— Начальник цикла робототехники и специальных работ Международного противоминного центра — какое длинное название должности получается! В повседневной речи это называется «сапёр». То есть вы занимаетесь именно сапёрными работами?
— Да.
— Что такое вообще профессия сапёра?
— Скажу так: сапёр— это инженер. То есть мы все — инженеры. Это человек, который занимается поиском и обнаружением взрывоопасных предметов, разминирует их.
— А насколько меняются технологии этих устройств в наше время? Приходится ли вам постоянно подстраиваться под них?
— Ещё вчера не было сотовых телефонов, не было других радиоэлектронных устройств. И было всё намного проще. Сейчас, в век компьютерных технологий, в ход идут и мобильные телефоны, и средства какие-то сигнализации автомобильной, и квадрокоптеры, и беспилотные летательные аппараты, которые, конечно, усложняют поиск и обнаружение самодельных взрывных устройств и любых других боеприпасов, а также противодействие им.
— Получается, что вы сейчас постоянно должны обновлять свои знания, чтобы идти в ногу со временем, постоянно учиться?
— Да. Наш международный центр имеет четыре цикла, каждый из которых отвечает за то или иное направление. Есть цикл самодельных взрывных устройств. Там создали эту базу, где находятся все взрывоопасные предметы, которые где-либо встречались, или были найдены, или были обезврежены, и постоянно её обновляют. Это один цикл. Есть цикл поиска и обнаружения взрывоопасных предметов. Он занимается обучением специалистов средствам поиска, порядку работы на минном поле. У нас есть цикл МРС, в котором мы подготавливаем специалистов для работы с собаками. МРС — это минно-разыскная служба. И есть цикл робототехники и специальных работ. Там мы используем робототехнические средства для обнаружения, поиска взрывоопасных предметов. И специальные работы — это поиск и обнаружение взрывоопасных предметов. Это может быть и разминирование под водой на глубинах до 10 метров.
— Если не секрет, сколько вам лет?
— 43.
— Можете ли вы назвать самую сложную ситуацию, в которой вам приходилось работать? По возможности хотелось бы услышать историю из опыта работы в Сирийской республике.
— Когда я приехал в САР, эта страна, во-первых, долгое время находилась в состоянии войны. И инфраструктура этой арабской республики уже была разрушена.
Первый раз выезжая на работу по поиску и обнаружению взрывоопасных предметов, я был шокирован тем, что в самом проходном месте, где ходят люди туда-сюда, находится взрывоопасный предмет — граната Ф-1.
Она находилась там, где её вообще не должно было быть. И она была привязана — чека была привязана к леске, а леска была просто комком брошена. Не то что там на растяжке или по какой-то классической схеме — просто так, брошена — и всё. Недалеко находилась река. Наличие лески близ реки должно было наводить на мысль, что у рыбаков там запуталась бечева, вот её и выбросили. И люди вокруг, идущие по своим делам… То есть никто и предположить не мог, что там может быть какой-то взрывоопасный предмет, находящийся на боевом взводе.
— Чем отличалась работа в Сирийской республике от работы в России? Если можно так выразиться, был ли какой-то почерк у тех, кто занимался закладками, растяжками, минированием?
— В САР я впервые столкнулся с применением террористами беспилотных летательных аппаратов, которые используют взрывоопасные предметы для сбрасывания их с высоты. Этого не было ни в Чеченской Республике, ни в Боснии и Герцеговине, где я принимал участие в миротворческой операции. Беспилотные летательные аппараты там никто не использовал.
— Вы попадали там под обстрелы?
— Да.
— А о чём думали в тот момент?
— Когда вокруг тебя рвутся снаряды, когда идёт стрельба, первое — беспокоишься за сохранность своей жизни, это естественно, и за сохранность своего личного состава. Чтобы никто не натворил каких-то глупостей, не дёрнулся, не побежал. Переживал за личный состав, который мог пострадать. Ну, слава богу, всё обошлось без жертв.
— А вы можете вспомнить момент, когда вам было действительно страшно? По-мужски вот так.
— Когда мы вошли в город Дейр эз-Зор, прошло где-то недели две, и террористические группировки полностью перекрыли дорогу, соединявшую нас, можно так сказать, с большой землёй — или с землёй, где нет войны, то есть с нашей базой. Они перекрыли дорогу, и где-то пару недель движение по дороге не осуществлялось. Они вырезали все блокпосты там — 560 км, военная база Хмеймим, там постов пять или шесть стояло. Вот когда этих постов нет, и территория Сирии — эта пустыня, ну, можно сказать, горно-пустынная местность... Когда нет связи с большой землёй, нет связи с базой — вот тогда было страшно. Переживал, чтобы события дальнейшего развития не получили, чтобы люди не пострадали.
— Александр Николаевич, а что вас вообще подвигло поехать в Сирию?
— Я по специальности сапёр. Это моя профессия. Мне родина отдала приказ, и я его выполнил. Конечно, как она отдаёт приказ — «не хотите ли вы поехать туда-то и туда-то». Но если ты откажешься, то зачем ты всё это время находился на службе, выполнял какие-то задачи, если не можешь выполнить свою основную задачу, своё предназначение?
— Расскажите, как вас встречали местные жители?
— Местные жители разговаривают на своём языке. Поэтому общаться можно только с теми, кто владеет какими-то базовыми знаниями английского языка, это раз. Ну и с помощью мимики, жестов, рук...
Гражданские люди — они приветливые. Мы ехали, а они нам махали руками. Дети от мала до велика постоянно хотят пить, постоянно хотят есть. Они это тоже показывают руками, засовывают пальцы в рот: рус, дай поесть, попить.
Люди в основном приветливые. Они понимали прекрасно, что мы занимаемся очисткой местности от взрывоопасных предметов. Что мы, скажем так, кому-то спасали жизнь.
— Можете ли вы назвать какой-нибудь пример взаимодействия с местными жителями?
— С местными жителями мы не контактировали. Мы общались с офицерами, которые контролировали ход разминирования города Дейр эз-Зор. Задачей этого офицера было взаимодействие с администрацией. При возникновении какой-то опасности для личного состава, для окружающих необходимо было дорогу перекрыть. Вот мы офицера этого оповещали — они перекрывали дорогу и производили там подрыв какого-то взрывного устройства, которое стоит на неизвлекаемости, которое нельзя оттуда вытащить и перевезти на безопасное расстояние. Вот мы с этими сирийцами работали.
— Говорят, что у сапёров есть какие-то свои приметы. Например, спортсмены не бреются накануне игры. У лётчиков полёты — крайние.
— Не только у лётчиков — у парашютистов тоже прыжки крайние, у них последних не бывает. Нет, таких вот суеверий нет, у сапёров нет таких примет…
— Валентина, что для вас — быть женой военного?
— Жена — это ответственность. Во всяком случае, боевой дух мужа как-то поднимается. И чтобы ему было комфортно не только в семье, но и на работе. То есть когда человек воодушевлён, то и пойдёт он на какие-то великие дела. Это и значит быть женой военного.
— Сколько вы ждали его?
— Три месяца.
— Как они прошли?
— Очень волновалась, переживала. Когда дней по пять, наверное, мы не общались, я уже думала всё что угодно. И всегда приходила к тому, что думать нужно только о хорошем. В любом случае что суждено, то суждено. Но тем не менее, если будет позитивный настрой, я думаю, всё должно быть мирно, хорошо, благоприятно.
— А как встретили мужа?
— С огромной радостью! Мы соскучились — и дочка ждала, и я ждала. Как и жёны других военнослужащих.
— С другими жёнами вы поддерживали контакт?
— Редко, но да. В любом случае поддерживала контакт. Общалась.
— Мужа не было три месяца. Вы думали что-нибудь ему приготовить, какой-нибудь сюрприз, сервировать стол?
— Да. Я готовилась к встрече несколько раз, потому что приезд откладывался неоднократно. Каждый раз я придумывала что-то новое. Хотелось ему устроить праздник души и сердца. И дочка в ожидании чуда — наконец-то свершилось, папа приедет. Она готовилась и делала всякие открытки, поделки. Папа приехал — он, конечно, такому количеству сюрпризов был рад.
— А что дочка приготовила, расскажите.
— Она занимается творчеством — лепит и рисует. Это открытки, посвящённые 23 февраля, приезду папы — «папочка любимый», множество сердечек, зарисовок, танков. Мы знаем, что у нас папа очень любит танки, — это его слабость, есть такое.