— Как вы лично узнали о террористическом акте 1 сентября 2004 года?
— Я жил тогда и до сих пор живу в Беслане. В тот день я проводил сына и дочку в школу — они нарядными шли на линейку, — а потом поехал на вручение студенческих билетов первокурсникам во Владикавказ. Прошло буквально 10—15 минут с начала церемонии, когда ко мне подбежал помощник и сказал, что у меня разрывается телефон. Звонил мой сосед из Беслана. Я услышал от него речь на грани истерики о том, что школа с детьми захвачена и что там стрельба. Мне не было до конца понятно, что именно происходит, но было очевидно — что-то ужасное. Поэтому я попросил прощения у ректора, покинул церемонию и срочно выехал в Беслан.
Обратная дорога заняла у меня минут 25. Пока я ехал, мне примерно объяснили суть происходящего по телефону. Я поехал в администрацию района, где затем был сформирован штаб.
— Что изначально было известно о террористах и об их целях?
— Вначале ничего не было известно. Была слышна сильная стрельба. Те, кто успел убежать с линейки, рассказали, что их окружили и требовали, чтобы они зашли в спортзал. Чего хотят террористы, понять было невозможно. Они просто со стрельбой загоняли в здание школы всех, кто находился во дворе, — более тысячи человек. Никто ничего не мог понять.
Какая-то определённость появилась только к обеду, когда террористы начали передавать записки с требованиями, чтобы к ним приехали президент Северной Осетии Александр Дзасохов, президент Ингушетии Мурат Зязиков, советник президента России Асламбек Аслаханов, доктор Леонид Рошаль. Все эти люди в тот момент находились в разных концах страны. Поэтому требования об их прибытии полностью прояснить ситуацию не могли. А потом террористы стали выдвигать совершенно не соответствующие их уровню развития заумные и странные требования. Они хотели, чтобы Российская Федерация за три дня вывела из Чечни войска и приняла Чечню в состав СНГ с сохранением в рублёвой зоне. Всё это было, конечно, совершенно нереалистично. Складывалось ощущение, что они сами не знали, чего хотели.
Просто им поручили захватить школу, а затем у них, по-моему, крыша поехала. Они зверели. Начали расстреливать захваченных взрослых. Около 20 мужчин они убили сразу — очевидно, боялись сопротивления со стороны даже безоружных людей. Им нужны были беззащитные женщины и дети, чтобы демонстрировать свой «героизм».
— Почему преступники выбрали своей целью именно школу?
— Видимо, потому что это был чувствительный удар. Они понимали, что ради детей власть на что угодно пойдёт.
— Вы пытались организовать освобождение заложников дипломатическим путём, без применения силы. Как это происходило и почему эта попытка не увенчалась успехом?
— Мы, жители Беслана, были против прямого штурма, понимая, что там внутри всё заминировано. К тому же террористы утверждали, что за каждого ликвидированного боевика будут убивать по 50 человек. Просто так штурмовать было опасно. В то же время задача любого спецназа — готовиться к штурму. А мы на месте старались найти выход. Дзасохов, по-моему, разговаривал с Закаевым.
Я нашёл помощника Масхадова, напомнил ему о себе. Когда Масхадов был признанным руководителем Чечни, мы с ним общались. Он клялся в своей гуманности и в уважении к человеческой жизни, в стремлении к миру. Вот я и сказал тогда помощнику Масхадова, что пришло время показать, какой его начальник мужчина, и что у него есть шанс войти в историю своего народа. Нужно было просто позвонить террористам и поговорить с ними. Помощник ответил, что он меня понял, но сказал, что там, где находится сам Масхадов, — глубокая ночь. Я ему на это сказал: «Вы что, ненормальный? Разбудите его. Здесь ужас происходит. Вся планета сотрясается, а вы мне рассказываете, что он спит на другом её конце». После этого разговора я боялся даже моргнуть — не мог оторвать глаз от телефона и ждал звонка. Но этот бессовестный человек мне так и не позвонил. Вот и все мои дипломатические попытки.
— Какие ещё предпринимались попытки освободить заложников дипломатическим путём?
— Скорее всего, центральный штаб принимал свои меры, но нам об этом не докладывали.
— Почему 3 сентября боевики начали убивать заложников и прекратили даже имитацию переговорного процесса?
— В это время я лично находился в помещении, из которого Михаил Гуцериев вёл переговоры с так называемым Полковником — мерзавцем, который всем этим руководил (Русланом Хучбаровым. — RT). Они общались на повышенных тонах, и вдруг произошёл взрыв. Сразу стало ясно — Полковник сам не знает, что происходит. С нашей стороны никаких выстрелов не было. Скорее всего, у террористов что-то замкнуло — то ли в мозгах, то ли в проводах, которыми они опутали спортзал. Сомневаюсь, что это было сделано осознанно. Дети потом рассказывали, что половина из этих негодяев были не в состоянии даже разговаривать — или у них с мозгами что-то не то было, или они наркотики употребляли. В любом случае прогремел взрыв.
Когда это произошло, детей необходимо было спасать. Вылетели окна, началась суета, паника. Спецназ ринулся выводить детей. Это то, что я видел своими глазами.
— Когда было принято решение о штурме и как он проходил?
— Я бы не называл это настоящим штурмом. Это была спасательная операция. Наши бойцы спецназа закинули автоматы за спину и на руках выносили детей из школы прямо под пулями этих нелюдей. Поэтому, наверное, наши бойцы спецназа и спасатели понесли серьёзные потери.
— Как бесланская трагедия повялила на общество и что она изменила в жизни Северной Осетии?
— В древних религиозных книгах написано, что тот, кто живёт не ради детей, тот живёт зря. Мы это в Беслане поняли в полной мере. Поняли, что нет ничего дороже наших детей и что все дети земли — это самое главное, что останется после нашего поколения.
Без любви к детям и без заботы об их будущем вся остальная человеческая деятельность напоминает бессмысленное лицемерие. Когда мы, жители Беслана, видим, что происходит сегодня на Ближнем Востоке, или смотрим на Аллею Ангелов в Донецке, у нас сжимаются сердца. Люди должны научиться жить так, чтобы не страдали дети, чтобы детям не было больно. И это — самое главное.