Не помню, по какой дороге я ехала в тот день, когда произошла моя встреча с русским. Это было где-то под Донецком, лет девять назад. Тогда важными мне казались другие обстоятельства — например, то, что обещалось танковое наступление ВСУ. Прямо по этой дороге. И меня гнала мысль, что надо скорей. На блокпосту, а ими тогда полнились дороги, меня остановили два деда. Один имел при себе винтовку. Другой — георгиевскую ленту.
— А тут только вы? — изумилась я.
— В бой идут одни старики, — гордо пошутили они.
Всё. Во мне сразу включился «культурный код», система распознавания «свой — свой».
«В бой идут одни «старики» — знаю этот фильм, смотрела. И родители мои смотрели. И деды эти смотрели, когда меня ещё на свете не было.
Из этого ответа я поняла: с поста они не уйдут.
— А хоть за что стоите? — спросила я.
— Мы боремся за свой, русский язык, — раздражённо ответил один.
— А вы считаете, что за язык можно умереть? — спросила я.
— Считаем. Он — родное. А за родное как можно не умереть? Юра, иди сюда! — позвали они. Из посадок выскочил парень. — Скажи, ты можешь умереть за русский?
— Могу, — не задумываясь ответил он.
— А почему?! — спросила я.
— А откуда я знаю почему? Могу — и всё!
У меня было девять лет на то, чтобы расшифровать этот ответ. С тех пор я носила ту сцену в себе, она произвела на меня впечатление. Почему? Откуда я знала почему. Просто произвела, и всё. Я выложила отрывок того разговора сразу же в соцсетях, и мне начали писать либеральные знакомые: «Какие дураки! Умирать за язык?!», «Убивать за язык?! Разве можно убивать за право говорить на своём языке?», «Русский язык того не стоит. И при чём тут сразу и опять русский?»
Но как же при чём?
23 февраля 2014 года первым решением, которое продавил победивший «майдан», стала отмена закона «О государственной языковой политике». С русского языка был снят статус регионального.
Это вызвало протесты на юго-востоке страны, и вот те два деда были, по сути, участниками этого протеста. И это же не совпадение, что первым делом «майдан» решил разделаться с русским.
Язык — это народ. Язык — это то, что позволяет сохранить культурный код народа. Я и эти деды смотрели один фильм с близкими и мне, и им по национальному характеру героями. Иллюстрирующий событие, лежащее и в моём, и в их коде, — Великую Отечественную войну. Деды — граждане Украины, я — гражданка Российской Федерации. Но мы — представители одного мира, одного народа. Им достаточно было произнести одну фразу «В бой идут одни старики» — и слова нажали на нужные клавиши моего кода, унаследованного из нашей общей вековой культуры.
Код включился и выдал мне бездну образов, ворох смыслов, которые уже лежали во мне. Вошли в меня на русском, сформулировались на русском, и, если бы мне пришлось их из себя вытягивать, я бы облекла эти важные смыслы, из которых я вся и состою, в русские слова. Юра не смог, это не его дело, а дело таких, как я, — работать со словами. Но тот незнакомый, но свой мне Юра на всех уровнях — сознательных и подсознательных — знал, что за русский может умереть. И чем больше нас таких, с одним кодом и с одними смыслами, звучащими на русском, тем шире наш народ.
Нет, сейчас, в 2023-м, на ту мимолётную встречу на дороге я смотрю совсем иначе. Я вижу её через тотальные запреты русского языка на Украине, через снесённые памятники Пушкину.
Кстати, с днём рождения, Александр Сергеевич!
Жаль, что я тогда, в 2014-м, не могла ответить в соцсетях: «Да, взять винтовку и идти в сопротивление, может быть, негуманно, да только убивать целый народ — гораздо хуже». А запрет родного языка — это и есть убийство народа. Ведь язык — это народ. Язык — хранитель кода.
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.