Рабы политкорректности

На территории Мичиганского государственного университета есть дом культуры — арт-центр имени Уортона. Клифтон Уортон — президент университета и бывший заместитель госсекретаря Соединённых Штатов, работал при администрации Билла Клинтона. Уортон происходит из семьи высокопоставленного госслужащего — афроамериканца, в его биографии значится, что он является афроамериканским «первопроходцем», то есть одним из первых представителей своей расы, который достиг такого высокого положения.

На прошлой неделе в доме культуры имени Уортона проходил джазовый концерт. После концерта одна девушка решила зайти в сувенирный магазин этого культурного центра и увидела там ужасающую картину.

Среди товаров в магазине была маленькая фанерная ёлочка — осталась, видимо, нераспроданной после праздников. А на ёлочке висели украшения — тряпичные человечки.

Девушка узнала в человечках Мишель Обаму, Дайану Росс и музыканта Принса. Объединяло их то, что все они были темнокожими. И получалось, что в магазине культурного центра буквально повесили темнокожих на дереве. Вроде бы мелочь — сувениры, игрушечки, украшения. Но девушка увидела в этом модель суда Линча — темнокожие висят на ветках.

Как это и принято в современном мире, разразился скандал: фотография ёлочки с висящими на ней фигурками разошлась по социальным сетям, руководство центра лоб себе разбило, принося извинения, а также пообещало провести для сотрудников обязательный тренинг по «расовой чувствительности».

Вот из таких скандалов, из таких, казалось бы, мелочей складывается общий поток обязательной для всех политкорректности: так не говори, в ту сторону не смотри. Это и не цензура вовсе — это самая настоящая самоцензура, которая неизбежным образом прививается в современном обществе. Белым людям предложена одна опция — платить и каяться. Среди чемпионов по шахматам мало темнокожих? Белые виноваты. Среди режиссёров фильмов, номинированных на премию «Оскар», мало темнокожих? Белые виноваты. Белая привилегированность считается чем-то само собой разумеющимся, будто люди со светлой кожей не только имеют реальные привилегии, но и виноваты в том, что кожа у них такого цвета.

Между тем повестка эта — совершенно тоталитарная и круглосуточная — всему мировому сообществу навязана несколькими странами, которые вынуждены разгребать последствия своего рабовладельческого строя и своей же колониальной политики 300-летней давности.

Особенно нежной святыней на Западе считается слово на букву «н». Для нас это просто слово, которое совершенно безоценочно обозначает человека с тёмным цветом кожи. Это слово есть в детских книгах и в американских переводных романах. У нас оно скорее ассоциируется с честным работягой, добрым и отзывчивым человеком, кем-то классово близким советскому человеку. Для русского уха в этом слове нет ничего уничижительного или пренебрежительного. Но вы попробуйте произнести это слово в общественном месте или написать его у себя на странице в американской социальной сети. И пробовать не надо — самоцензура.

Самоцензура, проистекающая из травмы рабства — травмы, которая свойственна странам, практиковавшим рабство, более того, этим рабством жившим.

А потом как-то мир изменился, нравы смягчились: оказалось, что людей нельзя держать за животных, а цвет кожи не должен определять социальное положение человека. С этим, конечно, ещё долго были проблемы — раздельные туалеты для темнокожих и белых, а также разные питьевые фонтанчики сохранялись в США до 70-х годов прошлого века.

В Советском Союзе — при всех его бесконечных недостатках — на протяжении всей его истории темнокожие студенты наравне со всеми остальными оканчивали университеты, а потом становились инженерами на Горьковском автомобильном заводе (об этом написано в автобиографии Роберта Робинсона «Чёрный среди красных»).

В России всё что угодно могло в разное время уступать Западу: быт, уровень свободы, доступ частных лиц к общественным ресурсам, потенциал бизнеса и даже — страшно сказать! — обороноспособность. Но в России никогда не было недостойного отношения к человеку с другим цветом кожи. Это не отменяет частных бытовых проявлений расизма, но это и не делает нашу страну травмированной сегрегационным рабством.

Крепостное право в России не зиждилось на рабах из далёких колоний и вообще в строгом смысле не являлось рабством. Крепостные имели права: да, эти права обеспечивались не всегда строго, но они были. Крепостной мог вступать в законный брак, мог обращаться в правоохранительные органы, мог судиться, мог наследовать имущество. Раб же был человеком, в социальном смысле насильным образом низведённым до животного. Он не имел своей субъектности — она заменялась фактом владения им.

Западное общество само себя обязало постоянно находиться в состоянии спазма и вины за своё прошлое. И этот спазм сечёт общество похлеще всякой хворостины: нельзя произносить слово на букву «н», вести себя нужно так, чтобы, не дай бог, не обидеть взглядом темнокожего, нельзя ездить в определённые районы, нельзя, чтобы в сценарии голливудского блокбастера темнокожий герой погиб первым.

Я, конечно, только приветствую то, что мы перенимаем западные стандарты для нашей жизни, пересаживаем всё хорошее на нашу почву. Но так ли нам необходима эта вытянутая по струне политкорректность, которая запрещает называть вещи своими именами и обязывает постоянно оглядываться в поисках оскорбительного рабства, которого у нас никогда не было?

В конце-то концов, Россия — свободная страна.

Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.