Юбилей Хазанова — это не просто дата. Это повод измерить ту бездну, которая отделяет нас от него, и ту бездну, которую он сам измерил и пародийно преодолел. Хазанов не просто артист. Он симптом, диагноз и средство выживания для целой цивилизации, которая кончилась, но так и не смогла договорить последний монолог.
Беседовать с ним я люблю. Мы категорически не совпадаем в оценках, пристрастиях и прогнозах, но, в отличие от многих коллег его масштаба, Геннадий Викторович готов к полемике, ищет аргументы и не бронзовеет в ходе дискуссии.
1. Студент кулинарного, или Последний классик эстрады.
Геннадий Викторович пришёл на эстраду, когда та была не развлечением, а формой общественной терапии. Он был наследником Райкина, но если Райкин был хирургом, вскрывающим социальные язвы, то Хазанов стал патологоанатомом, вскрывающим уже мёртвое тело советского мифа.
Его культовый «Студент кулинарного училища» — это не просто скетч. Это главный архетип позднесоветского человека. Не бунтаря, не диссидента, а приспособленца-неудачника, который пытается выжить в системе, где все слова давно ничего не значат. Он был голосом того поколения, которое поняло: чтобы сохранить себя, надо пародировать абсурд, не вступая с ним в прямой бой.
2. Попугай, переживший ковчег.
Его «Попугай» — это уже не просто аллегория несвободы. Спустя полвека этот номер читается как пророчество. Мы все в той или иной степени попугаи, повторяющие заученные фразы, сидящие в клетке и мечтающие о «чём-нибудь этаком… этаком… заморском!»
Хазанов пережил всех: Брежнева, Андропова, Горбачёва, Ельцина... Геннадий Викторович был артистом, которому аплодировали генсеки. Он свидетель. И в этом его феномен: он, как его же попугай, сидел в клетке сменяющихся эпох, но умудрялся сохранять свою хазановскую уставшую язвительную улыбку.
3. Театральный директор, или Консервация классики.
А потом он ушёл в театр. Возглавил Театр эстрады.
И это был самый хазановский жест. Театр эстрады под его началом стал чем-то вроде мавзолея советской сатиры. Местом, где бережно хранят формы ушедшей жизни. Это не упрёк, это констатация. Он, гротескный сатирик, стал хранителем традиции. Пародист превратился в академика. Это очень русская судьба: бунтарь, который в итоге садится в кресло администратора, чтобы сохранить хоть что-то от мира своей молодости.
4. Юбилей в эпоху молчания.
И вот он — юбилей. 80 лет. В эпоху, когда эстрада умерла, сатира заместилась стендапом, а публичная речь стала либо пропагандой, либо криминалом.
Что может сказать Хазанов сегодня? Его старые монологи звучат зловеще актуально. Его студент, который учит бессмысленные фразы, чтобы его оставили в покое, — это портрет современного человека.
Хазанов в свои 80 лет — это не просто живой классик. Это памятник самому себе, воздвигнутый при жизни. Памятник колоссальной выдержке, артистизму и той особой еврейско-советской грусти, которая всегда была его главным ресурсом.
Геннадий Викторович выжил. Он пересидел. Он перепародировал. Его юбилей — это праздник не столько для него, сколько для нас. Это доказательство, что можно пройти через все эти десятилетия, не превратившись в монумент. Остаться живым, уставшим, мудрым человеком в стране, где сатира всегда была не развлечением, а формой гражданского подвига. Его юбилей — напоминание, что смех — это не оружие. Это щит. И Хазанов держал его перед нами все эти 80 лет.
Публикации о его предстоящем отъезде — готовая тема для маленького шедевра в жанре «Русская эмиграция как вечный сюжет».
Последний раз мы беседовали на ТВ в позапрошлом году. Говорили о предстоящем сезоне Театра эстрады. И там была упомянута тема эмиграции. Процитирую своего визави:
«Для многих наших звёзд, таких как Мария Миронова, Александр Менакер, Театр эстрады стал родным домом. Ведь они выступали там с первого дня. Вообще, для артистов эстрады до определённого момента это был единственный дом.
Больше того, когда в 1953 году бренную землю покинул вождь всех времён и народов, артисты эстрады пришли на приём к Клименту Ефремовичу Ворошилову с жалобой, что у артистов эстрады нет своего дома. Летом они выступают на открытых площадках в парках, а когда наступает осень, им некуда деться. И это было правдой. И тогда Ворошилов спросил: «Ну конечно, ваша идея неплохая, а кто там будет выступать?» Они стали перечислять разные фамилии, и среди прочих — фамилия Утёсова. И Ворошилов без всякой улыбки сказал: «Нет, нельзя». — «Почему?» — «Он пытался тайно пересечь границу». Обалдевшие артисты уточнили: какую границу он пытался перейти?!
Это всё равно как информация о том, что я покинул Россию. Примерно то же самое. Но я действительно, как видите, покинул Россию и беседую с вами в этой студии: это голографическое изображение.
Так вот, они стали убеждать Ворошилова, что ничего этого не было. Какую границу? Ворошилов долго стоял на своём, потом вызвал своего помощника, дал поручение срочно выяснить, попросил актёров подождать, пока информация придёт. И там сколько времени прошло, не знаю — час, может быть, больше. И Ворошилов их пригласил опять в кабинет и признал: оказывается, это была ошибка.
Короче говоря, в 1954 году решением высшего руководства был открыт Театр эстрады. И туда актёры приходили как в родной дом».
Конец цитаты.
Короче, эти публикации (о его эмиграции) не новость. Это ритуал. Ежеквартальное, как некогда отчёты о выполнении соцобязательств, поминовение самой возможности Исхода. Хазанов уезжает так же регулярно, как в советское время выходили собрания сочинений Джека Лондона. И так же мало эти издания соответствуют оригиналу.
Публикация, что Хазанов эмигрирует, — это такой же медийный продукт, как и его монолог о студенте кулинарного училища. Тот же узнаваемый бренд, та же щемящая нота, та же надежда на чудо. Только в роли «чего-нибудь этакого… заморского» теперь выступает не кулинарный изыск, а гражданство Израиля (насчёт коего, помню, артист публично полемизировал с Жириновским ещё в начале 1990-х).
Почему это происходит? Потому что Хазанов — последний великий мифотворец советской эстрады. И его главный миф сейчас — не «Попугай» и не «Студент», а Миф о Чемодане.
Чемодан в его случае — это не багаж. Это культурный код.
В этом чемодане лежат:
— весь его репертуар — как зашифрованное послание к потомкам, как Пушкин в дорожном погребце;
— слеза советского зрителя, который уже ничему не верит, но всё ещё надеется, что артист его не покинет;
— ирония — как последний рубеж обороны от полного абсурда.
Каждая такая новость — это маленький спектакль для одного актёра, где роль Чемодана исполняет молчание самого Хазанова. Он ведь никогда не опровергает и не подтверждает эти слухи с той исчерпывающей полнотой, с какой сделал бы это, скажем, пресс-секретарь. Геннадий Викторович лишь играет с этой темой, как когда-то играл с темой несвободы в клетке у Попугая.
И здесь мы подходим к главному. Хазанов не может уехать. Потому что он уже давно функция. Он хранитель порога. Геннадий Викторович стоит на границе двух эпох — той, где сатира была формой сопротивления, и той, где она стала никому не нужным антиквариатом.
Его отъезд будет означать, что страна захлопнулась. Пока он здесь, жива иллюзия, что связь времён ещё не порвана окончательно. Что тот зритель, который аплодировал ему в 1975-м, и тот, кто смотрит его записи полвека спустя, — ещё один и тот же человек.
Его вечный чемодан — это такой же художественный жест, как и бесконечное ожидание Годо. Мы все ждём, уедет Хазанов или нет. А он, как тот самый студент кулинарного, лишь разводит руками и бормочет что-то невнятное. Точнее, что «пока рано говорить».
Так что эти публикации не информация. Это фольклор. Это городской романс о том, как последний король эстрады не может покинуть своё королевство, даже если от него остались одна сцена да чемодан в прихожей.
И пока этот романс поют, его королевство, как ни парадоксально, продолжает существовать.
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.