«Шпионка, которой не было»: RT публикует отрывок из книги Марии Бутиной о пребывании в американских тюрьмах

За занавесками «скотобойни» меня ждали пара охранников, рамка металлодетектора и огромный серый пластиковый стул, который надзиратели между собой, ухмыляясь, называли «стул хозяина». Меня развернули лицом к стене, приказав положить ладони на грязную, липкую от человеческого пота и крови стену, обыскали и кивнули на жуткий серый стул.

— Садись. Спину прислонить, сидеть не двигаясь, — приказал мне надзиратель. Он повернул выключатель, торчавший на одной из сторон кресла, оно издало пронзительный пищащий звук. Я вздрогнула от неожиданности. Как я догадалась, это зловещее устройство проверяло наличие металла внутри тела заключённого — мне таких стульев ещё встретится бесконечное множество в пути по этапам и в зданиях судов.

— Всё окей. Она наша, — весело кивнул надзиратель в сторону агентов ФБР, мявшихся в дверях и старавшихся прикрыть носы от зловония помещения.

Меня повели в следующую комнату, где на длинной деревянной скамейке сидел человек, или, вернее, нечто — определить пол по внешнему виду было невозможно. Напротив этого человека у стойки с компьютером стоял охранник для регистрации вновь прибывших. Я села на самый краешек скамейки, стараясь не потерять сознание от страшного смрада помещения. Ждать пришлось недолго, у меня снова сняли отпечатки пальцев. Улыбчивый офицер в недоумении уставился на меня — в бежевых летних брючках-капри, чёрном топе и тоненькой накидке-кофточке, едва прикрывавшей плечи. Венцом всего этого не подходящего к обстановке внешнего вида была, конечно, непослушная шевелюра длинных, почти до самого пояса, рыжих волос. За этой процедурой последовала следующая — полумрак кабинета полицейского психиатра, грязного и заваленного грудами бумаг, освещённого только белёсым светом, излучаемым голубым экраном старого монитора.

— Вы хотите убить себя?

— Нет.

— А покалечить?

— Тоже нет.

— Вы хотите убить кого-нибудь из окружающих вас людей?

— Нет.

— А покалечить?

— Нет.

Опыт многочисленных пересечений границы США научил меня не шутить с представителями правоохранительных органов и служб безопасности. Шутка обязательно будет использована против шутника.

— Вы представляете опасность для окружающих? — не унимался полицейский.

— Нет.

— А вы когда-нибудь пытались совершить самоубийство?

— Нет.

И так до бесконечности. Мне, грешным делом, закралась в голову мысль, что, например, скажи я, что имею суицидальные наклонности, меня отправили бы в госпиталь, подальше от ужасного вонючего подвала. Хорошо, что эту идею я не воплотила в жизнь: признавшихся в суицидальных наклонностях держали в тех же условиях, но снабжали их пребывание в подвале «вишенкой на тортике», как принято говорить у американцев, — заматывали в смирительную рубашку и клали мумию на железную полку «до востребования».

Когда полицейский-психотерапевт наконец исчерпал список вопросов, мне предложили сок и бутерброд. Есть не хотелось, но снова что-то подсказало мне, что еду лучше взять. Тут я не прогадала. Бутерброд придётся растянуть до полуночи. Ни есть, ни пить больше не дадут. Всё встанет на свои места — вот почему мой адвокат так просил сохранить за мной хотя бы воду в маленькой бутылочке.

Полицейский-надзиратель втолкнул меня в проход с небольшой железной лестницей, и мы пошли куда-то вниз. Из недр раздавались страшные звуки ударов о металл, криков отчаяния, нечеловеческих стонов и воя.

— А ну заткнитесь, — рявкнул в полумрак железного ада сопровождавший меня надзиратель.

Когда мы шли по коридору, будто сквозь строй бесконечной череды клеток, на железных сетках дверей висели мужчины и женщины, просившие воды, туалетной бумаги и хотя бы сказать, который сейчас час. Особо шумели, увидев меня, мужчины, что вызвало довольную ухмылку на лице охранника.

Меня запихнули в одну из клеток по соседству с мужчиной. Боковая стенка была сплошной — это не позволяло мне постоянно видеть «соседа», зато ему явно нравилось меня слышать. Звук моих передвижений и подступавших к горлу слёз пришёлся по вкусу клиенту «обезьянника», и всю ночь я слушала стоны самоудовлетворения представителя сильного пола.

Чтобы издавать как можно меньше звуков, я спряталась в самый дальний от стены соседа угол железной полки и крепко-накрепко зажала себе рот и нос руками, чтобы остановить подступающее желание заплакать. В клетке напротив через дырки в сетке и окошко для подачи еды была видна чернокожая стонущая женщина со спутавшимися от рвотных масс и грязи волосами. Большей частью она лежала на железной полке и стонала, выкрикивая ругательства в адрес надзирателей и требуя необходимые ей средства женской гигиены. Не получив желаемого, она просто размазывала кровь по стенам...

Матрасов в камерах нет, как нет ни одеял, ни подушек. Камера размером не больше половины отделения в плацкартном вагоне. Железные нары имеют только дырки для стока рвотных масс на соседа на нижней полке или прямо на пол. Есть железный унитаз и даже раковина, но в кране нет воды, нет туалетной бумаги, зато есть огромные, с большой палец размером рыжие тараканы. В камерах стояла ужасная жара, в миллиарды раз, казалось, усиливающая вонь тюрьмы. Надзирателям это не нравилось — им же приходилось спускаться в эту преисподнюю по два раза в час на обход, потому они откуда-то припёрли огромный вентилятор и направили струю промышленного воздуха прямо в наши камеры. Струя пробирала насквозь, и я дрожала от холода, свернувшись калачиком в уголке железной полки, прижав коленки к подбородку.

Многие заключённые стали умолять выключить «ветер», ведь все из нас попали в подвал с летних улиц — тем, кто был в шортах и майках, повезло меньше всех. Мне — относительно. Я быстро сообразила, что самое тёплое из моего гардероба — это мои рыжие плотные волосы, распределила их вдоль тела, до самых пяток, как могла, и это помогло мне чуть-чуть согреться и собраться с мыслями.

Совсем изнеможённая от пережитых эмоций в полумраке подвала, я ощутила непреодолимое желание отключиться и немного поспать. «Только не сейчас, — сказала себе я. — Спать вечером — гарантия бессонной ночи, как учила меня мама, а это воистину страшно. Во сне ночь прошла бы быстрее». Тут я вспомнила про полученный по пути в клетку бутерброд из пары кусков отсыревшего от высокой влажности белого хлеба с парой прозрачных ломтиков ничем не пахнущего сыра и такого же тонюсенького слайса колбасы, плотно завёрнутый в несколько слоёв пищевой плёнки. «Надо поесть, иначе мозг откажется думать, а в таких условиях это верный путь к гибели. Нужна максимальная концентрация, чтобы осознать происходящее и решить, что делать», — убедила себя я. Когда следующий приём пищи, было непонятно, поэтому я скушала только половину порции, а остальное припасла «на чёрный час», когда снова засосёт под ложечкой. Выпила приторный напиток, который, скорее, напоминал сладкую воду с щедрой дозой ядрёно-красного красителя, чем сок. Поступившая в организм глюкоза сделала своё дело: мозг включился и стал усиленно оценивать окружающую нереальность.

«Время, — подумала я. — Нужно понять, который сейчас час, чтобы отделить день от ночи». Окон в подвалах, разумеется, нет. Свет горит одинаково и днём и ночью. Задача вычисления времени позволила немного отвлечься от происходящего.

Так, последнее, что я помнила, — это то, что меня привезли где-то полчетвёртого. Обходы охранников проходили с периодичностью примерно раз в 30 минут, значит, если считать каждый обход и делать пометки, можно было понять, который сейчас час. «Положим, меня оформили к пяти часам, была где-то пара обходов. То есть сейчас примерно шесть», — сделала вывод я. Но как продолжить счёт? Нет ни ручек, ни бумаги, ни уж тем более чего-нибудь острого, чтобы царапать пометки на стене! «Туалетная бумага! Точно! Буду делать надрывы, отмечая каждый обход надзирателя», — обрадовалась я. Тут я вспомнила, что, когда меня вели по коридору, заключённые просили туалетной бумаги, вытянув руки чуть дальше запястья в окошко для еды ладошками друг к другу. В следующий же обход я попробовала — присела на корточки у маленького окошка в решётке. Сработало! На руки мне намотали немного заветной туалетной бумаги! Обрадованная своей догадливостью и изобретательностью, я стала считать обходы маленькими надрывами туалетной бумаги.

По моим подсчётам, следующий обход был раньше, чем положенные раз в полчаса. «Что-то случилось», — подумала я. Надзиратель подвёл к моей камере маленькую мексиканку, открыл решётку и впихнул её внутрь.

— Вот тебе соседка. Развлекайтесь, девочки! — буркнул он и со скрипом захлопнул дверь.

Моей первой в жизни сокамернице на вид было не больше 16: маленькая, худенькая мулатка с короткострижеными чёрными, как смоль, волосами и большими глазищами, полными слёз, тихо села в уголок нижней полки, подтянула к подбородку острые коленки и навзрыд расплакалась.