2 февраля в городе Канске Красноярского края во двор школы забежала стая бездомных собак. Вышедшая из здания первоклассница остановилась — побоялась идти мимо них. Увидев это, стоявший тут же, у крыльца, мужчина взял ребёнка за ручку рюкзака и со словами «Пройдём со мной вместе» провёл мимо собак.
Вечером отец девочки сообщил в полицию о неизвестном, который напугал его дочь: потянул за рюкзак и сказал идти с ним. Одновременно в родительских чатах города разошлось сообщение-предупреждение с описанием внешности и одежды «педофила», который чуть не уволок восьмилетнюю девочку. И обязательно уволок бы, но «ребёнок смог вырваться и убежать».
Полиция провела проверку и выяснила, что «неизвестный во дворе учебного заведения» — отец другого ученика этой школы, он ждал там своего ребёнка. Именно это последнее обстоятельство сняло с него подозрения — полиция распространила заявление, что тревога ложная.
Обвинения в сексуальных действиях по отношению к несовершеннолетним по любому надуманному поводу способны привести к тому, что взрослые уже не рискнут помочь чужому ребёнку. Даже находящемуся в опасной ситуации. О том, как «педоистерия» влияет и на поведение человека в социуме, и на появление ложных обвинений, мы поговорили с адвокатом Михаилом Тер-Саркисовым, управляющим партнёром адвокатского бюро «Тер-Саркисов и партнёры».
«Побоялся открыть дверцу машины»
— По улице идёт человек. Мужчина. Видит ребёнка, которому нужна помощь. Подойдёт, как раньше, или, помня о рисках, сразу побежит в другую сторону?
— Когда в 2010—2011 годах шли громкие дела по сексуальным преступлениям в отношении несовершеннолетних, я применил термин «педоистерия». Мания преследования в обществе. Одним везде мерещатся педофилы, другие сами боятся обвинений. Последние предпочтут подумать о себе, своей безопасности, чем оказать содействие чужому ребёнку. Уже не каждый остановится, чтобы проводить ребёнка до дома в тёмное время суток. Мужчины сегодня стараются не заходить в подъезд с ребёнком. В лифте боятся проехать. Даже заговорить лишний раз. Лично у меня был случай. В нашем дачном посёлке вечером на улице сидел в закрытой машине. Постучалась в окно девочка. Приоткрыл. Она сказала, что живёт через два дома. Папа ворота не открывает, а телефон у неё выключен. Не может попасть в дом. Побоялся, чтобы она села в машину. Даже открыть ей дверцу. Узнал телефон, позвонил отцу, сказал, что она сейчас подойдёт. Раньше я бы её просто подвёз, подождал, чтобы дверь открыли, чтобы взрослые вышли. Когда начал заниматься такой категорией дел, сам перестал ездить в одном лифте, одновременно входить в подъезд. Бережёного бог бережёт.
— Девочка и сама не должна садиться в машину к незнакомому человеку. Но забавно, что теперь и сам этот человек с ребёнком должен общаться как с полицейским: из машины не выходить, руками не размахивать, в бардачок не лезть — водительское удостоверение держать в кармашке над лобовым стеклом.
— Да, постоянно помнить, что можешь быть обвинён. В первую очередь это касается мужчин. Как спортсмен при падении привыкает группироваться, так и тут — вырабатывается «правильное», безопасное поведение.
— Человек, в отношении которого уже однажды были подозрения, обвинения в педофилии, придёт на помощь ребёнку на улице?
— Кто-то всё равно побежит помогать, а иной побежит в другую сторону. Общество разделилось. У кого-то в любом случае сработает родительский инстинкт: забудут обо всём и помогут ребёнку. Но многие — нет. Потому что запуганы. Все же знают, сколько дел. Пусть даже не сами столкнулись — знают историю про знакомого знакомых, которого так обвинили. Насмотрелись телевизора, начитались новостей. Просто понимая возможные правовые последствия.
«Тактильность исключена в обучении»
— Чем-то напоминает историю с харассментом на Западе, когда спокойней с женщиной вообще не заговаривать.
— Похоже. За границей эта истерика вокруг харассмента привела к тому, что люди стали бояться совершать нормальные человеческие поступки. С «педоистерией» аналогично. Если помощь ребёнку, обучение подразумевают остаться с ним наедине, то этого постараются избежать.
— Был на тренировке у героини своего материала — она преподаёт тхэквондо. Так она, ставя движения, удары, даже пальцем не дотрагивается до учеников — боится обвинений в педофилии.
— Известный тренер по фигурному катанию Татьяна Тарасова, выступая на одном из судов, подробно говорила о нашей общепринятой методике подготовки фигуристов. Как нужно поддержать за руку, потянуть ногу. Аналогично в музыкальной школе. Например, поставить правильную посадку за рояль — держать за бёдра. Чтобы руки на клавиши правильно легли — придержать за плечи, за кисти. За ноги — поставить правильно на педали. Когда учат певцов, держат руки у них под грудью — контроль дыхания. Наши методики это подразумевают. А вот на Западе это всё уже недопустимо — там тактильность в обучении полностью исключили.
— С потерявшимся на улице понятно — позвонить в полицию, они отвезут. А если ребёнок на твоих глазах упал, ударился. Толпы свидетелей нет. Подойти, поднять его своими руками? Или просто подложить портфель под голову? Или отойти на десять метров, позвонить в скорую и смотреть, как он лежит на снегу?
— Совет однозначный. Позвоните в медучреждение и не трогайте до приезда врачей. При необходимости укрыть пальто. Если вы неспециалист, то неправильными действиями можете навредить. А по нашей теме, да, поднимая его, рискуете: ребёнка подхватил, обнимал, где-то прижал.
«В чистом виде оговор»
— В прошлом году дали 12 лет логопеду. Мать ребёнка заглянула за ширму и увидела, как она утверждает, пенис мужчины у лица сына. Схватила мальчика и побежала в полицию. Сам логопед говорит, что надел на пальцы специальный логопедический колпачок-тренер — он действительно напоминает пенис. Это пример той самой «педоистерии» со стороны матери?
— Слышал про это дело, но, так как не я им занимался, не могу ничего достоверно утверждать. Но тут очевидно одно: раньше мать сначала бы всё-таки выяснила, что это такое было — пенис или колпачок, а потом побежала или не побежала куда-то с заявлением. Раньше всё же разбирались сначала. Поговорили с теми, кого подозревают в действиях сексуального характера. Теперь сразу бегут с заявлением в органы. Или какое-то смежное учреждение — диспансер для экспертизы. На практике никто не пытается получить объяснения.
— В этой истории, кроме слов матери, ничего нет — только она что-то видела или не видела. Этого достаточно для обвинения?
— Да, обвинение строится на словах мамы, бабушки, папы. Если в описанной истории мать утверждает, что сама видела, то чаще ссылаются якобы на рассказ ребёнка. Часто это в чистом виде оговор. Например, из-за сведения счётов. По одному из первых дел, которые я вёл. Обвинение педагога из музыкальной школы. Мама сводила счёты с педагогом, который, по её мнению, не давал развиваться её дочерям. Того педагога присяжные оправдали. Или попытка завладеть имуществом. Женщина обвинила мужа в сексуальных действиях в отношении их общей внучки. Или супруги на грани развода, жена устраняет мужа, дабы не делить недвижимость. И тут обычное доказательство — только слова родителя. Ребёнка в силу малолетства могут даже не допрашивать — риск психологической травмы. Проводят, конечно, экспертизы — вроде беседы с психологом. Но никаких очных ставок, допросов. Если родитель против, то допросить ребёнка невозможно. Главный свидетель — чаще всего мама, которой «известно со слов ребёнка». Кстати, в этом случае невозможно обвинить в заведомо ложном доносе или даче ложных показаний — она же ссылается на слова ребёнка.
— Этого достаточно для доказательств?
— Достаточно для возбуждения уголовного дела.
— А чтобы дойти до обвинительного заключения и передачи в суд?
— Ребёнок сказал маме. Та рассказала бабушке. Вот у нас уже два свидетеля обвинения. Хотя ребёнок мог бабушке не рассказывать.
— Вернёмся к мужчине, который провёл девочку мимо стаи собак. Его ошибка была в том, что держал за ручку рюкзака и этим навёл на страшные мысли?
— Даже если бы не держал, всё равно бы в глазах общества навёл на страшные мысли. Впрочем, я поступил бы так же, как он. При всей своей осмотрительности. И даже если нет свидетелей. Девочка, скорее всего, нормальная. Она, даже если испугалась, всё равно сказала, что дядя вёл мимо собак, держал за рюкзак, а не за разные части тела. Но тут есть важный нюанс. В рамках доследственной проверки ребёнка могут направить к разного рода специалистам. К детскому психологу. А у этих людей уже специфический уклон. Они невольно сами могут внушить ребёнку, что действительно что-то было. Ребёнок говорит, что «дядя его хватал». И вопросы психолог может сформулировать по-разному. Хватал за руку, чтобы оттащить от края платформы, от открытого окна, от злой собаки? Или хватал за разные части тела? Потом любой маленький ребёнок имеет склонность фантазировать. А тут ему фактически подсказывают, будят его фантазию. К сожалению, не только в обществе, но и в профессиональной среде автоматически рождается предвзятое отношение к человеку, к которому выказали подозрения. Психолог — обычный человек, сама мама, бабушка. Даже отец. Что-то домысливает. У нас нет объективности в таких вещах.
— И тут к двум как бы свидетелям добавляется и как бы экспертиза?
— К делам, касающимся детей, всегда относятся серьёзно, занимаются ими тщательно. Приходит мать с заявлением. В Следственном комитете его, конечно, принимают. Следователь — нормальный человек. Раз есть подозрение в надругательстве над ребёнком, нужно заняться — возбуждает уголовное дело. Отправил на экспертизу. С ребёнком беседует эксперт-психолог, понимая важность, так же добросовестно. Обращает внимание на малейшие детали, нюансы, ничего не пропускает. Выковыривает какие-то косвенные признаки, которые и указывает в заключении. И на 100% не исключает факт преступления. Может, и было, а может, и не было. Он просто накидал все за и против — дальше пусть с этим следствие разбирается. А следователь — сторона обвинения. Обязан собрать факты, подтверждающие вину. У него есть свидетель (та же мать, которая говорит со слов ребёнка), экспертиза, которая не исключает — читай: допускает. Передаёт дело в прокуратуру. Там люди тоже ответственные — видят: проведена большая работа, стоят подписи. Утверждают и отправляют в суд. В любом случае каждый считает, что он свой кусочек работы честно исполнил, а решать суду.
— И как тут ведёт себя суд?
— Такие дела идут года два, не меньше. Обвиняемый это время провёл в СИЗО. Работали следователи, эксперты, прокуратура. Кучу сил и времени потратили. А доказательств всё равно нет. Оправдать — значит сказать, что они все неправы, что всё это впустую, обесценить их труд. Судье такое не простят — в конечном итоге со временем лишат статуса. Поэтому идёт на сделку с совестью: невиновному даёт минимально возможный срок.
У меня было дело, когда я доказал невиновность подзащитного — ему назначили наказание семь лет. В статье УК написано «от 12 до 20 лет». А дали семь лет, меньше меньшего. Это при том, что человек вину не признал, значит, нет чистосердечного признания, прочих смягчающих обстоятельств. Причина одна — судья уверен в невиновности.
В моей практике один раз было, когда подозрение снялось на этапе доследственной проверки. «Яжемать» спокойно разобралась и поняла, что неправа. И один раз на этапе уголовного дела.
А если дошло уже до суда, то вероятность оправдаться стремится к нулю. Не больше 1%.
В моей практике были оправдательные приговоры и по такой категории дел.
— Да, вы упоминали случай оправдания.
— Это было в суде присяжных. Там оправдание более вероятно ввиду их объективности и независимости. Но потом эту категорию дел из юрисдикции присяжных изъяли. Что абсолютно неправильно. В этом году и наказание ужесточили — теперь уже до пожизненного заключения. Сегодня это высшая мера. Тем более необходимо вернуть эти обвинения для рассмотрения присяжными. Предоставить все возможности правосудия.