Революционный юбилей

5 сентября 1918 г. Совнарком РСФСР издал постановление, где указывалось: «Обеспечение тыла путём террора является прямой необходимостью... Необходимо обеспечить Советскую Республику от классовых врагов путём изолирования их в концентрационных лагерях; подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам; необходимо опубликовать имена всех расстрелянных, а также основания применения к ним этой меры». Этот документ получил название «Декрет о красном терроре». 

Также по теме

«Символ революции, победы и ностальгии»: как Красное знамя стало флагом российского государства

Ровно 100 лет назад флагом Российской республики стало Красное знамя. Соответствующий декрет был принят ВЦИК РСФСР. Красное полотнище...

Революционные события столетней давности вообще отмечаются и обсуждаются довольно вяло — довлеет дневи злоба его, а прежняя риторика насчёт новой эры в истории человечества напрочь забыта. Но если забвение постигло даже парадные события, в честь которых раньше были установлены табельные дни, то уж тем более мало охотников вспоминать день, который прямо гласит: «Террор!». 

Может быть, горячо взялись бы поминать этот день антикоммунисты, но тут горячности препятствует общая размытость понятия. Что считать террором применительно к отечественной истории после 1917 г.? Если считать таковым политику устрашения, заключающегося в массовых репрессиях без суда и следствия, просто по принадлежности к нежелательной социальной группе, то такая политика никак не укладывается в узкие временные рамки Декрета о красном терроре, действие которого было формально прекращено спустя два месяца — 6 ноября 1918 г. 

Между тем различные мероприятия, сопровождающиеся массовыми казнями, а также иными репрессиями, имели место как до 5 сентября, так и после 6 ноября. Задолго до 5 сентября, практически сразу после прихода большевиков к власти, выяснилось, что при полном развале госуправления единственным напрашивающимся способом решения разных задач новой власти является расстрел или угроза расстрелом. В переписке председателя Совнаркома В.И. Ленина постоянно встречаются требования расстрелять разные группы лиц: пьяниц, саботажников, бывших офицеров, проституток, контрреволюционеров etc. 

И после 6 ноября массовые казни продолжались. Достаточно вспомнить расправу, которую Землячка и Бела Кун учинили над населением Крыма после эвакуации Врангеля.

В принципе, историки считают датой окончания красного террора 1921 г., когда закончилась Гражданская война, но это вопрос сложный. Трудно не усмотреть политику массового устрашения в мероприятиях эпохи «великого перелома» и в решениях, принятых 1 декабря 1934 г. (немедленно после убийства Кирова): максимальное упрощение судопроизводства, очистка Ленинграда от бывших людей etc. Дальше, в 1936—1938 гг., тоже устрашение хоть куда. 

И, как и у французов в 1789—1794 гг., основные жертвы устрашения (до 4/5) не аристократы, ленинская гвардия, бывшие люди etc., а люди самого простого звания. При терроре так всегда бывает.

Но Декрет от 5 сентября 1918 г. примечателен тем, что слово «террор» не пытались скрыть как ужасное и неприличное — напротив, им гордились. Впрочем, Ленин любил это слово до самой смерти — в письме наркомюсту Курскому от 17 мая 1922 г. он писал: «Суд должен не устранить террор, а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас.  Формулировать надо как можно шире, ибо только революционное правосознание и революционная совесть поставят условия применения на деле, более или менее широкого». Заметим, что Сталин, который был вряд ли сильно гуманнее Ленина, напротив, этого волшебного слова всячески избегал. В его эпоху оно не употреблялось вообще. По известной формуле «явление есть, а слова нет». 

Скорее всего, тут дело в смене культуры. Первое советское правительство было не то что идеально образованным, но, безусловно, члены его выросли и сформировались в рамках тогдашней европейской культуры, когда тон и интеллектуальную моду задавала Франция. Что и проявилось в наркомах, когда, придя к власти, они рядились в камзолы французских революционеров — подобно тому, как последние, в свою очередь, рядились в греко-римские одежды. Очевидно, это необходимо, ибо как-то возвышает себя — «Я не просто дорвался до власти, я продолжатель великих традиций». Отсюда и весь лексикон 1918 г., все эти декреты, комиссары, отсюда и театральное объявление о терроре. 

Явная отсылка к героическому (как тогда большевикам представлялось) якобинскому террору 1793 г. То есть «Он был монтёром Ванею, но в духе парижан себе присвоил звание «электротехник Жан». Отсюда, впрочем, и иронические выражения «местечковый Дантон» и «уездный Робеспьер». Сегодня назвать какого-нибудь решительного деятеля Дантоном — так вовсе не поймёт или по созвучию поймёт превратно. Люди же раньшего времени понимали.

Но всё это быстро ушло, тем более что никому особенно и нужно не было.

Сталин, как человек другого образования и другой культуры, уже совершенно не нуждался в декорациях 1793 г. Тем более что и декорации сильно на любителя. Гениальность тов. Сталина была в том, что он понимал: в случае надобности заниматься террором можно и даже нужно, а вот употреблять слово «террор» совершенно не нужно, гораздо лучше петь: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек».

Поэтому Декрет о красном терроре растворился в памяти.

Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.