— Олег, как на фронте отвечают на вопрос: «За что мы воюем?»
— Там наша земля. Мы должны её освободить.
— Вы на каком направлении были?
— На Луганском. Тяжёлое направление. Я сначала был командиром взвода, а когда брали Лисичанский НПЗ, стал командиром роты. В роте в основном были те, кто прошёл чеченские кампании или участвовал в боевых действиях в Сирии, у кого громадный военный опыт. Я никогда не кричал, не ругался — думаете, почему Тихим прозвали?
— Потерь много было?
— Было бы меньше, если бы врачи были на месте. У нас поначалу не было медиков-профессионалов. Мы сами оказывали первую помощь, конечно, но этого мало. У одного бойца было разбито левое плечо, рука висела на ткани. Помощь ребята оказали, но потом выяснилось, что там осколки. Если бы были врачи, они бы поняли это сразу.
— А что за случай, когда вы были всемером против превосходящих сил противника?
— 1 августа началось наступление. Выстрел из польского миномёта — и пошёл массированный обстрел. Двоих наших ранило, ребята их потащили, нескольких тоже ранило. Нас на посту осталось трое. И тут на нас вышли человек восемь, мы отбились. Потом вернулись ещё четверо наших. Обстрел продолжается. Никто не ожидал, что украинцы пойдут в атаку с поля.
Тут мы начали блефовать. Бегали, стреляли с разных позиций из автомата, пулемёта, гранатомёта. Как будто нас не семеро, а 20. И мы отбились, дождались подмоги к вечеру.
Дело в том, что там овраг, днём бы техника не подошла. Так мы до 4 августа стояли на передке, держали оборону. Раненые, контуженные. У меня головные боли были сильные, старшина начал хромать: осколок у него оказался. Силы были на исходе. Пришла замена, вытащили нас. Потом уже узнали, что у украинской стороны были огромные потери: по данным командования, более 200 раненых, а убитых даже не считали.
— Вы пленных брали? Как они себя вели? И вы с ними как?
— Брали. Мы их пальцем не трогали. Они стоят, трясутся все, штаны мокрые, извините за выражение. В буквальном смысле: боятся. Они же знают, что сами с нашими в плену делают. Но зачем мы будем с них пример брать? Нельзя так.
— С противником разговаривали?
— Украинцы до такой степени зомбированы, что считают — их страна кормит всю Россию. У них образование, наверное, закончилось в 1993 году. На Украине остались те, кто верит Западу и считает, что там всё им обеспечат. Я сказал одному украинцу: вот ты с медведем сравниваешь русского человека, так не буди медведя. Последствия будут тяжёлые. Мы долго раскачиваемся, но когда раскачаемся — мало не покажется. Русский дух — он никуда не денется.
— Что вам помогало на фронте?
— Я когда туда уходил в июне, мне дочь сделала оберег. Всё время в правом кармане у меня был. И жена дома постоянно в церковь ходила. Однажды накрыло — я до сих пор не понимаю, как выжили. У снаряда убойная сила 250 м, два снаряда в 10 м от нас упали. Подбросило так, что у меня нога месяца три после этого синяя была.
Думаю, что всё-таки кто-то есть наверху. Мне боец сказал однажды: «Командир, тебя Бог держит. Столько моментов было, когда погибнуть мог, — и обходишь всё везде». И снайпер меня снять пытался, и на «Лепесток» едва не наступил...
— Как после этого возвращаться в обычную жизнь?
— Понимаете, я прошёл многое. Знаю, что такое голод, когда хлеба дома не было. Знаю, как трое суток сидеть в кольце боевиков в Чечне. Надо жить, хотя это и непросто. Это мы сейчас всё рассказываем. Месяц-два сидели молчали. Сейчас вернулись к жизни.
— Нынешняя операция и чеченская кампания отличаются?
— Есть такой фильм «Баязет». В каждой войне повторяется одно и то же: состояние командования, какие боеприпасы дают, как вооружают... Одни и те же грабли. Есть ошибки, к сожалению.
— А добровольцы — это кто в основном?
— Многие — те, кто был в 2014-м в Донбассе. Сейчас большинство добровольцев — те, кто рождён в Советском Союзе, у кого патриотизм внутри. В основном те, кому за 40. У нас только двое были моложе — 25 и 28 лет, а остальные постарше. И деды были.
— Почему молодые пошли?
— У одного дед военный, генерал. Другой из Ростова, тоже из военной семьи. Патриотические ребята. И работали на ура. Один связист — и в воде, и под минами работал. Связь-то полевая, провода. Самое надёжное, кстати.
Добровольцев было бы больше. Понятно, что идут не за деньги, но финансовый вопрос тоже никто не отменял. Возвращаешься — и тут к тебе спиной поворачиваются. Сколько случаев — не лечат добровольцев, на ВВК (военно-врачебную комиссию. — RT) не отправляют, недоплачивают. За всё приходится бороться почему-то. Вот и получается — вернулись мы и начали письма писать и пороги обивать. Я уже как на работу хожу в военкомат. Я пролежал в госпитале, лучше не стало, лечусь до сих пор. По поводу выплат отвечают: «Вы добровольцы, вам не положено». Неправильно это. Не должна страна так относиться к своим мужикам, к патриотам.