансовом эквиваленте. Было потеряно и здоровье, и время — как это перевести в деньги? Но компенсация достойная. Мы все знаем, что денег много не бывает. Найдётся куда — это и образование сына, и на будущее, и жилплощадь улучшить.  

— Как сейчас себя чувствует ваш сын?

— Друзья, с которыми общаемся, отмечают, что раньше сын был угрюмый, взгляд у него был такой пронизывающий, серьёзный. А сейчас он наконец стал нормальным ребёнком. Он улыбается, общается, смеётся. Ведет себя так же, как детишки его возраста. Но поскольку много раз я отсутствовала, у нас общение прерывалось, меня забирали, он до сих пор иногда ни с того ни с сего спрашивает: «Мам, а ты больше никуда не уедешь, точно?» У ребёнка, как и у меня, сохраняется это беспокойство.