«В Голливуде режиссёром может быть пятилетний мальчик»: Кончаловский о работе в США, цензуре и ужине с Настасьей Кински

— Вы помните, каким вы представляли себе Голливуд до того, как туда попали? И что поменялось, когда вы уже начали там работать?

— Я попал в Голливуд в последние годы его послевоенного расцвета.

Голливуд вообще с большим опозданием увлёкся европейской культурой — в отличие от американской литературы, которая относилась к ней с трепетом. Как вы знаете, все выдающиеся американские писатели 1930-е годы проводили в Париже. Хемингуэй, Фолкнер… все. 

Когда я приехал в Голливуд, там царствовало европейское кино. Спилберг обожал Трюффо, французского режиссёра. Коппола, Скорсезе обожали неореализм и все картины де Сики. Морис Шевалье снимался в Голливуде во время войны. После войны — Витторио Гассман, Софи Лорен. После этого в Америку позвали великих режиссёров — Куросаву, Феллини, Бергмана.

Правда, ни Куросава, ни Феллини, ни Бергман не смогли. Они приезжали, смотрели, как всё работает, и линяли. Не могли работать в Голливуде.

По какой причине? Потому что в Голливуде царствует продюсер. Продюсер — король. Помню, когда я снимал картину «Танго и Кэш» (это огромное производство!), продюсер пришёл, сказал: «Пойдём, я хочу с тобой поговорить». Я говорю: «Я снимаю». А он говорит: «Да не бойся, они и без тебя всё снимут. Всё будет нормально». «Они и без тебя всё снимут»... Понимаешь? В Голливуде режиссёром может быть пятилетний мальчик, который знает два слова: «мотор» и «стоп». Всё остальное делается само.

Когда я попал в Голливуд, там существовала огромная французская колония, и я жил у художника Копполы... Это был какой-то рай. Аньес Варда, знаменитая кинорежиссёр французской новой волны, тоже что-то хотела снимать. Там начал снимать Бертолуччи. Это было время, когда Голливуд ещё не был приманкой Уолл-стрит.

С другой стороны, было понятно, что это время заканчивается. И оно закончилось в тот момент, когда вышли «Звёздные войны».

«Звёздные войны» принесли такое количество денег студиям!.. И главное, что Уолл-стрит поняла, что начинается новая эпоха, эпоха огромных-огромных денег. Кстати говоря, Лукас (Джордж Лукас, создатель саги. — RT) рассказывал мне, как он ходил по студиям и предлагал сценарий «Звёздных войн». Никто не хотел брать! В конце концов уговорил. Говорит: «Я согласен без денег снимать». — «Ладно, дайте ему, там $11 млн всего». А он: «При одном условии. Все игрушки (что называется мерчендайзингом) я буду делать и я буду продавать». Ему сказали: «Ну, возьми свои игрушки». Вот. Картина стоила $11 млн, а он на игрушках заработал где-то $200 млн. Голливуд присел на задние лапы: «Что случилось?».

А случилось вот что: выросло поколение беби-бумеров. Им было 15—17 лет, и они попёрли в кино. «Звёздные войны» сделаны не для родителей, которые ещё читали Фолкнера, а для молодёжи, которая ест попкорн или мороженое. С этого момента, я считаю, Голливуд попал в руки Уолл-стрит. Они поняли, что можно вкладывать большие деньги и зарабатывать гигантские деньги. Началась эпоха, когда главные фильмы стали делаться для подросткового поколения. И это был конец эпохи, которую я имел счастье испытать.

До этого момента деньги играли роль относительную. Можно было сделать серьёзные деньги по отношению к затратам. Тот же «Крёстный отец» стоил $6 млн... «Крёстный отец», который собрал огромные деньги! Тогда Голливуду было важно сделать много недорогих картин. После того как появились «Звёздные войны», вдруг немыслимо выросли бюджеты.

• globallookpress.com
• © Supplied by FilmStills.net/www.filmstills.net

Это был последний минный заряд, который подорвал возможность делать независимое кино так, как это было раньше, когда я приехал туда. Я начинал там какие-то независимые работы. Джон Войт тогда посмотрел «Сибириаду», и ему очень понравилось.

Короче говоря, у меня были иллюзии, что я устрою в Голливуде свою карьеру. Но это был не Голливуд.

Получилось так, что я просидел два с половиной года без работы, преподавал в университете. Пытался доказать всем, что я не верблюд, но это было невозможно. Хотя у меня уже была «Сибириада», фестивали — Каннский фестиваль, успех, Гран-при.

Я приехал в место, где всегда надо было уметь себя продавать. И я вдруг понял, что не умею себя продавать. Потому что советская власть. При советской власти себя продавать не надо, не надо приходить с каким-то сюжетом, что-то там рассказывать и говорить, как много это всё принесёт денег.

Мне очень повезло, что Настасья Кински тогда была очень в моде. Помню, я позвал её в ресторан. Мы с ней были знакомы ещё с Парижа, они с Полански пришли на «Сибириаду». Она сказала: «Давай увидимся» (потому что мне предложили ставить «Чайку» с ней в Париже как спектакль). Мы встретились, и вдруг она меня спрашивает: «А у тебя нет для меня картины?». Я говорю: «Нет, у меня для тебя нет картины, у меня есть небольшой сценарий, который я написал для Изабеллы Аджани». Она так вспыхнула, обиделась. А у меня в кармане было $100 — и больше ничего. Думаю: не дай бог мне не хватит денег. Денег не было абсолютно. Говорю: «Да вот, такой сюжет…» Она: «А что, я не могу сыграть?» Я вдруг понял: «А почему нет?». Бум! Она: «Я хочу». А в это время выходит журнал Time с ней на обложке.

Всё. У меня большие перспективы. Мы едем в Канн. Там я встречаю израильских продюсеров, которым рассказываю сюжет. Утром, в восемь утра, в Канне (вообще в Канне в восемь утра встать сложно, но мне так назначили), пока я ему рассказывал сюжет и танцевал, он сидел в трусах на краю ванны и брился. Я ему рассказывал, рассказывал. Я уже три года безработный. Он говорит: «Хороший сценарий. Перенесите в Америку. Если перенесёте в Америку (а у меня было действие в Югославии), мы будем делать. Пойдите вниз, выпейте кофе, подумайте».

Я пошёл, выпил. Я уже знал, что согласен на всё. Но мне повезло, и я стал снимать в Америке картины, независимые от Голливуда.

Я считаю, настоящий закат Голливуда начался, конечно, с охоты на ведьм. После войны в Америке были очень сильны Компартия, социалистические идеи. И тогда в комиссию по обвинению в антиамериканской деятельности были вызваны крупнейшие режиссёры, актёры, писатели. Второй удар был нанесён по Голливуду, когда Уолл-стрит пришла и сказала: «Мы будем вкладывать в вас деньги, а вы будете работать на нас. Будем делать фильмы Marvel». И поехало: Супермен, Спайдермен, Бэтмен, Айронмен (Железный человек. — RT) и так далее. То есть деньги решили делать деньги. И всё превратилось в машину, рассчитанную, чтобы создавать картины для юношества как можно более однообразные, с большим количеством эффектов.

Я помню, когда я снимал «Одиссею», мне сказали… Цензура в Голливуде гораздо более мощная, чем была в Советском Союзе. Только этого никто не понимает...

— Что вы имеете в виду?

— Всё очень просто. В Советском Союзе нельзя было снимать картины, которые ставили под вопрос роль Коммунистической партии. Всё остальное можно было снимать.

Мало того, если вы возьмёте все картины, которые были запрещены, их окажется, может быть, десять. В частности, одна моя, одна у Тарковского. Но они как запрещены? Печатали не две тысячи копий, как обычно, а две. Она вроде вышла, и её нет. Но она была снята.

• globallookpress.com
• © Alena Kalita/Russian Look

А в Голливуде практически невозможно снять картину: её зарубят в зародыше, когда ты только заявку подаёшь. Либо снимаешь, и, если что-то не нравится, тебя просто убирают из картины. Продюсер решает за тебя всё. Как ты снимаешь, кого ты снимаешь. Ну, если ты не Спилберг, не человек, который приносит миллиард долларов.

Но я знаю, что самая жёсткая цензура в Голливуде — Пентагон. Мне это говорил Коппола.

Пентагон утверждает все фильмы, в которых фигурируют военнослужащие или работники ЦРУ. Он читает всё. И, если Пентагон против, людям приходится делать правки.

Мне кажется, это трагедия американского кинематографа.

Я должен сказать, что это иллюзия, будто Голливуд даёт возможность себя выразить. Надо иметь такую невыносимую силу воли, уметь приспосабливаться! Вот Бекмамбетов — талантливый кинематографист. А с каким трудом что-то он там делал! Вот Бодров как сумел! Это, конечно, везение. Но сегодня интеллект из Голливуда ушёл. Он никому не нужен. Куда он ушёл? В телевидение. Все лучшие литературные кинематографические работы сейчас в сериалах. Слава богу, что есть платформа.

Об этом писал Коппола, об этом писал Скорсезе, об этом написал Лукас. Они говорили, что невозможно всё время снимать сиквелы. «Айронмен» четыре, пять, шесть и так далее. Где творчество? И это большая проблема, о которой Дэвид Мэмет, большой американский драматург, написал чудную книжку, которая называется «Бемби против Годзиллы». Он сравнил сегодняшний Голливуд с Годзиллой, а художника — с Бемби.

Что вам сказать о Голливуде? Это был очень приятный город, где невозможно иметь друзей. Замечательная погода, можно бегать у океана. Когда я туда приехал, конечно, иллюзия была, что я попал именно туда, где хочу находиться. Но, слава богу, сейчас у меня есть возможность делать, что я хочу. Дома и в Европе. 

— Вам довелось работать с Сильвестром Сталлоне над фильмом «Танго и Кэш». За четыре года до этого он снял фильм «Рокки 4», в котором сражается с советским боксёром Иваном Драго, а СССР вообще показан такой «империей зла» в духе холодной войны. Как вам кажется, Сталлоне действительно таким видел Советский Союз?

— Да ну, ерунда! Конечно, нет. Ему вообще до лампочки. Надо сделать деньги, надо сделать коммерческую вещь. В коммерческой вещи кто злодей? Либо китайцы, либо русские. Ну вот давай русских, сделаем это. Всё.

Он вообще не думал о политике. Это абсолютно сугубо коммерческое кино, где надо было выставить, как… Да, Сталлоне очаровательный, умный, практичный. Вот, знаете, есть знаменитое выражение: «Ничего личного, просто бизнес». Nothing personal, just business. Вот как делается кино в Америке.

Полную версию интервью с Андреем Кончаловским смотрите на RTД.