«Люди рождаются патриотами своей страны»: Арам Габрелянов — о развитии России, идеологических спорах и методах YouTube
Арам Габрелянов — о развитии России, идеологических спорах и методах YouTube
— Арам Ашотович Габрелянов у нас в студии. Арам Ашотович, вы бы сняли интервью со скопинским маньяком?
— Я думаю, интервью я бы не снял.
— Почему?
— Если честно, я вообще не сторонник того, что, когда касается детей, чего-то связанного с детьми (у неё ребенок есть, у девушки этой), — я вообще не сторонник травмировать таких людей.
— Да она сама (во-первых, две девушки — две), она сама была в этом фильме.
— Я понимаю. Я говорю о другом. Вот то, что ты сейчас сказал про ханжество, — это всё правда. Я полностью поддерживаю, потому что все, кто наезжает, всё то же самое делали бы — и спокойно делали, потому что я чётко помню, как Андрюша Малахов с пафосом ругал газету «Жизнь», Life: «Как же вы, жёлтая пресса...» — и как сейчас он приглашает всяких проституток к себе в эфир и начинает с ними сюсюкать ради какого-то рейтинга.
— Может, у него и были как раз эти девочки, жертвы эти или одна из них.
— Нет, не было, мне кажется.
— Значит, Борисова была...
— Не знаю. Но то, что ты прав на 100% насчёт этого пафоса, — это правда.
— Скажи, пожалуйста, если бы у тебя была возможность взять интервью у Гитлера, ты бы взял интервью у Гитлера?
— Конечно.
— А чем тебе, б***ь, Гитлер отличается?
— Нет-нет, я сейчас же говорю немножко о другом... Я интервью, материал этот не смотрел. Я начал смотреть, потом перестал... Вот именно из-за этого. Получилось, что я иду на поводу, что вот эта истерика: «Давайте посмотрим...»
«Мне нужны деньги, много денег»: как скопинский маньяк Мохов пытался продать RT свои откровения
— «...какая же она мразь».
— Да, мразь или не мразь. Во-первых, я не хочу её (Ксению Собчак. — RT) судить. У меня есть своё мнение о ней, то есть я вообще считаю, что профессионально, как ты говоришь, я разговаривал со своими ребятами-журналистами. Они говорят: «Профессиональная работа о маньяке другого маньяка, который маньяк цинизма, хитрости». Я вот так считаю.
— А твои ребята не маньяки? А ты не маньяк цинизма и хитрости?
— Нет. Я маньяк. Я не скрываю, но я никогда не допускаю относительно себя, что я не маньяк, давайте о том, какой я святой и тому подобное. Я никогда этого не говорил и всегда говорил, что журналист должен... Всё, что ты сейчас сказал с таким пафосом про журналистов, — ты прав на 100%. Уж то, что не Володе Соловьёву, Союзу журналистов вот это говорить. Вот 100% не ему это говорить, потому что...
— Почему?
— Блин, я прошел это всё, когда Олега Кашина избили, я всё это видел, когда боялись твои коллеги, твои сотрудники НТВ, когда ты там за него впрягался в эфире и за него прямо в бой шёл. Я, кстати, ему всегда это говорю. «Настоящий мужик — это Красовский», — говорю Кашину.
Реально говорю. Кашину всё время говорю: «Вот кто мужик». Потому что я там был, я видел, как журналисты-энтэвэшники, которые сидели и шипели на Антона: «Не надо, не надо там вот», потом вышли. Я же помню чётко, ты приглашал в эфир Руцкого, Руцкой стал с ними ругаться — никто не заступился за журналиста. Я вообще не сотрудник НТВ. Пришлось с Руцким мне выяснять отношения. Какого хрена? Вот и всё...
— Так что можно и что нельзя делать в журналистике?
— Своим журналистам я категорически запрещал трогать чужих детей. Категорически.
— Что это значит?
— Если ребёнок несовершеннолетний... Были случаи, когда не только маньяки, но и коррупционеры (а там были дети, там как-то было связано)... Я старался, говорил, что детей трогать нельзя.
— Что значит «нельзя трогать детей»?
— О них писать нельзя, потому что дети страдать могут, если несовершеннолетние.
— То есть убийца, маньяк — и у него двое детей: вот, посмотрите, девочка Лиза и мальчик Володя. Не надо говорить про девочку Лизу и мальчика Володю?
— Да. Я бы не говорил, честно тебе скажу, я бы не говорил. То, как мне мои журналисты говорят, что она выворачивала нутро этого подонка, пыталась, по крайней мере, вынуть, — да, я бы это делал. Детей бы я не показывал, потому что...
— Она не показывала детей. Там не было никаких детей.
— Значит, нормально.
— Там девушка взрослая, ей уже за 30 лет.
— Но у меня своё представление. У тебя своё представление, у любого журналиста своё представление о журналистской работе. У меня больше политизированное представление. У других моих сотрудников менее политизированное. Кто-то занимается криминалом, кто-то — светской хроникой и тому подобным... Есть какие-то моральные вещи, которые трогать нельзя, например.
— Детей.
— Детей нельзя, да, категорически.
— Ещё что?
— Взрослых родителей нельзя.
— Пенсионеров.
— Да. Пенсионеров... Так я воспитан. Так я старался это всё обходить. Вот это — да.
— Что случилось с телевидением Life?
— В какой-то момент акционеры приняли решение, что надо...
— Его закрыть.
— Да. Закрывать.
— Почему?
— Я думаю, что не поверили в будущее, не поверили в то, что можно с ним что-то сделать — и всё.
— Насколько это был смотрибельный проект в тот момент?
— Сейчас бы наступило время Life.
— Да?
— Тогда он, конечно, немножко опережал время.
— А чем он таким, прости, опережал время?
— Он опережал, потому что мы оперативно старались с места события давать... Мы же очень много использовали форматы 3D, дополненной реальности, очень много людей на местах нанимали, которые на нас работали.
— То есть это была куча денег?
— Да. Это было очень дорого, и акционеры, видимо, приняли решение, что сейчас не стоит.
— Ты говоришь, что сейчас это было бы таким хедлайнером.
— Я просто честно тебе скажу, Антон, я реально был уверен, что журналистика как таковая, кроме того, что связано с YouTube, с креативом особенно (я вообще верю в креатив), погибает, если честно, я думал, что всё. Но не ожидал, что такой информационный виток начнёт раскручиваться. Но это всё связано с политикой, с войнами. Вот сейчас как раз тот момент...
— Когда надо бы вернуть Life?
— Да-да. Ну, не вернуть, но такого уровня сделать телевидение, которое бы действительно с места событий давало... Это примерно то, что делал тогда, ещё когда ты работал на НТВ, когда был Кулистиков. Примерно то же самое, но уже на новом технологическом витке.
— Это было чисто финансовое решение или у тебя был всё-таки конфликт с акционерами?
— Я думаю, что...
— Все бесконечно писали: вот, ты спиз... Нельзя ругаться. Мы же в эфире.
— Там был очень серьёзный психологический момент, даже не финансовый. Дело не касалось денег, если честно. Дело касалось того, что я начал задевать, Life начал задевать очень сильно элитные группы.
— То есть олигархов?
— Да. Потому что тогда была ситуация какая (и сейчас я считаю, что так должно быть в стране)? Должен быть президент один, над схваткой...
— То есть царя не трогаем?
— Да, потому что должен быть один человек, который... Как в семье: есть папа, который... Это так устроен мир. Вы никак не можете...
— Вы либералы.
— Не то что либералы. И мои журналисты молодые. Ты думаешь, что? Вот они работали в Life — это же был постоянный спор со своими детьми.
— Можно ругать Путина или нельзя ругать Путина?
— Даже не то что ругать. Нельзя по каждой мелочи доставать его, понимаете?
— Что ты имеешь в виду?
— По каждой мелочи. Например, я смотрю свой эфир на Life. Выходит девушка, идут вот эти дольщики, скандал дольщиков. Выходит дольщица в норковой шубе, с тремя норковыми шубами дольщица. Знаешь, кто были дольщики?
— Я знаю, кто это, да.
— Это люди, которые вкладывали в квартиры.
— Долларовые ипотеки.
— Да-да. И кричит: «Вот...»
— «...Путин».
— Да. Журналистка берёт микрофон и говорит: «Вот, Владимир Владимирович, в эфире я вам говорю: люди страдают» (это в Life всё). Я приглашаю Толика Сулейманова, главного редактора, приглашаю редактора его отдела. Говорю: «Слушайте...»
— При чём тут Путин?
— Давайте посмотрим эфир. Смотрим. Говорю: «Толик, Путин тут при чём? Ты на её шубы посмотри». Человек вложил деньги...
— Ну ладно, она же... Нет. Ты тоже не связывай. Извини, пожалуйста, ты тоже не связывай Путина и шубы.
—Она, поверь... Ты же вкладывал деньги. Ты же не дольщик, которого заставили вкладывать деньги, правильно?
— Нет. Кто-то должен рассудить этот конфликт.
— Подожди. Почему это должен Путин рассуждать?
— Это второй вопрос.
— Есть суд.
— Ты просто тоже странный такой. Знаешь, я тоже однажды еду в поезде, а там женщина такая входит, значит, тоже в шубе и в шапке, и другой женщине говорит: «Женщина, я сердечница. Можете со мной поменяться? Я на верхней полке, можно мне нижнюю?» Та на неё так смотрит и говорит: «Сердечница, а в норковой шапке». Вот ты тоже такой.
— Нет, я не такой.
— Вот она дольщица — а в норковой шубе.
— Если она стоит в шубе, значит, не последние её деньги вложены в квартиру.
— Очевидно. Может, у неё только на шубу и осталось?
— Может быть. Но вопрос-то в чём? Дольщики — это кто? Это люди, которые покупали квартиры, кому-то вверили их. Правильно или нет?
— Да. Но у них есть контракт.
— Да. Есть контракт. Путин тут при чём?
— Это я с тобой согласен.
— Девочку эту приглашаю, а она уже дрожит вся, думает, сейчас Арам Ашотович будет орать. Говорю: «Слушай, вот ты умная девочка, толковая. Ты мне объясни, Путин тут при чём?» Она говорит: «Ну как? Он за всё в стране отвечает». Я говорю: «За этого дольщика тоже отвечает он?» Она говорит: «Да».
— Но ты один из тех людей, которые в информационном смысле и придумали эту систему, где Путин за всё отвечает.
— Нет.
— Ну как нет?
— Смотри. Мы придумали, я считаю, как?
Есть несколько основополагающих вещей в государстве, за которые отвечает президент. Первое — это безопасность своей страны и безопасность людей, полиция, то-то, то-то. За это он действительно отвечает. Заканчивая тем, что безопасность того, что пенсионеры должны вовремя получать пенсии. Но нельзя всё вешать на него. Во-вторых, нельзя выводить элиты из-под удара.
Вечный мой спор был в чём, знаешь? Мне говорили: «Какого хрена ты трогаешь Абрамовича?» Я говорю: «И что?» — «Но это же человек, который рядом с Путиным, в хороших отношениях». Я говорю: «И что? Полстраны с ним в хороших. Тут каждый нормальный человек к нему хорошо относится. Что, мне теперь не трогать, что ли? Почему?» И это, видимо, была масса этих элит, которых мы задевали. Мы же трогали всех подряд, ты же помнишь.
— Кого?
— Начальника полиции Колокольцева. Всех подряд.
— Министра внутренних дел.
— Да. Министра внутренних дел трогали. Пожалуйста, любого.
— Кроме Путина.
— Кроме Путина, трогали всех.
— Ужас.
— Это правда было так. Это была правда. Это все знали. Так было построено, и никто... Ну трогали как? Не просто докапывались.
— Я понимаю, что не так. То есть какими-то...
— Мы не докапывались. Факты есть, но мы не виноваты, например, что...
— Расскажи, я понял. Как вообще происходило ваше расставание? Тебя как-то позвал, условно говоря, Ковальчук и сказал: «Арам...»
— Нет.
— А как?
— Там юридически вообще Ковальчук ни при чём.
— Мы же понимаем.
— У нас была очень простая договорённость. У нас был акционер. Мы договорились с первой минуты, что, когда контракт мой заканчивается (я в News Media до сих пор сам ещё акционер, у меня там 25%), как генеральный директор я уйду, если будет не устраивать. Сказали: «Всё, не устраивает». Всё — вопросов нет.
— И сделали Лену Лапину.
— Да. Поставили Лену Лапину — всё. В чём вопрос? Никаких проблем. Я вообще считаю, что... Я же сам таким был, приглашал главного редактора, говорил: «Контракт закончился?» — «Нет. Ещё полгода». Вот тебе зарплата за полгода вперёд. Спасибо. До свидания. Всё.
— Это кому ты так сказал?
— Были такие случаи.
— Несколько?
— Конечно, были такие случаи.
— Я понимаю, что были. Прямо несколько было таких?
— Почему? Была ситуация с Сашей Малютиным. Он умница, он действительно...
— Он был главным редактором «Известий».
— Умница, всё. Но пришло время расставаться.
— А что ты его уволил?
— Я его не выгонял, но пришло время расставаться и поменять команду. Я позвал его, честно с ним расстался.
— Скажи, пожалуйста, вот этот конфликт, когда тебя вызвали. Тебе же было обидно, очевидно? Говорить, что было не обидно, — это враньё, Арам.
— Нет. Мне было обидно не из-за этого, не за себя. Мне даже жена говорит: «Слушай, я, честно говоря, думала, что ты страшно расстроишься, а ты как-то спокойно это всё воспринял». Мне было обидно, что ребята, с которыми я работал, они старались новое придумывать. Те ребята, которые ушли в «Базу», старались что-то новое придумывать. Они хотели модернизировать Life. Это не понравилось, сказали нет. Им предложили остаться, я им тоже говорил. Они сказали: «Нет, мы оставаться не будем. Если новых изменений не будет, мы пойдём».
— И «База» теперь не зависит никаким образом от Life, да?
— Нет.
— Но ты тем не менее продолжаешь какое-то количество раз в месяц туда, на этот Life, ходить, да?
— Я на Life работаю вообще-то.
— Что ты там делаешь?
— Я редакционный директор.
— Ты же не ходишь там на работу.
— Я провожу семинары. Почему не хожу? Я хожу. Я с утра до вечера занимаюсь Mash, читаю тексты региональные, любые. Я просто не занимаюсь финансовыми вопросами. Всеми финансовыми вопросами занимается Лена Лапина. А тогда я и финансовыми занимался, и нефинансовыми — всеми делами занимался. Сейчас я занимаюсь творческими вопросами. Сейчас развиваем региональную сеть Mash. Life сейчас немножко развиваем. Сейчас в Life хорошие показатели, начали расти.
— Как ты относишься к отношениям, скажем так, такого рода производителей, как ты или как мы, с YouTube, например?
— Я вообще считаю, что мы в России очень сильно упустили момент.
— Я сегодня ровно то же самое говорил у тебя на Life. Ровно этим текстом.
— Наверное. Я помню чётко, что был ещё Володин, я писал ему справку, что время уходит, категорически уходит. Если мы это не обуздаем... Все телевизионные редакторы, все, с которыми у меня прекрасные отношения, на меня обижались страшно: Арам предсказывает гибель телевидения.
Я говорил: «Хотите вы или нет, всё умрёт». Вы понимаете, что умрёт, в смысле вот это телевидение с показами сериалов, это всё никому не нужно. Я, честно говоря, думал, что новостное тоже умрёт. Это была моя ошибка.
Но то, что мы упустили YouTube, мы упустили создание даже своих... Вот я занимаюсь, мне это интересно, хоть я уже и старый, но мне интересно...
— А сколько тебе лет-то? Какой ты старый?
— 59—60.
— Ну ладно, старый?
— Всё равно.
— Старый — это вот президент Байден, хотя тоже по американским меркам он мальчишка.
— Да. Так вот, я, когда увидел первый раз TikTok, честно говоря, офигел. Думаю: «Блин, вот китайцы звери». Я потом узнал, что они вложили $1,5 млрд в развитие TikTok. Представляешь? А сейчас TikTok стоит $150 млрд. Вот люди занимаются бизнесом, понимаешь? А у нас не бизнес, а хрен знает чем мы занимаемся.
— Что сейчас нам делать-то?
— Сейчас что? Сейчас нужно усиленно... Я лично считаю, сейчас не хватает когорты таких, как ты, как Кашин, толковых ребят, которые были, реально умных ребят. Всё равно вы взрослеете, понимаешь?
— Мы стареем уже.
— Да. Стареете, но когорты молодой, 17-летних, 15-летних, я бы, например, работал сейчас на 12-летних, на 15-летних пацанов. Вот будущее России, вот кем надо заниматься.
— Хорошо. Что это значит? Ты бы где работал?
— Надо им давать возможность. Страна реально богатая. Надо давать возможность.
— Ты сейчас тоже реально как дед говоришь. Я тебя спрашиваю: что надо делать с YouTube?
— Я тебе объясняю. Что делать с YouTube? Нужно создать огромный фонд и людям давать возможность рисковать, делать свои проекты. Из 100 проектов один выстрелит — уже хорошо. Не говорить, что 99 из 100 украли бабки, всё. Хрен с ним, украли — украли, зато один самородок появится, который выстрелит и станет крутым, будет нацию прославлять. Понимаешь, у нас сейчас слабость страны в чём? У нас, во-первых, нет Гагариных.
— Гагарин просто пилот.
— Слушай, у нас нет людей, кто может сделать Гагарина. Я же читал, как Гагарина делали. Лучше него лётчиком был Титов. Ты знаешь об этом? Титов был на порядок лучше, чем Гагарин. Просто Титов был смурной, хмурый.
— Да, конечно, правильно. Сергей Павлович принял правильное решение.
— Молодец. Гениальное решение.
— Потому что там летать-то не надо. Там надо было сидеть просто.
— Да. Этот гениальный: у него улыбка, всё. В этом и есть кайф, понимаешь? А у нас получается, мы стараемся: давайте вот мы, Фонд кино, дадим 100 млн 100 фильмам, но все должны принести сумасшедшую прибыль. Да так не бывает. Из 100 один принесёт прибыль, а другие пусть учатся, развиваются — кто-то выстрелит. Я тебе могу пример рассказать. Знаешь, что такое Roblox?
— Нет.
— Не знаешь. Вот видишь, ты уже старик, а я — нет.
— Я вообще старый м***к абсолютно.
— Roblox — это шикарная детская игра, сейчас самая передовая.
— У тебя просто внуки наверняка есть.
— Да.
— Вот именно.
— Не только внуки. Там Ашот (Габрелянов. — RT) ещё просто этим занимается, он мне рассказывает. Я в это вникаю, мне интересно. Roblox делали десять лет. Эта игра на чём построена? Дети, у кого там 15-летние, 16-летние пацаны, девчата, у кого есть возможность, навыки программирования, программируют на платформе себе игру с их инструментами и начинают...
— То есть они сами делают свою игру?
— Да. Сами игру делают на этой платформе, играют, и все другие начинают играть.
— Это наша игра?
— Нет. Это западная. Ты представь. 800 человек в фирме, десять лет делали. Один из учредителей, их было двое, умер, потратили кучу денег, вышли на IPO, $67 млрд стоимость игры. Теперь сравни со стоимостью «Газпрома», понимаешь? Вот и всё. А в штате 800 человек. Вот в чём сила. Но никто этим не хочет заморачиваться, потому что интернет мало кого здесь интересовал.
— Слушай, при этом мы сделали «Яндекс», мы сделали «ВКонтакте».
— Я сейчас тебе не буду говорить одну вещь.
— Почему?
— Я не назову фамилию.
— Я её сам назову.
— Делали телевидение, чтобы смотрел один человек — Владимир Владимирович Путин.
— Да.
— Всё. Это строилось под него. Вот ему показали — всё нормально, всё хорошо. А то, что люди пачками уходят с телевидения, — это пофигу, хрен с ним. Смотрят — и хорошо. Одному большому начальнику говорят: «Так Life все смотрят, Life News все смотрят». Да ладно, мне-то что? Мне главное, чтобы смотрели в одном кабинете. Мне остальное пофигу.
— Ну да, потому что у меня один зритель.
— Да. А я считал, что зрителей должно быть много. В этом и сила государства. Понятно, что я сейчас говорю тебе...
— Почему такая ситуация?
— А я объясню.
— Потому что все м***ки?
— Нет, не в этом дело. Здесь экономически очень трудно вот это всё... Нашей системой очень трудно управлять, потому что у нас нет фондов, у нас нет возможностей, как можно это раскрутить, понимаешь? Вот этого нет.
— При чём здесь фонды? Ещё раз говорю.
— На Западе как? Ты пришёл в фонд — за тобой бегают, понимаешь?
— Правильно, ты абсолютно верно ведь говоришь.
— Вот Ашот делает сейчас чудо.
— В Нью-Йорке.
— Нет, он здесь живёт. В Нью-Йорк он ездил, ещё когда был не женат.
— Да?
— Да. Он с двумя детьми здесь с женой. Но проблема в другом. Ему кучу предложений китайцы написали, индонезийцы написали. Из русских никто не написал. Один раз написали из МТС. Он сказал: «Столько-то...» Они посмотрели, видимо, там попилить не получится — всё.
— Вот я тебя спрашиваю: почему? Потому что здесь нет денег или потому что всем управляют м***ки?
— Здесь нет интереса, не создан класс людей, которым интересно. Пропали параноики. Вот Кулистиков был параноик от телевидения. Понимаешь, он был параноик. Вот я его хорошо знаю, он был реальный параноик. Он кайфовал от этого, он просто с ума сходил... Это и было — побеждали параноики. Костя Эрнст был параноик своего вот этого шоу, всех этих креативных дел, понимаешь? Класс параноиков потихонечку...
— Но Костя никуда не делся. Что, Костя изменился?
— Конечно, время изменилось. Ситуация меняется потихонечку. У людей пропадает интерес меняться... Он реально до сих пор, я считаю... Вот я сегодня разговаривал с одним человеком, говорю: «Он до сих пор гениальнейший по креативу, по мозгам».
— Константин Львович?
— Да, Константин Львович. Реально он гениальный. Понятно, что я с ним всегда спорил и говорил, что по новостям он ни хрена ничего не понимает. Я ему это открыто говорил, но по креативу, по мозгам и вообще тому, что он может сделать, у него реально гениальные мозги. Таких нет, реально нет. И новой когорты молодых пацанов тоже нет.
Нераскрывшаяся снежинка - неофициальный бренд Игр в Сочи
— А почему её нет? Объясни мне, пожалуйста.
— Я не знаю.
— Что значит «не знаю»? Подожди. Сидит Константин Львович. Константину Львовичу 60 лет. Он сидит уже 24 года генеральным директором или до этого главным продюсером с функциями генерального директора Первого канала. Очевидно совершенно, что молодым людям неоткуда появиться, если у тебя человек руководит телевидением 25 лет.
— Почему?
— Они же на его место хотят все.
— Почему? Можно было параллельно создавать, можно было что-то ещё создавать. Это, во-первых, не его даже задача, это задача государства. Я вообще считал... Я однажды Володину написал такую справку, сказал, что все люди, кто проработал 20 лет — в администрации, везде...
— Должны уйти.
— Пишут заявление — и до свидания.
— А ты не пытался начальнику Володина это написать?
— Нет. А при чём тут начальник? Начальник, избранный людьми, — он избранный, а эти — назначенные. Всё — 20 лет прошло, тебя назначили — спасибо, как говорит Рамзан Ахматович, «салам алейкум», до свидания. Всё.
— А что тебе Володин ответил?
— Володин сказал, что людей нет, что нет чёткого построения, нет схемы, как это всё менять. Покажи мне, где эти люди, как они появятся.
— Покажи. Ты показал ему этих людей?
— Нет. Как человек может появиться, когда всё забито?
— Так я тебе про это и говорю.
— Я согласен, ты что думаешь? Ты мне не агитируй за советскую власть. Я говорю о другом: что не создана система чёткой лестницы, в которой люди начинают расти. Государство должно на этой лестнице... Вот то, что делал сам Путин. Ты говоришь, Путин...
— Я ничего такого не говорил.
— Вот взял «Сириус» — сделал же.
— Что сделал?
— «Сириус» знаешь? Школу в Сочи, которая талантливых детей...
— Относительно знаю.
— Да. Но он это сделал. Но это должны делать все. Государство должно этим заниматься.
— Я не очень понимаю. Что значит «Путин сделал школу в Сочи»?
— Он же под своё шефство взял школу «Сириус».
— Ты пойми, что страна, в которой президент должен брать школу под шефство...
— А что ему делать?
— Не брать школу под шефство.
— А что делать?
— Не брать.
— Талантливых ребят, хотя бы кого-то, двигать.
- RT
— То есть ты правда считаешь, искреннее, на полном серьёзе, что ты, с одной стороны, говоришь: «Костя Эрнст, уходи», а с другой стороны, ты говоришь: «А что делать, кто же это может сделать, если не Путин»? Так я тебе скажу. Кто же это может сделать, если не Эрнст?
— Я считаю так. Нужно создать всем — и Эрнсту, и мне, и всем другим — такие ситуации, когда ты или... Я не знаю как, если ты сейчас спросишь, как вот по пунктам, я не знаю. Я сяду думать, я, конечно, придумаю, но чтобы у человека не было возможностей других, кроме как двигать молодых пацанов. Всё. Вот я, например...
— И девчонок.
— Да. И девчат. Я имею в виду пацанов в смысле...
— В смысле людей. Так называет...
— Я провожу семинары, приезжают из регионов очень талантливые, толковые ребята.
— Поделись.
— Правда, я серьёзно говорю.
— А я тебе серьёзно говорю — поделись.
— Очень талантливые, толковые ребята, но у них в политическом смысле каша в голове, просто...
— А они все за Навального.
— Не все, но процентов 70—80 за него.
— Вот я тебе об этом и говорю.
— Да. Это так и есть. Вот.
— А почему?
— Но за два дня семинаров, когда я им рассказываю (я не агитирую, не говорю, Навальный плохой или хороший, поэтому тупость говорить это всё), когда я им объясняю, как это всё...
— Расскажи, пожалуйста, что ты им объясняешь. Вот я бы хотел научиться...
— Я, например, объясняю, что «разрушить всё до основания, а затем...» — можно, вопросов нет. Я уже это проходил, поверь мне. Вот когда я был молодой, такой, как они, в 1991 году у меня в Ульяновске была самая массовая газета, её закрыли. И я сам ездил расклеивал листовки в защиту Ельцина. Я лично ходил и расклеивал листовки, я повёлся. Умные люди мне говорили: «Арам, они разрушат эту страну, просто в мясо разнесут». Так и получилось. Они разнесли эту страну.
«Попытка спасти и сохранить Советский Союз»: участники и очевидцы референдума 17 марта 1991 года — о его роли в истории
— Ельцин разнёс страну?
— Ельцин, Горбачёв. Разнесли её. Просто разнесли. Так и есть. Вот ты можешь со мной спорить, можешь соглашаться.
— А я с тобой не спорю.
— Я говорю то, что я думаю, и то, что я вижу. Я им говорю: «Хорошо, мы разнесём всё, вопросов нет, давайте». Послушались Навального, разнесли всё. Кто придёт? Лёня Волков придёт? Этот идиот, блин, даже всё время забываю его фамилию, который сделал ролик про то, как Арам с Антоном ругался, там чего-то? Дебил натуральный.
— Я не видел. Яшин что ли?
— Яшин, да-да-да. Яшин придёт руководить вами? Я им говорю: «Вы его видели вообще? Как он может руководить?»
— А что там? Я просто не смотрел это ролик. Там о том, как ты меня осудил и я зассал, что ли?
— Да-да-да. Бред сумасшедший. У меня жена, когда посмотрела, а она знала всё это, говорит: «Слушай, так ты же, наоборот, говорил, что Антон — мужик». Я тебе говорю...
— Илья Валерьевич, наверное, не в курсе, а может быть, в курсе, как от меня менты требовали на него дать показания — и я не дал...
— Наверное, может быть. Просто это же было на моих глазах, я всё видел, понимаешь? Я просто говорю о том, что можно разрушить — вопросов нет. Может сложиться такая ситуация. Хрен его знает. Я с трудом себе представляю, но было же так. Был царь. Вот я, например, почему считаю, что Николай II виноват?
— Потому что при нём всё развалилось.
— Да. Я встречался с Кочаряном в Армении, бывшим первым президентом Армении. Я тебе клянусь, я ему в глаза сказал (его там все уважают и боятся): «Это вы виноваты во всём». Он говорит: «Почему это? Я ушёл давно уже». Я говорю: «Да потому, что вы ушли. Зачем вы бросили свою страну? Зачем?»
— То есть надо было оставаться бесконечно, что ли?
— Сколько нужно, столько и надо оставаться, потому то от тебя зависят миллионы людей.
— А сейчас стало хуже? Я серьёзно спрашиваю, я не знаю.
— Сейчас катастрофа просто. Страна реально... Её нет — Армении как таковой нет, государства нет.
— Почему? Что там такого творится, что государства нет? Вот к нам на следующей неделе даже на канал придёт какой-то там председатель высшего судебного совета какого-то.
— Спросишь у него, есть ли в стране вообще судебный совет, кто-то что-то решает...
— Что, никто ничего не решает?
— Да полный бардак, полнейший бардак в стране. Человек руководит страной. Человек, который верховный главнокомандующий...
— Пашиняна ты имеешь в виду?
— Да, который не хотел выиграть войну. Можешь себе представить? Даже не в том дело, что он не может — он действительно не может выиграть войну. Он не хотел выиграть войну.
— Почему?
— А потому, что человек заточен на то, что нужно сделать так: максимально ослабить людей, пассионариев, которые его не принимали. Кто во время войны погибает?
«Госпереворот — запрещённый приём»: экс-командующий ВС Армении — о ситуации в республике и осеннем конфликте в Карабахе
— Самые смелые.
— Да. Рамзана Кадырова близкий друг Шамсаил Саралиев (это мой близкий товарищ, мой близкий друг) мне позвонил в первый день войны, сказал... Он прошёл войну чеченскую. Он говорит: «Арам, погибнут самые смелые. Ты увидишь, что случится». Действительно, погибли около 10 тыс. самых смелых, самых пассионариев. Все, кто не пассионарии, остались — ему нужны такие люди. В этом и весь смысл.
— Почему?
— Ими управлять легко.
— То есть ты считаешь, что предыдущие президенты были смелые и героические. А пришёл... Вернее, премьер-министр теперь.
— Я считаю, что Кочарян был смелым, хорошим управленцем, но совершенно не понимающим ничего в политике человеком. Совершенно. Я ему это в глаза говорил. Потом пришёл Серж (Саргсян. — RT), который решил вообще всё заморозить — и всё спокойно, всё хорошо, со всеми дружим, всех любим, всех целуем — и сюда, и НКО. Например, я тебе могу сказать... Вот ты не армянин, но я тебе могу сказать, что для армянина поменять свою веру — это катастрофа. Это вообще невозможная вещь. Но в Армении на сегодня 500 тыс. человек из 2 млн — «свидетели Иеговы»*. Понимаешь? Они поменяли веру армянскую свою.
— Значит, не катастрофа.
— Как не катастрофа?
— Если у тебя четверть населения меняет веру...
— Представляешь, 500 тыс. армян.
— Откуда ты взял эту цифру?
— Они все официально есть.
— Полмиллиона «свидетелей Иеговы» в Армении?
— Да-да. Я серьёзно.
— А почему? Там была огромная миссионерская деятельность, что ли?
— Да. Сумасшедшая. Они платили деньги — это же технологии.
— А как вообще... Вот ты говоришь: «Пашинян, Пашинян...» Откуда он вообще взялся, этот Пашинян? Он же тоже, как ты, был владельцем какой-то газеты.
— Да, он был журналистом. Не как я, но был журналистом.
— Нет, у него была же своя газета, да?
— Журналист, которого били, всё время били. Он всё время прятался, всё время брал деньги, всё время торговался, продавался, но он реально очень сильный оратор.
— Да?
— Правда. Это правда. Он просто блестящий оратор.
— Он как-то ещё ужасно выглядит. Он же мой ровесник.
— Да. Он знаешь как? Когда я спрашиваю, говорю: «А что он так выглядит? У него зубы кривые...»
— Он выглядит хуже тебя.
— Да-да.
— То есть он выглядит на 65 лет.
— Да-да. А он твоего возраста, представляешь?
— Да, он 1975 года рождения.
— Да-да. А мне говорят: «А зачем? Он хочет быть таким, как все». То есть он хочет быть таким, как все: с кривыми зубами...
— Чтобы вызывать доверие.
— Да-да.
— Может, это и правильно.
— Да-да.
- RT
— Подожди. А как так случилось, что он стал премьер-министром? Что вообще ты думаешь о том, что сейчас происходит? Казалось, уже вот совсем чуть-чуть — и его не будет, а нет, он держится. Что происходит?
— Настоящих, буйных мало, вот и нет вожаков. Никто не решился пойти... Сейчас я тебе могу сказать, какая в Армении ситуация, чтобы ты понимал. Тысяча человек, тысяча смелых ребят могут провернуть власть мгновенно. Тысяча всего. Но никто на это не ведётся. Во-первых, они правильно не ведутся, потому что... Как сказать? Один переворот за собой потянет другой, третий, десятый, пятнадцатый — и это будет каша. Во-вторых, тут очень силён фактор Турции, очень силён фактор Турции. Они деньгами задавливали все эти 30 лет, когда Кочарян ушёл. Да, кстати, и при Кочаряне эти были все НКО.
— НКО ты имеешь в виду западные?
— Да раньше, честно говоря...
— НКО разные бывают.
— Когда Сурков начинал войну с этими НКО, я у него в кабинете ругался, говорил: «Зачем мы с ними воюем?» Сейчас я понимаю, что это реально грамотная западная технология, охренительно грамотная технология. Я сейчас очень серьёзно изучаю. Вот эта, помнишь, телевизионная была структура, которую Манана...
— Да. Асламазян.
— ...делала. Это такая бешеная структура была. То есть она окутала всё, всю страну. Сейчас в СМИ очень много оппозиционно настроенных людей. Это люди, которых она выкормила тогда... Представляешь, огромную систему построили! Я сейчас с возрастом начал понимать, что ни хрена себе, ребята, вы даёте.
— А может, ты просто сошёл с ума с возрастом?
— Да нет. Может быть, но я думаю, что...
— Вот этот поиск везде... У меня тоже с возрастом — я тоже везде ищу врагов каких-то, хожу вот: «YouTube, подонки...» Я сегодня орал на Life: «Когда уже закроют? Я требую, чтобы закрыли YouTube, дайте нам, сделайте российский хостинг».
— Ну хорошо. Вот YouTube, ты говоришь, но это же ненормально, когда берут просто — и вырубают. Это разве нормально? Это что? Представьте, сейчас бы у нас вырубали бы, например, у нас был бы... Понимаешь, какой западный вой был бы? «Да вы охренели, да вы что, блин, творите?»
РКН требует снять ограничения с фильма о Ржевской битве на YouTube
— Нет, я тебе больше скажу. Я сегодня не для того, чтобы побольше людей посмотрело (и так это посмотрели на всех федеральных каналах, это показывали вчера буквально все федеральные каналы: и ВГТРК, и НТВ одновременно), а вот исключительно для того, чтобы получить ещё одну бумажку от YouTube доказательно, пытался поставить на рекламное промо интервью с Голиковой — интервью с вице-премьером по социалке. Его отклонили с подписью «Деликатный контент». Какой деликатный контент? Это интервью с вице-премьером страны, в которой ты действуешь. Интервью, которое прошло в детское время с маркировкой 0+ по всем федеральным каналам.
— Так и есть, так и есть, но ты понимаешь, что тем самым мы же показываем людям, что мы слабы? Понимаешь? Что самое плохое у власти? Когда власть показывает свою слабость. Это делать нельзя. Вот я знаю, я помню чётко, я тебе могу яркий пример сказать. Помнишь, мы сняли в больнице актрису одну, которая... Не знаю, может, ты и не помнишь.
— Ты тоже забыл её фамилию.
— Да. Я забыл её фамилию. Идёт Марат Сайченко, которого ты знаешь. Они пошли — не смогли её снять. Возвращаются — и огромный аквариум сидит, я ещё молодой, мне лет 40. И я понимаю... Все сидят ждут, Марат не сделал задачу. И я понимаю, что сейчас решается судьба нашего мероприятия, всей нашей фирмы. Если я проглочу и скажу: «Марат...» И Оля Алексеева, которая сейчас пресс-секретарь Киркорова, тоже умница, они идут вдвоём. Ну, не смогли.
— Не получилось.
— Да.
— И ты начал орать, как обычно.
— Ты не представляешь, какой я устроил драмтеатр. Это был ужас. С криками, с киданием, с переворачиванием столов...
— Господи. Вот этот армянский уездный театр — конечно, ужасно.
— Да-да-да. Это был действительно уездный театр, как я говорю, дербентский лезгинский драматический театр.
— Да-да. Абсолютно. Приехал к нам из Кутаиси и стал богат, как Кепвелл Сиси. Это всё вот, конечно.
— Да. И я перевернул это всё и говорю: «Всё, вон отсюда. Я вас не хочу видеть». Они уходят. Оля плачет. На следующий день они снимают её, возвращаются — и вот так несут фотоаппарат с этими фотками.
— То есть надо просто...
— Да. И я, представляешь, теперь уже другой драматический театр, уже грузинский драматический театр, с криками: «Сюда торт, быстро сюда пиццу, все сюда!» Целуем, обнимаем: «Олечка, ты моя умница», премии, то-сё, доставание налички из сейфа: «На тебе, Оля, молодец. Вот тебе, Марат. Какой ты хочешь новый фотоаппарат?» Он говорит: «Хочу такой-то. Mark 3». Или не знаю какой. На тебе.
— Тогда ещё не было.
— Какая разница? Без разницы. На тебе деньги на Mark, этот новый фотоаппарат, всё. И люди понимают, что или так, или так. Понимаешь? И в государстве должно быть так. Сделали успешно. Вот Рогозин приходит к Путину...
— ...и говорит: «У нас ничего не летает».
— Нет, это ещё хуже. Это же маразм. Говорит Путину: «Владимир Владимирович, можете нас похвалить — у нас нет ни одной катастрофы за этот год». Твою мать, какие у тебя могут быть катастрофы, если у тебя ничего не летает вообще? Ничего нет. У Илона Маска...
— А что его Путин тогда не увольняет?
— Там такая же ситуация: кого? Кого поставишь на его место?
— Это шизофрения, когда у тебя в стране 146 млн человек.
— Нет, это не шизофрения. Я тебе скажу, что это проблема того, что государство не сумело создать вот эту систему. Это и есть одна из проблем сейчас, то, что происходит в государстве... Как сказать? Я всё время говорю: «Это обратная сторона медали Путина». С одной стороны, он никогда своих не сдаёт — и это, конечно, кайф. Это действительно те люди, которые с ним работают, включая любого журналиста, того же Марата Сайченко, которого вытаскивали из тюрьмы, из СБУ. И он, и Рамзан, и Громов — все его вытаскивали, помогали. А с другой стороны, когда нельзя трогать своих, как-то неудобно — обратная сторона медали — вот этого по-пацански нельзя трогать, потому что он заслуги какие-то имеет. Он же не предатель. У нас в стране как? Если ты не предатель...
— То и слава богу.
— Да. Делай что хочешь.
— Но ведь это ужасно.
— Летают у тебя ракеты или не летают. Что ты гордишься? Посмотри на этого дебила Илона Маска.
— Почему дебила-то, если человек выстроил такую систему?
— Я говорю, тебе плюнули в рот. Я бы считал, как вот мне плюнули... Я всё время на планёрке, когда Кулистиков нас делал в чём-то, говорил: «Кулистиков меня поимел. Я не хочу, понимаете? Я не хочу. Вы что хотите? Мне не нравится». Часто нас НТВ тогда, в ваше время, делало, очень часто.
— Мы вообще тогда номер один были.
— Да. Вы реально были звёзды. И мы гонялись за вами... Я говорил: «Победить Кулистикова — главная задача». Владимир Михайлович должен нам позвонить.
— Это хотя бы конкуренция на внутреннем рынке, а здесь у тебя конкуренция с внешним рынком, там совершенно другие инвестиции.
— Нет, но это же позор для тебя лично...
— Безусловно. Просто вчерашняя или позавчерашняя новость, когда Кудрин был у Путина как раз с докладом по «Роскосмосу». Там хищение на 30 млрд рублей. И всё это Путину показывают. Рогозин делает заявление через несколько минут, что большую часть этих нарушений уже устранили. Приходит представитель Счётной палаты к президенту, говорит: «30 млрд куда-то пропали». А ты такой говоришь: «У меня, в принципе, всё устранено». Жалко, что SpaceX... Три ракеты вместе садятся на вот такую платформу, возвращаясь из космоса, и в этот же самый день, когда 30 млрд куда-то пропали, отменён из-за погодных условий какой-то пуск. Думаешь такой: «Господи, при Сергее Павловиче Королёве всё летало 60 лет назад».
— А что ты думаешь, тогда у него было больше денег, чем у американцев?
— Чёрт его знает.
— Нет, конечно. Просто там сидел параноик, который от этого кайфовал. Вот он был параноик, он от этого кайфовал. Ты на Рогозина посмотри. Он похож на параноика космоса?
— Я, во-первых, считаю, что всё-таки люди должны заниматься своим делом.
— Правильно.
—И конечно, такого рода компаниями должны руководить люди, которые понимают, чем эти компании... Я вот, например, не пойду руководить «Роскосмосом», даже если меня заставят.
— Проблема в чём? Ты можешь быть очень хорошим менеджером, но ты должен этим гореть. Ты должен от этого кайфовать. Понимаешь, я, например, не кайфую... от хоккея. Меня президентом федерации хоккея поставь — мне не кайф, не нравится мне. Я кайфую в журналистике. Меня это вставляет. Я домой прихожу с удовольствием, на работу хожу с удовольствием, с этими пацанами вожусь с удовольствием.
— Приезжими?
— Да-да.
— А расскажи всё-таки, как думаешь, почему действительно 80% этого поколения за Навального?
— Во-первых, они все молодые.
— И что?
— Да молодые все же настроены...
— Нет, я не спрашиваю, почему они против Путина. Вот заметь.
— Нет-нет, они настроены же все радикально. Любой молодой человек...
— Я про это и говорю.
— Они не против Путина. Они видят в этом...
— Он же тоже дед. Ему 45 лет.
— Да, но они видят желание что-то поменять, они надеются, что со сменой власти что-то изменится в их жизни. Просто надеются, что что-то изменится в их жизни.
— Нет, я же тебя не спрашиваю почему. Опять же, ты говоришь, они за революцию. Это совершенно очевидно. Этот вопрос очевидный.
— Я тебе скажу. Они даже не революционеры. Вот я с ними разговариваю, они, как сказать, они психологически поражены вот этой ситуацией, что мы тоже за справедливость, мы тоже за то, чтобы были изменения. Понимаешь, вот этот молодняк сидит... И самое интересное: чем выше уровень интеллекта, тем больше ребята понимают, что Навальный — это всё разводки, понимаешь?
— То есть ты хочешь сказать, что за Навального только тупые и очень молодые?
— Они даже не тупые. Они, как сказать, очень эмоциональные и подверженные влиянию. Есть же такой тип людей, понимаешь, очень эмоциональный и подверженный влиянию. Человек, который реально подвержен. Он послушал того же Лёню Волкова. Я-то его знаю хорошо.
— Я, честно говоря, не могу понять: сидит 17-летний подросток, там дед жирный, с бородой сидит и что-то ему: «Бу-бу-бу». И как можно за ним пойти?
— Да. Они подвержены. И тот сидит рассказывает легенды все эти: мы выйдем спасать... Это же Россию мы спасаем, мы пойдём спасать. Понимаешь?
— Какой должен быть, по твоему мнению, герой для этого поколения на самом деле? Что нам сделать, чтобы был не Навальный их героем, а кто-то другой? Кто должен быть этим героем?
— Это может быть любой человек. Надо искать. Да даже не искать, надо создать такую систему. Вот что мне не нравится в нашей системе...
— Я так смотрю, тебе много что не нравится.
— А я и не скрываю.
— Ты вообще какой-то...
— Нет-нет, я не скрываю. Я говорю, что идеологии в стране нет, я в этом убеждён, и никто мне не скажет, что идеология есть. Идеологического базиса в стране нет. Я учился, когда... И твои родители учились, когда...
— Ты не ровесник моих родителей. Ты ровесник моего старшего брата.
— Ну старший брат учился. Он понимал, что советский человек. Нас по-другому учили, понимаешь? Я учился в Дербенте. У нас не было вообще понятия... У нас 45 человек — 28 национальностей. Не было понятия, кто какой национальности.
— Потому что ты из Дагестана.
— Да не было национальности вообще никакой. Никто не спрашивал: «Ты кто по национальности? Я с тобой дружу, не дружу».
— Честно говоря, когда я учился, я тоже не знал, кто какие.
— Конечно. В этом и смысл был. Был базис, что мы советские люди. Был базис — стыдно было не работать. Стыдно было сачковать, халтурить, но воровать тоже было стыдно. Мой папа всегда мне говорил знаешь как? Он мне говорил: «У государства рабочему человеку что-то украсть можно с завода, но у других людей воровать нельзя».
— То есть жуликоватый всё-таки папа был у тебя?
— Да. Он шустрила был.
— Шустрила. Я понимаю, в кого ты пошёл.
— Я тебе одну историю расскажу. У меня мэром города был мой зам по хозяйственной части.
— В Дербенте.
— В Ульяновске. Когда я всё там захватил, все СМИ, мэром города был мой зам по хозяйственной части, который у меня работал в редакции. Я там сцепился с губернатором, с мэром и решил его сделать мэром. Я его сделал. В первый день он приходит (он мэр уже), садится ко мне в кабинет — это же мой зам. Я ему говорю: «Возьми чистый листок бумаги, подпиши». Он: «Зачем?» Я говорю: «Ты подпиши, подпиши». Он подписывает. Я говорю: «Вот здесь, как только ты хоть рубль украдёшь из бюджета или рубль украдёшь у пенсионеров, я тебе гарантирую, здесь будет напечатан текст, что ты, такой-то такой-то, подаёшь в отставку, потому что ты украл деньги из бюджета города».
— И сколько он в итоге украл?
— Он ничего не украл. Я тебе клянусь. Но самое интересное, у меня там были два друга-чеченца, они там потом говорят...
— Создаётся впечатление, что у тебя нет других друзей — только чеченцы.
— Нет-нет. Были два друга, и они мне говорят... Покойный Иса Алиев, хороший парень такой, говорит: «Арам, а на хрен ты его поставил вообще?» Я говорю: «Ну как?» Он говорит: «А зачем?» Я считаю, что зарабатывать можно, я мэру сказал: «Ты делай бизнес, пусть...»
- RT
— Так что всё-таки надо делать? Вот ты сказал: «Я поставил своего мэра». Это я с тобой ещё поговорю. Что надо делать-то вообще, чтобы были...
— Я считаю, что нужно создавать реально двухпартийную систему.
— То есть «Единая Россия» должна расколоться?
— «Единая Россия» может и не раскалываться. Можно вторую партию сделать, чтобы была реально двухпартийная система. Должна быть конкуренция. Должен быть над схваткой президент Путин. Я считаю, что он не должен уходить. Вот сколько он не может уходить, он не должен уходить.
— А почему не должен-то?
— Потому что другого человека, который вот так в интересах своей страны, в интересах своего государства, в интересах народа, не получится. Все, кто придёт, будут из разных элитных групп. Он сумел отстроиться от разных элитных групп.
— То есть ты считаешь, что другой человек не сможет отстроиться?
— Не сможет.
— Почему?
— Потому что сейчас элитные группы настолько уже сильны...
— Но их же сам Владимир Владимирович Путин и выстроил — эту систему.
— Нет. Владимир Владимирович выстроил несколько... Там сколько их сейчас? По моим подсчётам, восемь-девять, максимум десять элитных групп, как я понимаю.
— Так. А это кто?
— Как я понимаю, это...
— Ковальчуки, Ротенберги.
— Шойгу, Медведев, Собянин... Кто там ещё?
— Пока ты три насчитал.
— Почему? Потом Мишустин. Кто там ещё? Я думаю, Греф, который создаёт потихонечку...
— А это отдельное, да?
— Да. Он сейчас создаёт себе империю. Не видишь разве, что ли?
— Нет. Я просто не понимаю, что ты называешь элитными группами.
— Элитные группы — это люди, во-первых, у которых собраны ресурсы финансовые...
— Ковальчуки — это элитная группа?
— Я думаю, что да.
— Ротенберги — это элитная группа?
— Я думаю, что да. Да.
— Вот я про это и спрашиваю. А ты говоришь — Мишустин.
— Но дело в том... Я сейчас не в защиту Ковальчуков могу сказать, не потому, что я к ним имею какое-то отношение. Имел, сейчас я точно...
— Ладно. Ты же акционер Life.ru.
— Да. В Life.ru юридически они не акционеры.
— Опять же, очень важно: юридически.
— Ещё раз говорю: я точно, чтобы потом не было... Но они как бы... Ковальчук — он всё-таки, он настолько...
— Юрий Валентинович, ты имеешь в виду?
— Да-да. Он настолько государственник, что я не думаю, что у него есть интерес своей элитной группы. Я знаю, например...
— Да? Он, получается, как Путин скажет, так и сделает.
— Да. Я думаю, да. Это 100%.
— Я, кстати, тоже так думаю, потому что мне кажется, что у него очень прямые отношения с Владимиром Владимировичем.
— Да-да. Я просто вижу, что он совсем не то...
— Не жуликоватый, да.
— Он не будет. Во-первых, он (мне Фурсенко рассказывал) реально великий физик. Мне лично Фурсенко рассказывал.
— Ты про кого говоришь сейчас? Про Михаила Валентиновича?
— Нет.
— Про Юрия Валентиновича.
— Юрий Валентинович как раз был великим физиком, просто он пошёл по другому направлению. Его же Алфёров сдвинул, не дал ему развиваться.
— Да?
— Да. Он реально... Мне Фурсенко говорил — я не знаю, правда или нет, я в этом ничего не понимаю.
— А я в этом тоже ничего не понимаю.
— Мне Фурсенко об этом сказал. Он сказал: «Я тебе клянусь, он действительно был самый выдающийся физик того времени».
— То есть надо сделать двухпартийную систему, надо устроить какую-то...
— Я считаю, двухпартийную систему, Путин над ними над всеми. Безопасность государства, оборона — он контролирует, всю политическую жизнь, всё, что внутри страны, и они между собой спорят, ставят себе премьер-министра, выбирают своего премьер-министра. Премьер-министр сегодня один, завтра — другой.
— То есть парламентская, условно. И сколько так должно продолжаться?
— Думаю, что лет 20 железно надо.
— То есть ещё 20 лет президент — Путин.
— Да. Если бы Кочарян не ушёл бы, Армения была бы...
— Ты же понимаешь, что Путину 68 лет.
— И что? Ты же говоришь, сколько Байдену?
— Байдену — 78.
— Байдену — 78, а Путин идёт. Ты видел, как он по лестнице идёт? Давай я тебе скажу. Вот мне жена говорит: «А ты ведь, Арам, действительно ещё не старый журналист». Я говорю...
— По сравнению с Байденом.
— Нет. Я звоню Максу Иксанову, говорю: «Какого хрена вы вот это не сделали?» Он говорит: «Блин, я не додумался до этого». Я говорю — вот он идёт по качающейся лестнице. Видел, там вот это.
— Трап.
— Да. Не держится ни за что. Ты представляешь, что такое... Как у него работают приводящие мышцы ног, тела. Это же очень трудно.
— То есть ты защищаешь Байдена сейчас?
— Нет. Я защищаю Путина, что Путин идёт по этому...
— По трапу.
— Не по трапу, по тайге. Ты не видел, наверное, это видео.
— Я не видел это видео просто. По какой-то качающейся лестнице?
— Да-да. Там была качающаяся лестница, натянутые тросы. Вот так вот ходит ходуном. Шойгу ещё держится, а он идёт.
— Шойгу его старше, между прочим, по-моему.
— Всё равно. Ощущение же — всё-таки министр обороны. И он идёт спокойно, чик — прошёл, понимаешь? Я просто сейчас спортом занимаюсь. Я знаю, что такое...
— Ты похудел очень.
— Да. Очень сильно. Я занимаюсь спортом очень сильно.
— А чем ты таким занимаешься?
— Я начинаю...
— Ты похудел килограммов на 30, да?
— 40.
— На 40? Чем ты таким занимаешься? Все говорили, что ты от стресса так похудел.
— Нет. Там была целая история. Я действительно серьёзно болел. И как раз у Ашота родились два ребёнка. И Ашот мне сказал: «Пап...» Мы приехали к врачу, к моему кардиологу.
— А у тебя с сердцем были проблемы, да?
— Да. И кардиолог сказал Ашоту... Я же английский не знаю хорошо.
— Это в Америке было, да?
— Это было во Франции, в Париже. Он ему что-то говорит на английском. Ашот, смотрю, бледнеет, худеет, плохо выглядит сразу, чуть не расплакался. Я говорю: «Что случилось»? Он говорит: «Я поговорю с тобой». Вышли, он говорит: «Если ты сейчас не похудеешь килограммов на 20, места в сердце для стента нет. У тебя семь стентов, больше мест нет».
— Да. Всё в жировой ткани, да?
— Да-да. Он говорит: «Ты просто полгода... Он сказал, что ты умрёшь».
— То есть ты так хотел жить, что даже перестал жрать?
— Нет, у меня, кстати, после того, как родились внуки и умерла мама, у меня случился стресс после смерти мамы, когда я уже остался без отца.
— Один. Старший.
— Да-да. У меня был всё время страх, что, пока жива мама, вот я умру — и как она будет без меня, понимаешь? Потому что это на меня очень сильно давило.
— Я это понимаю.
— И тут психологически сразу я расслабился. Дети все пристроены, у каждого свой бизнес, умные. Ничего страшного. Но когда он мне сказал... У меня внуки. Одного вообще зовут Арам Ашотович — маленького.
— Да это понятно. Ваши дербентские темы.
— Армянские традиции, да.
— Так что ты? Как ты похудел?
— И я сел на реальную диету.
— То есть ты перестал жрать?
— Я тебе могу сказать свою диету.
— Чтобы никто не плакал, да?
— Утром я ем кашу овсяную. Днем я ем 100 граммов риса и варёную рыбу. Вечером я пью один стакан кефира. Всё.
— Я понимаю. То есть 1000 калорий.
— Да. 1000 калорий, но я в день трачу где-то 2000 калорий.
— Ты занимаешься спортом?
— Да.
— Ты ходишь?Что ты делаешь?
— До этого я ходил, когда был тяжёлый, сейчас я занимаюсь боксом, качаюсь.
— Молодец. С годами я тоже на себе чувствую, что спорт, конечно, необходим.
— Очень сильно влияет. Очень. Я недавно говорю: «Галь, вот если бы я знал, молодой был, я бы занимался». Не до этого было.
— Ты себя лучше сейчас чувствуешь?
— Намного.
— Я не физически. Лучше, чем когда ты мог назначать мэра Ульяновска, чем когда ты был владельцем медиаимперии и кумиром масс?
— Нет. Я себя чувствую...
— Скучаешь?..
— Если честно, я себя чувствую немножко не у дел. Это правда. Мне хочется, конечно, что-то сделать, но я не хочу управлять медиа. Если честно, у меня есть желание заниматься молодыми ребятами, у меня это получается, я с этими ребятами семинары провожу.
— А что ты хочешь? Университет Габрелянова?
— Типа того. Ну не Габрелянова, просто хочется с ребятами молодыми заниматься. Мне нравится.
— А что ты не сделал до сих пор какую-то высшую школу?
— Понимаешь, сейчас я работаю с ребятами. Мне неудобно. Во-первых, я обещал, что до конца года у меня контракт подписан, у меня был подписан контракт на три года. Я до конца года...
— С кем?
— С News Media. Да. Я акционер, я получаю прибыль, это не вопрос. Но у меня подписан до конца 2021 года контракт. И я помогаю и Максу, и всем, и Лене Лапиной помогаю. Они сейчас все оперились, всё идёт нормально, всё хорошо.
— Как ты отреагировал на то, что от Mash начали отписываться после вот этого фильма?
— Ужасно.
— Чтобы люди понимали, если кто не понимает: Mash снял фильм после так называемого расследования Навального про геленджикский «дворец», где показал в реальности этот «дворец» изнутри (это мы ещё поговорим сейчас). И от Mash отписались, от Telegram-канала Mash, на который, правда, были подписаны в тот момент 790 тыс., по-моему.
— Больше. 940 тыс. Под 1 млн.
— В общем, очень много подписчиков. И отписались 50 тыс.
— Да.
— Как ты отреагировал?
— Очень плохо.
— Почему?
— Это было... Каждое утро был...
— Плакал?
— У меня был стресс, но каждое утро был стресс у Макса Иксанова, которому я звонил и говорил, как я умею, матом, что какого там...
— А он-то что должен был сделать?
— У меня жена мне говорила: «Арам, хватит его мучить. Ну что ты ему звонишь в семь утра?» Я говорю: «Пусть учится, всё нормально».
— А что учится? Что он должен был сделать?
— Я считаю, что психологически это не его вина, если честно. Он сделал свою работу хорошо. Там получилось как? После того как они это сделали.
— А как они это сделали? Вот честно.
— Они реально охотились. Правда.
— Да ладно?
— Я тебе клянусь.
— Позвонил вам ваш акционер.
— Нет. Так не было. Они реально охотились.
— За кем? За дворцом?
— Как только появился дворец, им стало интересно (это же мои ученики). Я вот честно тебе скажу — я не поверил. Я, зная Путина...
— Да, я тоже знаю, что это не путинский «дворец».
— Зная Путина, я знал на 150%...
— Зачем?
— Ему это не нужно.
— Да, зачем человеку какой-то собственный дворец?
— Это бред, понимаешь? Я сказал: «Макс, мне пофигу. Выезжайте туда». Они выехали тремя бригадами, с квадрокоптерами. Я сказал: «Нет, я тебе гарантирую, это не он». Он говорит: «Арам Ашотович, а вдруг он?» Я говорю: «Блин, я его знаю. Ему не надо. Точно тебе говорю. Он точно не будет жить в таком дворце. Это бред».
— Главное — зачем? У тебя есть всё государственное. Зачем тебе нужен какой-то дворец?
— Конечно.
— С какими-то комнатами для грязи.
— Получилось психологически, когда он это сделал, я так думаю, мне кажется, конечно, я понимаю, что когда их отгоняли-отгоняли, а потом, когда поняли, что нужно уже, они оказались под рукой. Им сказали: «Блин...»
— «Давайте».
— «...заходите, ладно, всё». И Макс мне звонит: «Слушай, там говорят — заходите». Я говорю: «Ну заходите. Снимайте».
— То есть тебе не звонил никто из администрации?
— Нет, не звонил.
— Перестань.
— Вот я тебе могу поклясться. Мне точно никто не звонил. Я тебе точно говорю. Это я могу поклясться. Единственное, что мне не понравилось, — что на следующий день уже позвали Рогаткина.
— Рогаткин — это кто?
— Со второго канала. И получилась лажа. Для нас получилась полнейшая лажа. Потом доказать, что мы действительно трое суток, невозможно, потому что Рогаткин пришёл, снял — всё. Хорошо. Второй канал снял — и вы сняли. Значит, заказуха.
— Конечно. Я до сих пор уверен, что заказуха...
— Я думаю, что это ситуативная заказуха, они там действительно охотились. Когда реально люди, принимающие решения по идеологии, по СМИ, поняли, что надо что-то показывать, Макс оказался там со своей бригадой. Ты не представляешь, как я на него орал: «Меня не колышет, лети туда снимать». Я знал, что это взорвёт, просто взорвёт.
— Сколько вы набрали просмотров?
— Много. Несколько миллионов.
— Ну, не 140.
— Во-первых, 100. Давай...
— Давай.
— Я знаю технологии, как YouTube работает.
— Расскажи как?
— Хорошо. Давай я тебе скажу. Если я искусственно поставлю твою передачу (которую я смотрю, между прочим, она мне очень нравится, я поэтому и пришёл сюда)... Если я тебе поставлю искусственно топы, подержу двое суток, ты будешь иметь по несколько миллионов в день. Я тебе гарантирую. Что ты мне рассказываешь? Я знаю, как это работает, механизм.
— Да, конечно. То есть ты хочешь сказать, что YouTube ручками Навального выставил?
— Конечно. Это же профессиональные люди сидят, профессионально делают свою работу. Реально делают свою работу.
— В YouTube или в Фонде по борьбе с коррупцией** (ФБК)?
— Я думаю, что в ФБК тоже толковые ребята. То, что они фильм сняли и вот так сделали, я не знаю, с чьей помощью: американской, Запада — мне всё равно. Но то, что мозги у них есть, — я это не скрываю. Они действительно хорошие соперники. Но проблема в том, что мы не воспринимаем их как соперников, а нужно их воспринимать как конкурентов, как соперников и на их же поле с ними воевать. Понимаешь? Как воевать... Идеологически спорить с ними, доказывать.
Криптовалюта в деле: сумма инкриминируемых Навальному растрат может существенно возрасти
— Ты думаешь, это возможно?
— Конечно. Я уверен, что люди рождаются патриотами своей страны. Вот он рождается — он рождается патриотом.
— А ты считаешь, что Навальный не патриот?
— Нет.
— А кто он?
— Я думаю, что Навальный... Создаётся такая психологическая ситуация, когда его интересы уже совпадают с интересами другого государства, того, на кого он работает. Это же работа. Это же профессионально всё делается, очень грамотно. Психологически.
— А что вот?
— Вот я тебе скажу. Пашинян — это же Навальный один в один.
— Да?
— Да. И интереса у Пашиняна к Армении никакого. Усидеть в кресле.
— Ну ладно?
— Никакого. Ноль. Это как меня сравнить с Цискаридзе, что я балерун. Понимаешь? Какой у него интерес? У него ноль интереса к Армении. Усидеть в кресле — всё. И Навальному создаются... Это же не так. Я уверен, ему не говорят: «Ты против России». Ему говорят: «Ты — за Россию. Молодец. Давай».
— То есть Навальному кто-то говорит, ты считаешь? Я серьёзно спрашиваю.
— Ты сейчас реально как...
— Я спрашиваю твоё мнение.
— Ты сейчас у кого спрашиваешь мнение? У человека, который профессионально этим занимался?
— Да.
— Конечно.
— То есть ему звонят? Откуда? Из посольства США? Из ЦРУ?
— Я не думаю, что ему звонят по телефону. Есть люди, с кем связанные... Та же Певчих...
— То есть агентурная сеть?
— Я, например, не понимаю, кто такая Певчих. И никто не может объяснить, кто она такая.
— Я даже не знаю, кто она такая вообще.
— Это девушка, которая с ним на связи, гражданка Англии и чего-то ещё. Я не воспринимаю Навального, вот я честно тебе скажу, как угрозу стране. Для меня он не реальная угроза стране. Для меня угроза для страны — то, что у страны нет идеологического базиса, на котором мы могли бы...
— А почему его нет? Арам, ты много лет этим сам занимался.
— Я тебе говорю: психологически создана такая система, чтобы всё держалось на одном человеке.
— Ты же сам это говоришь уже час, даже больше, что всё должно держаться на Путине Владимире Владимировиче.
— Нет. Система управления и идеология — это разные вещи. Система идеологии и управления — это разные вещи.
— Что мы идеологически должны сделать-то?
— Мы идеологически должны людям объяснить, для чего мы родились, для чего мы живём.
— Для чего мы родились и для чего мы живём?
— Для того чтобы жить в своей стране, приносить пользу своей семье, своей стране, своей Родине. Вот для этого мы и живём.
—Хорошо. Люди из ФБК точно так же тебе скажут: «Мы хотим приносить пользу своей стране, а вы, падаль, нам не даёте».
— Как? Как они хотят принести пользу своей стране, получая деньги из американских фондов? Ты так хочешь мне сказать?
— Я ничего не знаю. Я говорю, как они...
— А я тебе говорю. Например, я тебе рассказываю. Сидит бывший директор РИА Новости, до Марго которая была. Как её? Миронюк.
— Света Миронюк.
— Я беру и показываю ей: «Света, на. Миллион долларов перечислили люди, дружественные вам, перечислили на счёт ФБК».
— А что значит «люди, дружественные ей»? Прости, пожалуйста.
— Сбербанк, например. Греф.
— А, вот так вот?
— Да.
— То есть ты прямо сейчас обвиняешь Грефа.
— Я не скрывал и тогда говорил это.
— Что Греф поддерживает ФБК.
— Чтобы ты знал, «Известия» об этом написали большое расследование.
— Вы там много что писали.
— Настя Кашеварова написала огромное расследование, после которого...
— Храни вас Господь, конечно.
— После этого был страшный скандал. Со мной были бешеные разборки. Греф писал на меня огромные портянки, что я мешаю стране, пытаюсь столкнуть элиты и тому подобное. Понимаешь? Факт налицо. Когда всё дошло до апогея, меня вызвал Алексей Алексеевич Громов и стал говорить: «Арам, слушай...» А он действительно защищал нас всегда, хоть у меня с ним были очень тяжёлые отношения, но он реально защищал. И говорит: «Слушай, там он на тебя...» Я говорю: «Алексей Алексеевич, вот документы». Он: «Ни хрена себе. Оставь. Свободен». Всё. И с этой минуты все отстали.
— А что же к Грефу не пристали?
— А я не знаю. Потому что система устроена так. Потому что у Грефа есть свои друзья, там кто-то что-то сказал.
— Значит, просто у нас демократическая система, где Путин говорит: «Ну и ладно, слава богу, поддерживайте ФБК».
— Говорил, я думаю, говорил. Сейчас я думаю, уже не говорит, я думаю, да. Демократия потихонечку должна заканчиваться.
— Вот так, да?
— Я считаю, что если человек выступает против своей страны... Я не говорю, что вот если ты... Ты сейчас вот наезжаешь на элиты.
— Я вообще не наезжаю. Я у тебя спрашиваю.
— Наезжал на Жириновского.
— Ну это не элиты.
— Подожди. На политические элиты.
— Я бы никогда не сказал: «Вот...» Нет, я так ссу, конечно.
— Да.
— Я, как ты, ссу. Я бы никогда не сказал: «Греф, мразь, предаёт Родину». Я сразу думаю: «Господи, что же за это будет».
— Да ничего не будет.
— Не будет?
— Потому что они сами знают, что они делают. Понимаешь? Когда Михалков ему говорит в открытую...
— Михалков дедушка уже.
— И что? Правильно говорит. Очень правильно говорит.
— Да?
— Конечно.
— Ты понимаешь, что мы все выглядим как сумасшедшие абсолютно чебурашки.
— Да. Я понимаю. Но кто-то должен выглядеть чебурашкой. Кто-то хоть должен говорить. Приходит ко мне норвежец и так же, как ты, задаёт вопрос, говорит: «Вы же сумасшедшие. Вы же против Навального. Вы же... Что вы за Россию так топите? Мы должны интегрироваться». Я говорю: «Слушай, ты норвежец же?» Он говорит: «Да». Я: «Ты за какую футбольную сборную болеешь?» Он: «За Норвегию». Я говорю: «А ты где живешь вообще?» Он: «Я вообще в Финляндии живу». — «А что ты за сборную Финляндии не болеешь?» — «Я норвежец. Ни хрена себе. Я родился в Норвегии». Я говорю: «Я родился в России. Почему я не должен за свою Родину топить? Я что-то ни хрена не пойму. Вам можно, нам нельзя, что ли, или что?»
— Ты болеешь за Армению?
— Я после войны реально... По футболу — нет.
— После какой войны? Вот этой?
— Вот этой, да. Я реально понял, что страна действительно... Я к ней вообще не имел никакого отношения, у меня там ноль бизнеса, вообще ничего нет.
— Ты же чувствуешь себя армянином?
— Да. Конечно, я чувствую, что предки мои... Я там не родился, я там не жил. Я был в Ереване всего один раз, но я чувствую, что ответственность перед памятью предков... У меня там прадед был крупным священником армянским, то-сё. Это у меня осталось генетически. Когда взрослеешь, это... Такая ситуация, это трудно объяснить. Вот эта любовь. Или за свою Родину. Есть тип какой-то людей, например. Какое отношение я имею к Донбассу, например? Но, когда там обстрелы, меня тоже бесит, если честно.
— Не уходи от вопроса. Не растекайся мысью по древу. За Армению. После войны что случилось?
— После войны, конечно, нация, этнос армянский находится на грани гибели.
— Армян в мире миллионы.
— Ты ошибаешься. Там ситуация какая? У армян есть какие-то свои этнические традиции, начиная с религии, заканчивая отношением к родителям, к семье и так далее и тому подобное.
— Кавказские такие темы.
— Да. Они потихонечку рушатся.
— Они везде рушатся. Ничего страшного.
— Нет. Они не везде рушатся.
— Ну ладно, везде рушатся. Везде мир становится гораздо более равноправным и так далее.
— Нет. Нет. Нет.
— Что нет?
— В России, например (я знаю, у меня жена русская, я знаю её родственников), очень много не рушится, поверь мне, очень много не рушится, особенно в глубинке.
— Россия теряет свои позиции в Армении, как ты считаешь?
— Конечно. Уже потеряла.
— Мы в этом виноваты?
— Конечно.
— Что мы могли сделать?
— Мы побоялись, когда Пашинян пришёл к власти... Мы побоялись — у нас есть такая черта. Владимир Владимирович всё время хочет демократически всё.
— Он вообще очень демократичный.
— Я тебе серьёзно говорю.
— Я тоже серьёзно говорю.
— Американцы сказали бы: «Слышь, ты». Пашиняна за шкирман: «Пошёл отсюда на хер, будет этот — всё, до свидания». Или: «Лукашенко, давай отсюда. Сюда поставим того». Американцы же так делают. Не хотят — вон отсюда, всё. А здесь один всё-таки...
— Правда, я хотел бы с тобой согласиться, я, правда, не очень помню, где они так делали последнее время.
— Американцы?
— Да.
— Я, что ли, Норьегу послал и захватил и вышвырнул его.
— Нет, ты всё-таки не сравнивай Белоруссию, наши отношения с Белоруссией.
— А Белоруссия, что, менее зависима, чем Норьега был, чем Америка, что ли? А что Белоруссия может без России? Ничего. Ноль.
— Господи. Бедный. Сейчас услышит всё это Александр Григорьевич Лукашенко и проклянёт тебя.
— А я открыто это говорил всё время. Что тут такого? Он сам знает, что он всё время... Ты мне на один вопрос ответь: кто из руководителей стран СНГ сказал, что Байден — урод, что назвал Путина убийцей? Назови фамилию. Есть?
— Нет.
— Всё.
— А почему кто-то из стран СНГ должен такое говорить?
— Подожди. Они же все говорят: «Мы братья, мы с русскими, дайте бабок, дайте то, дайте сё».
— Кто из стран СНГ поддержал Россию вот в этом разговоре?
— Да-да-да.
— Так и Россия сама не говорила, что Байден — убийца.
— Да подожди. При чём тут Байден? Вы хотя бы могли сказать: «Слушай, ты, урод, ты как можешь такие вещи говорить на весь мир, обвинения дебильные?»
— Он реально сошёл с ума.
— Да. Реально дебильные обвинения. Но кто-нибудь сказал? Ноль. Почему никто не говорит? Завтра придут и скажут: «Владимир Владимирович (как он говорит — Лукашенко), дайте денег немножечко».
— Надо менять нам Лукашенко?
— Конечно.
* Управленческий центр «Свидетелей Иеговы» в России («Свидетели Иеговы») — религиозное объединение, признанное экстремистским и запрещённое на территории России (решение Верховного суда РФ от 20.04.2017, апелляционное определение Апелляционной коллегии Верховного суда РФ от 17.07.2017)
** Фонд борьбы с коррупцией (ФБК) — включён в реестр НКО, выполняющих функции иностранного агента, по решению Министерства юстиции РФ от 09.10.2019.
