«Не на-а-адо меня в милицию, меня там опустят! Потом меня тут убьют! — кричит ребёнок на площадке, где сугробы, припаркованные машины, запах мочи и немытых тел. — Милиция меня опу-у-устит!»
Волонтёр фонда «Доктор Лиза» Любовь Стрижова опускается перед ребёнком на корточки и прижимает его. В метре от них за ситуацией наблюдают оперативники в штатском, они в масках, видны только глаза. У них самих есть дети. Пустырь у Ярославского вокзала заметает мокрый снег.
Почти каждый день благотворительные организации, которые занимаются работой с бездомными, раздают тут горячую еду, чай, иногда привозят вещи. В последние дни часто идёт мокрый снег, и только маска на лице спасает от холодного ветра.
Несколько сотен людей выстраиваются в очередь за едой. У них нет масок, нет тёплой одежды, а по окончании раздачи обедов они не вернутся в тёплые квартиры отогреваться горячим чаем. Некоторые идут по снегу в лёгких рваных ботинках, кто-то — с тележками, на которых сложены пожитки, кто-то протягивает за едой замотанные в грязный бинт культи. Вокзал — это особый мир, куда постороннему лучше не заглядывать. Большинству тут уже не поможешь. Более того, не все доживут до потепления. Отсидевшие не один десяток лет убийцы, наркоманы, торговцы любой мелочью неясного происхождения, ограбленные приезжие на заработки, просто бедно, но чисто одетые бабули, цыганки в шубах из искусственного меха — все тут.
А ещё тут — ребёнок. Он и женщина, которая представляется его мамой, стали приходить за едой некоторое время назад. Откуда взялись — неизвестно. От помощи отказывались.
Неожиданно раздача еды прерывается: на пустыре появляются оперативники. Они пришли за этой женщиной. Она попала на камеры слежения в процессе кражи какой-то мелочи у зазевавшихся пассажиров. Оперативники хмуро говорят: не в первый раз, более того, на камеры попадался и ребёнок. Он крутится вокруг рамок и хватает мобильные телефоны и кошельки, которые оставляют на специальном столике во время прохождения досмотра. Если попадается, говорит: «Перепутал». Никакой ответственности в свои шесть лет он не несёт. Сам себя он называет Тобар.
Женщину уводят, мальчика тоже просят пройти в комнату полиции.
«Меня опустят, меня опустят...» — парень начинает трястись, во рту появляется пена, но приступ удаётся остановить.
Волонтёры фонда «Доктор Лиза» предлагают оперативникам: «Парень доверяет только нам. Давайте мы его отвезём на машине до отделения на вокзале. А вы ему дадите там встретиться с мамой?» Оперативники соглашаются и даже открывают для машины с ребёнком железнодорожную платформу.
Согласно инструкции, в таких ситуациях к детям в отделение полиции вызывают скорую, которая отвозит их в одну из городских больниц для обследования. Крик «Мама!» слышен даже на улице, но мать ребёнка не проявляет к нему особого интереса. Она пишет доверенность на волонтёра Любовь Стрижову для посещения мальчика в больнице. Только вот что с ним будет дальше?
Через несколько дней мы узнаём: мальчику не шесть лет, как он сам считает, а девять. По документам его зовут не Тобар, а Бахтияр. Он почти не умеет разговаривать. Знает только заученные фразы про «опущенных убивают». Он не умеет ни читать свободно, ни писать, кроме простых слов. Женщина называет фамилию и имя отца мальчика, но такой человек не значится ни в одной базе данных.
Где заканчивается семья?
Днями и ночами напролёт мы созваниваемся друг с другом и пытаемся понять, что же делать. К судьбе Бахтияра подключились уполномоченная по правам ребёнка Анна Кузнецова, детский омбудсмен Москвы Ольга Ярославская, детский омбудсмен Подмосковья Ксения Мишонова, МВД, самые разные фонды. А ещё через день мы узнаём, что мальчика из больницы забрала мать, показав документы, подтверждающие родство. Не отдать не имели права. Ей избрана мера пресечения в виде подписки о невыезде, и их уже снова видели ночующими на вокзале. На очередной допрос она не явилась. Если она не явится на второй допрос, её объявят в розыск.
Параллельно выяснилось, что мать Бахтияра прописана в Одинцовском районе, а сам Бахтияр даже формально числится учеником одной из подмосковных школ. По документам, он даже посещал её. В последний раз — полгода назад.
Ситуация вызывает ещё большее недоумение: неужели ни одного учителя не заинтересовало, куда исчез ученик? Как Бахтияр вообще мог посещать школу, если он не умеет толком читать и писать, считает, что его зовут Тобар и ему шесть лет, хотя по документам — девять? Почему школа не обратилась в органы опеки в поисках своего ученика? И почему опека пропустила ситуацию в явно неблагополучной семье, когда ребёнок и его мать просто пропали, чтобы потом обнаружиться на трёх вокзалах?
Сейчас ребёнку стараются помочь, но перспективы сложные при любом раскладе.
Бахтияр — не единственный ребёнок на девяти московских вокзалах. Детей вообще активно вовлекают в преступную деятельность, потому что они удобны: уголовная ответственность наступает с 16 лет (в редких случаях — с 14), а что с ними будет дальше, взрослым людям всё равно.
Уполномоченный по правам ребёнка в Москве Ольга Ярославская произносит фразу: «Детей пачкают криминалом». Он, как грязь, въедается в их души, и, пока не поздно, их надо спасать.
«Мать этого мальчика не арестована, но, конечно, она ведёт асоциальный образ жизни. Для того чтобы ребёнка можно было спасти, та же транспортная полиция, сотрудники вокзала, просто неравнодушные люди должны обратиться к нам или в органы опеки: «Видим ребёнка, который просит милостыню или ночует на вокзале». Далее начинается работа, и тут важно, чтобы, пока принимаются все решения, женщина с ребёнком не исчезла. Сперва надо установить личность взрослого, который ходит с ребёнком, в отдельных случаях это может длиться месяцами. Сама транспортная полиция забрать ребёнка не может: у них есть инспекторы по делам несовершеннолетних, но они занимаются именно правонарушениями на транспорте, а не выявлением социального неблагополучия. Надо обсуждать, как нам выявлять таких детей, как работать с ними», — говорит Ярославская. Она предлагает начать с периодических обходов вокзалов.
Омбудсмен объясняет: сейчас органы опеки, в Москве по крайней мере, обычно прилагают все силы, чтобы сохранить семью — не отбирать детей у родителей, а помогать им выбраться из сложной ситуации. Но что делать, если родители выбраться не могут или не хотят? Где грань, за которой никакой семьи уже нет и за которой можно спасти хотя бы ребёнка? «Где та самая точка невозврата»? — задаётся вопросом детский омбудсмен.
По законодательству, граница, за которой сохранение семьи невозможно, — это ситуации, когда поведение родителя ставит под угрозу жизнь и здоровье ребёнка, объясняет RT адвокат Сталина Гуревич. При этом родителям даётся полгода на возможность исправить ситуацию.
«В данном случае поведение матери очевидно: она ставит под угрозу жизнь и здоровье ребёнка, — говорит адвокат. — Опека должна выйти в суд с иском об ограничении родительских прав и назначить временного опекуна или временную приёмную семью. Представление в опеку может направить отдел по делам несовершеннолетних на том же вокзале, так как был факт вызова к ребёнку скорой для доставки его в больницу. В случае если иск будет подан и удовлетворён судом, мать будет ограничена в правах на полгода и у неё будет возможность исправиться. Если этого не произойдёт, встанет вопрос о лишении родительских прав. Мы видим, что ребёнок маленький, ребёнок в опасной ситуации. Сейчас надо его спасать», — считает Гуревич.
Органы опеки выявляют неблагополучие детей именно по месту их нахождения, прописка не имеет к этому отношения, напоминает президент фонда «Волонтёры в помощь детям-сиротам» Елена Альшанская. Даже если ребёнка удаётся извлечь из ситуации, где ему напрямую угрожает опасность, перспективы таких детей печальны, убеждена Альшанская.
По данным Генпрокуратуры, озвученным на совещании руководителей правоохранительных органов по вопросам профилактики, выявления, пресечения и расследования преступлений, совершённых несовершеннолетними и в отношении несовершеннолетних, количество преступлений, совершённых детьми и подростками, снижается, хотя проблема остаётся. За последние десять лет количество таких преступлений сократилось в два раза. В 2019 году несовершеннолетние совершили 41,5 тыс. уголовных деяний, а по итогам первого квартала 2020 года количество таких преступлений составило 8,6 тыс.
Проблема вовлечения детей в попрошайничество, воровство, наркоторговлю обсуждается политиками и общественниками не первый год. К примеру, если в вагон метро заходит женщина с грудным ребёнком и начинает просить милостыню, нет никакой возможности даже проверить, её ли это ребёнок, не говоря уже о том, чтобы привлечь органы опеки или проверить состояние ребёнка.
В Уголовном кодексе есть ст. 151 «Вовлечение несовершеннолетнего в совершение антиобщественных действий» (включая бродяжничество и попрошайничество). Но для того чтобы привлечь по ней, кто-то должен написать заявление в полицию, чтобы началась проверка. Наказание по статье — обязательные работы до 480 часов, исправительные работы до двух лет или лишение свободы на срок до четырёх лет.
Будущее Бахтияра
Будущее Бахтияра, мальчика с трёх вокзалов, в любом случае нерадужное. Программы реабилитации для самых разных детей есть в Москве, но за пределами столицы их почти нет.
«В России нет никаких специальных программ даже для детей — жертв насилия. А ведь предполагается, что именно из-за этого дети попадают в детские дома. Полноценной, качественной реабилитации нет даже для детей — жертв сексуального насилия», — отмечает Елена Альшанская.
В самом лучшем случае (хотя не факт, что он ещё возможен) Департамент соцзащиты в Одинцовском районе возьмёт эту семью фактически на реабилитацию в ручном режиме: с матерью и мальчиком будет работать психолог, женщине найдут работу, параллельно будет развиваться уголовное дело о краже, за которую изначально задержали мать. Как показывает практика, главное условие для реабилитации — огромное желание и сильная воля матери.
Второй вариант следующий: мать Бахтияра второй раз не является на следственные действия и её объявляют в розыск. Или же органы опеки обращаются в суд и требуют ограничить женщину в родительских правах. В этом случае Бахтияра ждёт временная семья или детдом. К сожалению, лишь единицы приёмных семей умеют работать с детьми, побывавшими на таком социальном дне и уже втянутыми в преступную деятельность.
Наконец, если мать Бахтияра получает реальный срок лишения свободы или если после ограничения в родительских правах она не исправится, мальчика ждёт детдом. Шансов на усыновление у такого трудного ребёнка немного. Бахтияр в итоге может попасть в систему психоневрологических интернатов, откуда выбраться и получить социальную реабилитацию у него практически нет шанса. Шанс появляется, если на Бахтияра обратит внимание приёмная семья, умеющая работать именно с такими трудными детьми и готовая положить свою жизнь на то, чтобы у мальчика появился шанс.
Есть и последний вариант: оставить всё как есть. В таком случае вне зависимости от того, что будет с его матерью, мальчик продолжит расти на улице и получать образование на трёх вокзалах. Тогда с огромной долей вероятности через двадцать лет однажды он встанет в ту же очередь за горячей едой. Везя на тележке свои пожитки, переступая ногами в обмотках и подставляя лицо под хлопья мокрого снега.