«Дело судей — оценивать прыжки, а не внешний вид»
— Упустила тот момент, когда вы решили радикально поменять имидж, и уже давно хочу поинтересоваться: что сподвигло вас на это?
— Да вот, как пандемию объявили, так и решил поэкспериментировать. Бороду я и раньше пытался отращивать, но было сказано сбрить её к чемпионату мира 2019 года. Пришлось подчиниться. Потом стал отращивать её снова по принципу: растёт — и пускай. Появилось желание посмотреть, будет ли мне это к лицу. Знакомые поначалу были в шоке, но потом, видимо, привыкли. Сейчас, насколько могу судить, всем нравится.
— Обычно люди стремятся изменить внешность, когда у них что-то радикально меняется в жизни. Насчёт вашей бороды и вытатуированных на голове рун я слышала самые разные версии. Одна из них — вы глубоко ушли в религию.
— О религии в моём случае речи точно не идёт.
— Но что-то ведь ваши руны означают? Хотя мне интереснее другое: не страшно голову под иголки подставлять? Больно же.
— Не просто больно, а очень больно. Часов через пять после начала процедуры я начал жалеть, что на неё пошёл. Видимо, к тому моменту организм просто устал бороться с болью, с непрерывной вибрацией, которая идёт внутрь черепа, и ощущения стали совершенно невыносимыми. На самом деле я долго думал, прежде чем решиться. То времени не было, то мочить татуировку нельзя, а у меня тренировки. В пандемию время появилось. Вот и пошёл.
— И не жаль вам было собственную голову?
— А где ещё татуировку делать? На руках или спине? Так это у всех… А я не такой, как все.
— Если перед следующим чемпионатом мира вас снова попытаются заставить сбрить бороду, это станет сильным стрессом?
— Мы живём в свободной стране, где носить бороду никому не возбраняется. Да и почему меня должны заставить?
— Например, из соображений эстетичности общего вида и, соответственно, судейского восприятия.
— Дело судей — оценивать мои прыжки, а не мой внешний вид.
— Боюсь, вам это только кажется.
— Не знаю. Хуже меня судить точно не стали. Всем нравится. Да и потом, если во всём мире ребята уже в 14 лет начинают набивать себе татуировки, почему я не могу в 31 год отрастить бороду?
«Поступил правильно, встав перед Играми в пару с Шлейхером»
— После Олимпийских игр в Токио, где вы с Никитой Шлейхером заняли последнее место в синхронных прыжках с трамплина, мне очень хотелось снова увидеть вас в паре с Ильёй Захаровым, вместе с которым вы выиграли золото чемпионата мира в 2017-м. Рассматривали для себя такую возможность?
— Мы же в своё время расстались с Ильёй по несчастью: сначала у него случилась травма колена, потом — дисквалификация. Сейчас, мне кажется, разумнее думать не о том, кто с кем может выступать в синхроне, а просто тренироваться. И уже ближе к соревнованиям смотреть, какой дуэт может оказаться более перспективным в плане результата.
— Мне кажется, так можно рассуждать в начале карьеры. А вот когда принимаешь решение продолжить её в 30 с лишним, хорошо бы чётко понимать, зачем именно ты остался и чего хочешь добиться.
— В этом плане я пересмотрел многие вещи несколько лет назад, ещё после Игр в Рио. Понял, что по-прежнему получаю от прыжков в воду колоссальное удовольствие, что хочу оставаться в команде, ездить на соревнования, выступать, испытывать связанное с этим удовольствие.
— Вряд ли Олимпиада в Токио принесла вам удовольствие.
— Тем не менее я не сомневаюсь, что поступил правильно, встав перед Играми в пару с Шлейхером. Человек честно боролся за право быть в команде, завоёвывал олимпийские лицензии, отобрался на Игры. Так почему я должен был отказаться с ним прыгать?
— Я имею в виду не это. Вы ведь потерпели неудачу не только в синхронных прыжках, где грубо ошибся партнёр, но и в индивидуальной дисциплине, заняв пятое место. И не могли, как мне кажется, мысленно не задать самому себе вопрос: если продолжать серьёзно тренироваться, то ради чего?
— Ради того, чтобы получать удовольствие. Ради того, чтобы продолжать завоёвывать медали.
— Что помешало вам сделать это в Токио?
— В целом — ничего. Просто не получился один прыжок. Я очень старался, но на соревнованиях ведь начинаешь прыгать иначе, чем на тренировках. Начинаешь прилагать больше усилий, стараешься, чтобы прыжок получился максимально эффектным.
— Но это же неправильно! Неслучайно ведь тренеры постоянно твердят, что прыгать на соревнованиях нужно не выше головы, а так, как делаешь это изо дня в день.
— Неправильно, согласен. Но так подсознательно поступают все, включая китайцев. Мы же видим, как они тренируются. А потом стартуют соревнования, и все начинают взлетать на полметра выше. Вот и я старался. Выполнял три с половиной оборота назад, и мне показалось, что недокручиваю…
— Наверное, это и есть один из признаков того, что форма оставляет желать лучшего.
— Я находился в Токио в реально хорошей форме. Не было лишнего веса, не было обострённых травм, неплохо себя чувствовал в целом. Но вот ощущения немного подвели.
— Продолжать карьеру вы планируете только в индивидуальных прыжках или в синхроне тоже?
— И там и там. Ещё и однометровый трамплин буду прыгать.
— Десять лет назад вы становились в этом виде чемпионом Европы.
— Ну так почему не попробовать снова? Сил на три вида программы мне вполне хватает.
— В плане сложности прыжков вам приходится идти себе на какие-то уступки в связи с возрастом?
— Абсолютно нет. Для меня в этом плане очень показательны три с половиной оборота назад. На мой взгляд, это наиболее сложный прыжок из всех существующих, поскольку выполняется не с разбега. И раз я по-прежнему его выкручиваю, значит, сумею сделать и всё остальное.
— Четыре с половиной оборота вперёд даются вам меньшими усилиями?
— Передние обороты проще для раскрытия. Там можно контролировать и корректировать точность входа даже в тот момент, когда погружаешься в воду.
— Для непосвящённых наш с вами разговор, наверное, звучит как китайская грамота. Прямо предвижу вопрос: что можно успеть поправить, когда весь прыжок длится менее полутора секунд? Это осознанные действия или выработанный рефлекс?
— Думаю, 50 на 50. Подавляющее большинство спортсменов прыгают с открытыми глазами, соответственно, ты много чего видишь в воздухе. При раскрытии так точно. И, если ошибаешься, организм реагирует сам, без дополнительных команд. Просто «задние» прыжки оставляют очень ограниченную возможность для того, чтобы спасти неудачный вход.
— Странно слышать. Я всегда придерживалась противоположного мнения. Особенно когда наблюдала за тем, как блистательно умеют спасать не слишком удачные «задние» входы те же англичане.
— Ну, наверное, да. Джек Ло, Томас Дейли действительно умеют поддёргивать себя на входах руками и головой, дотягивая тело до вертикали. Нас тренируют иначе: учат открываться в прямую линию и держать её вплоть до полного погружения в воду. Не знаю, что правильнее. На последнем чемпионате Европы у того же Ло случился заскок, и он вообще перестал понимать, как нужно открываться, — такое тоже случается. Но сам я считаю, что умение спасти вход в нашем виде спорта — не главное. Это всего лишь часть прыжка и точно не основная.
— Некоторые судьи с вами не согласились бы.
— Иногда я тоже об этом думаю, глядя на оценки. С другой стороны, не припомню, чтобы кто-то получил максимальные баллы, закатываясь в воду. В прыжке должны быть линии, полёт.
«Хуже прыгать китайцы точно не стали»
— Вы соревнуетесь на высшем мировом уровне уже более десяти лет. Что-то глобально за эти годы изменилось?
— Если вести отсчёт с 2009-го, когда я впервые попал на крупный турнир, за последующие пять лет большинство произвольных прыжков стали сложнее на один оборот. На этом всё и застопорилось.
— А вы считаете реальным добавлять по одному обороту каждые пять лет?
— Вполне. Особенно в прыжках, которые исполняются с современного наскока на доску — с подпрыжкой. Это реально добавляет спортсмену полметра высоты.
— Почему же тогда вы не озадачились тем, чтобы выучить такой наскок лет десять или хотя бы пять назад? Не задавали себе такой вопрос?
— Задавал другой: почему этот наскок не запретили сразу, как только он появился? Мне до сих пор кажется, что классический наскок многим судьям нравится больше.
— При чём тут нравится или нет, когда речь идёт о том, чтобы совершенно легально добавить себе полметра высоты?
— Ну если честно, мне было бы сложно переучиться даже пять лет назад: всё ведь уже было напрыгано до автоматизма. В подобных случаях бывает тяжело менять какие-то вещи. Тем более когда мы говорим о таком наскоке.
— Он до такой степени сложен?
— Скорее не очень стабилен даже у тех, кто делает его давно. Если вспомнить, у многих даже очень высококлассных прыгунов случались нулевые прыжки только по причине наскока. Не поймал баланс — и всё. А вот с классического я могу выполнить прыжок, даже если пришёл на доску на пятки.
— Где лежит та грань сложности, заступить за которую было бы для вас нереально? Скажем, могли бы выполнить четыре с половиной оборота вперёд с трёхметровой высоты, но не в группировке, а согнувшись?
— Делал я этот прыжок лет семь назад. С метрового трамплина все темповые подводящие прыжки получались прекрасно, включая три с половиной оборота, а вот на трёшке высота начинает поддавливать, и техника ломается. Пытаешься ускориться, побыстрее войти во вращение, и тут же разрывает в воздухе. Плюс пару раз не очень приятно прилепился об воду. В таких случаях начинаешь просто взвешивать: сколько сил уйдёт на то, чтобы прыжок стал стабильным, сколько времени придётся его напрыгивать, работать над наскоком. У нас есть люди, которым вращение согнувшись даётся проще, чем в группировке, но в моём случае это означало бы потерю огромного количества времени. Я пробовал на тренировках исполнять в положении согнувшись три с половиной оборота назад с разбега, но всё снова упирается в наскок: малейшая ошибка — и прыжок уже не получится. Поэтому для меня те, которые я исполняю, близки к пределу.
— Возвращаясь к теме синхронных прыжков, вы разговаривали на эту тему с Захаровым после Игр в Токио?
— Мы списывались перед Олимпиадой, когда Илья пробовал отобраться в команду. Но у него не вышло. Сейчас даже не знаю, планирует ли он продолжать прыгать.
Какая-то у него чёрная полоса пошла: сначала операция на колене, потом отстранение из-за непройденного допинг-теста. Когда ему разрешили прыгать, до ОИ оставалось три месяца, а это слишком мало, чтобы реально подготовиться. Теоретически можно, но, как говорится, звёзды должны сойтись. Сейчас у Ильи опять травма — трещина плюсневой кости, из-за которой нога постоянно воспаляется. Но мне кажется, он ещё сможет вернуться, если очень захочет.
— Получается, в ближайшей перспективе у вас вообще нет партнёра, на которого можно положиться в синхронных прыжках?
— Меня, если честно, это не слишком сильно напрягает. Подстроиться могу под кого угодно. Это не проблема, даже когда не слишком совпадаю с человеком по технике. Я вообще привык постоянно контролировать партнёра в воздухе на протяжении всего прыжка. Когда вместе напрыганы сотни и тысячи, это не так сложно.
— Дмитрий Саутин выиграл своё второе олимпийское золото в Сиднее в синхронных прыжках с вышки после считаных совместных тренировок с Игорем Лукашиным. Понимаете, как такое возможно?
— Поэтому, наверное, Дима и стал по-настоящему великим.
— В чём, на ваш взгляд, заключается его величие как прыгуна в воду?
— Мы с ним не очень много соприкасались лично. Когда я только начинал прыгать, Дима уже заканчивал и почти не ездил на сборы. Но мне рассказывали, что главный секрет Саутина всегда заключался в том, что на тренировках он выполнял огромное количество прыжков. Соответственно, был очень стабилен и хорошо владел техникой входа в воду. Хотя, мне кажется, дело не только в этом. В нашем виде спорта очень важно, как мы говорим, иметь магнит в голове. Когда человек в любом, даже самом сложном прыжке чётко понимает, где вышка, а где вода. На самом деле, наш вид — прежде всего шоу. Как цирк, только на воде. Жаль, что у нас всё слишком серьёзно. Всем ведь прежде всего нужны медали.
— И на этом фоне в программе больших чемпионатов вдруг появляется хайдайвинг, на который зрители валят просто толпами.
— Ну да, есть такое.
— Может быть, стоит переквалифицироваться?
— Вот этого точно не хочу. В Абу-Даби поднялся на 27 м, посмотрел вниз и понял: не хочу. Хайдайверы — всё-таки очень храбрые люди. Это реальный экстрим, на грани жизни и смерти. При неудачном входе в воду можно уже не выплыть. Думаю, поэтому людей так привлекает это зрелище.
— Если говорить о китайцах, которые уже много лет доминируют в классических прыжках, за последний десяток лет они стали сильнее или досягаемее? И можно ли их подвинуть?
— Хуже прыгать они точно не стали. Тут вот какой момент: например, я делаю сейчас именно те прыжки, с которыми когда-то пришёл в сборную. Скажи мне добавить один оборот, это будет нереальной задачей. У китайцев состав национальной команды меняется значительно чаще чем раз в десять лет, и сложность их прыжков тоже растёт. Хотя ошибаться они стали больше — это факт. Даже по оценкам видно. Если раньше, соревнуясь с китайцами, ты не прошёл всю свою программу по 9—9,5 балла, лезть становилось некуда. Сейчас ситуация иногда позволяет один раз ошибиться. Реально ли подвинуть Китай с пьедестала? Думаю, последние пару десятков лет об этом мечтает весь мир.