— Дмитрий Владимирович, с вашим вступлением в должность президента Черноморского банка торговли и развития (ЧБТР) Россия вновь с 2014 года взяла на себя председательство в организации. Как банк намерен изменить стратегию своей работы в следующие четыре года? В чём будут заключаться её принципиальные отличия от стратегии вашего предшественника Ихсана Деликанлы?
— В нашей организации есть правило чередования президентов: четыре года работает представитель Турции, потом — России. Cейчас очередь России.
Банк приносит прибыль, все внутренние процедуры отработаны, но уровень активности пока явно недостаточен. Сейчас проектный портфель составляет €1,2 млрд — это небольшой объём. Я считаю, что в реальности мы можем раза в два увеличить наш объём работы при том же капитале банка.
Сейчас все проекты связаны с частным сектором. В новой стратегии мы предлагаем сделать акценты на государственные проекты в сфере инфраструктуры и коммунального хозяйства. Это даст больший эффект для экономик стран — участниц банка.
— За последние четыре года в мировой экономике и геополитике произошли значительные изменения, особенно в контексте отношений РФ с другими странами. Кроме этого, сейчас вновь усилилась санкционная риторика в адрес России. Кредитный портфель финансирования проектов в стране сейчас составляет порядка $150 млн. Насколько реалистично в этих условиях дотянуть объёмы финансирования проектов до $300 млн? Также интересно, в какие именно отрасли могут быть направлены эти средства?
— Честно говоря, для России что $150 млн, что $300—400 млн — это семечки. Поэтому, с точки зрения макроэкономики, нарастить объём кредитного портфеля не проблема. Почему сейчас сформировался определённый провал с проектами в России? Дело в том, что ЧБТР ориентировался на совместную работу с Европейским банком реконструкции и развития (ЕБРР) (организация фактически свернула свою деятельность в России в 2014 году. — RT). Как правило, российское представительство ЕБРР находило в стране проекты и приглашало ЧБТР на софинансирование. Но сейчас нам сложнее находить проекты. Мы активно перестраиваем работу и сами ищем проекты, особенно в сфере городского и коммунального хозяйства. Что до географии, то здесь в основном речь идёт о юге страны: мы активно рассматриваем проекты в Ростовской области и Краснодарском крае.
— Есть уже какие-то конкретные проекты или интересные предложения?
— Совсем недавно мы приняли решение кредитовать Государственную транспортную лизинговую компанию (ГТЛК) в объёме порядка $70 млн. Речь идёт о модернизации угольного терминала в Мурманске. Конечно, Баренцево море — не Чёрное, но всё равно проект интересный, с экологической составляющей.
— То есть банк сам мониторит и определяет проекты, в которые намерен инвестировать? К вам региональные власти не обращаются за деньгами?
— Нам бы хотелось, чтобы на блюдечке приносили из регионов готовый проект, но это утопия. Приходится самим искать. Плюс у нас своя процедура — финансирование проектов одобряется на совете директоров, куда входят представители всех 11 стран — участниц ЧБТР, и они утверждают проекты. Все 11 стран утвердили проект кредитования ГТЛК.
— Возвращаясь к теме общего финансирования проектов в России на ближайшие четыре года... Вы сказали, что и $150 млн, и $300 млн — это мало. В таком случае о каких необходимых суммах может идти речь?
— Я считаю, что пока реально выйти на сумму $300 млн. И нам бы хотелось, чтобы не менее половины от этой суммы приходилось на финансирование инфраструктурных проектов в сфере коммунального хозяйства, транспортного и дорожного строительства на юге России. Ещё интересны проекты с экологической составляющей, особенно сейчас, когда мы хотим тесно работать с экологическими фондами, откуда можно было бы привлечь финансирование.
— Давайте вернёмся к началу, когда мы с вами говорили об изменениях в российской и мировой экономике, в особенности о санкционной повестке. Сталкивались ли вы в работе с проблемами, связанными с западными ограничениями?
— ЧБТР привлекает деньги на международном рынке, мы выпускаем облигации, имеем кредитные линии от других банков. Мы не участвуем в финансировании санкционных организаций и лиц. Это серьёзная тема и приходится уделять ей очень много внимания, чтобы, например, не только российские, но и иранские или турецкие компании, находящиеся под санкциями, не попали под финансирование проектов.
— Была ли на практике такая ситуация, когда попадался интересный проект, но именно по санкционной причине вы не могли его профинансировать?
— Да, конечно, и мы были вынуждены отклонять такие проекты. Но есть ещё одна очень серьёзная проблема, связанная с платежами. Многие из них просто зависают. Например, на прошлой неделе азербайджанская нефтяная компания погашала проценты, и этот платёж завис в Deutsche Bank, который направил его в американское ведомство по контролю за санкциями(Управление по контролю за иностранными активами Минфина США (OFAC), отвечающее за введение санкций. — RT)и, соответственно, платёж завис. Когда мы его получим, непонятно. И таких ситуаций, увы, становится всё больше.
— Проблемы с платежами стали не так давно одними из наиболее острых вопросов в контексте санкционной повестки, при этом данную тему связывают и с популярной сейчас дедолларизацией. Реально ли ЧБТР перейти на расчёты в нацвалютах?
— Мы поддерживаем тенденцию перехода на платежи в нацвалютах. К примеру, недавно банку «Центр-инвест» на юге России мы выдали кредит в рублях. Но валюта не выбирается решением правительства и указами исполнительных органов. Участвует в платежах та валюта, которая наиболее удобна для бизнеса.
— Но сейчас эта валюта — доллар США…
— В XX веке и начале XXI века — безусловно. Доллар был удобной валютой, поскольку много различных финансовых инструментов были к нему привязаны. Но сейчас на переговорах при обсуждении сделок мы всё чаще слышим вопрос: «Помогите нам найти вариант расчёта без доллара». Потому что ситуации, описанные выше, случаются всё чаще, огромное количество компаний сталкиваются с такой проблемой, потому что с долларом становится всё труднее вести расчёты.
В этом плане американское казначейство рубит сук, на котором сидит. Вести расчёты в долларах становится всё труднее, и бизнес сам выбирает другие, удобные для него варианты. Пока трудно сказать, будет ли это какая-то универсальная валюта. К евро много вопросов, особенно в связи с брекситом, юань — это дело отдалённого будущего, поскольку в КНР пока отсутствует развитой финансовый рынок.
— В таком случае какая валюта стран — участниц ЧБТР может быть наиболее устойчивой и стабильной для расчётов?
— Большая часть расчётов ЧБТР проходит в евро, но сейчас мы видим интерес к расчётам в рублях, особенно это касается сделок с газовым экспортом и другими энергоресурсами. Мы видим интерес к переходу от долларовых расчётов к рублёвым.
— Сегодня Иран столкнулся с реальной угрозой отключения от SWIFT. Насколько сейчас мировая экономика готова к переходу на национальные платёжные системы? Могут ли и Россию отключить от SWIFT?
— В отличие от Ирана, Россия гораздо больше по объёмам платежей и финансовых потоков. Страна в большей степени интегрирована в мировую экономику. Такие меры, как отключение России от SWIFT, ограничения по госдолгу и закрытие корсчетов российских банков, нанесут серьёзный удар по всей мировой финансовой системе.
— Может ли конгресс США ввести санкции на российский госдолг в 2019 году?
— Это очень серьёзная мера, которая затронет интересы всех инвесторов, в том числе и американских, поэтому с рациональной точки зрения, конечно, её вводить нельзя. Но какие там будут политические игры и где человеческий разум закончит своё существование, сказать сложно. Но мне всё-таки кажется, что такой меры не будет.
— Давайте поговорим о торговле и товарообороте. Как следует из отчёта ЧБТР за 2017 год, объём торговли между черноморскими странами достиг своего пика в 2013 году ($1,8 трлн), после чего снижался три года подряд. Лишь в 2017 году наметился рост показателя — до $1,45 трлн. Чем вы объясняете наметившийся позитив? Какого значения стоит ожидать по итогам 2018 года?
— Спады в основном связаны с ценами на энергоресурсы, поскольку в большей степени оборот между странами определяется именно ценами на энергоресурсы. То есть падает цена на нефть и газ, соответственно, падает товарооборот. Второй момент, который надо учитывать, — многие наши страны-учредители являются членами ЕС — это Болгария, Греция, Румыния. Эти государства в прошлые годы старались переориентировать свои товарные потоки на торговлю в рамках Европейского экономического сообщества. Сейчас я вижу другую тенденцию: страны пытаются нащупать совместные региональные проекты, поэтому растёт пограничный товарооборот между ними. И мы считаем, что эта тенденция в ближайшие два года будет усиливаться.
— Как вы полагаете, какие тренды в экономике России перекочуют в 2019 год? Может быть, появится что-то новое в повестке?
— Самое важное — надо изменить структуру экономики, а это очень непростой вопрос. Он не решается какими-то указами или бюджетными расходами. Без изменения структуры экономики я не вижу возможности расширить торговлю между странами и обеспечить качественные и высокие темпы экономического роста. Пока прогноз роста экономики России на ближайшие годы вполне благоприятен — это 1,5—2%. Но ещё нельзя сказать, что мы используем все возможности, которые существуют в стране.