Собиратели корней

Оправдание всему тому, что происходит на юго-востоке Украины, — для тех, кто по-прежнему хочет это оправдывать, — всегда простое: они стали жертвой агрессии.

Их обидели, и они в ответ всё это делают. В состоянии аффекта, так сказать. Бросили бомбу, засунули человека в мусорную урну, подожгли дом, с разбегу прыгнули лежащему человеку на грудь. Чего только не сделаешь от простой человеческой обиды.

Вот, скажем, Донецкая область.

Часть её населяют «сепаратисты». Там украинский язык официально носит статус второго государственного. Циники! Нет им прощения за это.

Другую часть этой области занимает «законная» киевская власть и всё делает по своим законам, общечеловеческим.

К примеру, сейчас они проводят там скорейшую украинизацию и торопятся изо всех сил. А то вдруг сепаратисты подрастут из босоногой малышни.

Глава подконтрольной Украине части региона Павел Жебривский похвастался на днях, что доля украиноязычных школ Донецкой области достигла 60%. По его словам, первоклассников, которые начали учиться сразу на украинском языке, в этом году на тысячу больше, чем в прошлом. Жебривский назвал этот процесс «возвращением к своим украинским корням».

Вообще это всё происходит в принудительном порядке, из-под палки. За пару недель до учебного года родителей ставят перед фактом: учиться теперь будете на украинском языке.

Кто-то — единицы — пытается выступать с протестами, но… это всё может плохо закончиться и для родителей, и, что самое страшное, для ребёнка.

В итоге дети возвращаются к своим «украинским корням».

Не знаю, открою ли я для вас секрет, если скажу, что на Донбассе, и в конкретной Донецкой области, абсолютное большинство населения говорит на русском и, более того, зачастую жители являются по национальности русскими. До войны в городах этого региона украинскую речь можно было услышать крайне редко. Никаких «украинских корней» у них нет; если только пришить суровой иголкой к детским стопам.

Дети идут в школу, имея самые отдалённые представления об украинском языке, и тут же их начнут учить на нём. Не ему учить — языку! — а, повторяю, на нём.

Легко им сейчас? Радостно? Понятно ли им, что им говорят? Как они себя чувствуют?..

Если взглянуть на ситуацию чуть сверху, то придётся сказать, что русские люди не являются субъектом правозащитной политики.

Эти дети, как бы мы ни относились к ситуации на Донбассе, не «сепаратисты» и не «террористы». Даже если б они были родственниками Моторолы и Гиви, никто не был бы вправе так издеваться над ними, но они даже не родственники.

Зададимся вопросом: есть ли в России хоть одна правозащитная организация, которая озаботится этим? Подаст слабый голос с просьбой разобраться?

Есть ли у нас хоть один именитый, слышимый в Европе литератор или музыкант, поющий или пишущий на русском языке, который хоть на минуту опечалится таким положением вещей?

Нет таких. Кажется, их нет вовсе. Ну кроме нескольких мракобесов, архаистов и милитаристов, о которых даже речи не идёт.

Со всем этим надо бы что-то делать — но что?

Пожалуй, мы вынуждены обратиться к украинской стороне и поставить им на вид половинчатость их действий.

Дорогие киевские коллеги, запорожские казаки, львовские партизаны, одесские мстители, замайданные интеллигенты!

Так дело не пойдёт.

Дети учат украинский язык — потому что должны уважать страну, в которой живут, и знать её историю. Так!

Но почему, когда к вам приезжают ваши друзья с унылых равнин и снежных долин соседней заклятой страны, они позволяют себе говорить на русском? Общение должно происходить на языке униженных и оскорблённых.

Даёт, скажем, писательница Улицкая во Львове интервью о том, что русские так и не преодолели крепостное сознание, а вы так бережно её берёте за колено и тихо говорите: «Людмила Евгеньевна, а вы не могли бы на украинский перейти?»

Она чуть смущённо улыбнётся, постарается отшутиться, скажет, что ей пока сложно, попытается продолжить свою мысль… А вы чуть жёстче, чтоб было ощутимо, колено ей сожмите и повторите раздельно: «Будьте. Добры. На. Украинском».

Она озадаченно обернётся по сторонам: а вокруг стоят интеллигентные люди и ласково смотрят. И кивают головами. И даже подсказывают: «Кріпосне... свідомість... росіян... Повторюйте!»

— Кріпосне... свідомість росіян!

Ну вот. Теперь можно и коленку отпустить. Говорите. Кажете, Людмила Евгеньевна!

Или приехал Борис Борисович Гребенщиков с очередным, уже не помним, каким по счёту, концертом во Львов (Киев, Одессу), куда он так полюбил ездить со своими миротворческими миссиями, которые, к сожалению, так и не распространились на Луганск или Донецк, — приехал и поёт.

И тут посреди концерта с левой стороны сцены и с правой стороны сцены выходят к нему два добровольца, волонтёра, — юноши с чистой душой и светлыми помыслами.

И, не дожидаясь окончания песни, просят на ухо, на оба уха: «На украинском, Борис Борисович! На! У! Кра! Ин! Ском! Ферштейн?»

Борис Борисович крутит бородатой головою, его отвлекают, ему не очень удобно петь, и он тянется лицом к микрофону, как хороший конь, который не испортит борозды, к воде. Но микрофон у него отодвигают, и голос в зале становится слышен куда хуже.

Борис Борисович. Будьте ласкаві. Це не складно.

...Минуту он думает.

Но, в конце концов, чем он хуже этих донецких детей? Или, вернее сказать, чем он лучше? Когда он приезжает в Лондон, он же там по-английски говорит? Ну. Потому что Европа. И тут Европа. Давай, Борисыч, жми. Мы тебе даже подскажем.

- Рок-н-рол мертвий, а ти ще немає. Рок-н-рол мертвий, а ти ще немає… Подхватывай.

И подхватит.

Или ещё помнишь, Борис Борисович, у тебя была такая песня: «Чтобы стоять, я должен держаться корней»?

Пора уже наконец выучить, как она поётся в оригинале.

Вот так она поётся: «Щоб стояти, я повинен триматися коренів!»

Пой. А то упадёшь.

Не бывает свободы наполовину. Чтоб явились вершки, нужны ещё и корешки. Зри в корень.

В общем, я могу так ещё долго продолжать, но все уже поняли, надеюсь. Переводчик больше не понадобится.