«Раньше у меня всегда было «я, я, я», а теперь у меня только «мы»
У входа в сельский клуб Курапова Липецкой области — ведро с одуванчиками. В большом зале мастерицы плетут маскировочные сети, на подоконниках цветут алые герани. Шуршат ленты в руках, вспархивают занавески, и весенний сквозняк гуляет по деревянному полу. Посередине зала сидит баба Шура — пенсионерка лет 80 в красном халате. Это её ведро с одуванчиками стоит у входа. По её рукам — смуглым и скрюченным — видно, что они у неё часто болят, ноют на погоду.
«Готовы ехать ещё»: как водители рейсовых автобусов из Липецка в течение месяца вывозили жителей Херсона
За окном зелень брызжет из берёзовых ветвей, из грядок и клумб. Над селом объявлен «красный» уровень воздушной опасности. Но в дома никто не заходит: у всех полно работы на огороде. Одна мастерица смотрит через ячейки сети в окно, видит мимо проходящего соседа.
— В марте месяце я его встретила тут, возле клуба, — произносит она. — Спрашивает: «Рассаду уже посеяла?» Говорю: «Ну мне просто не до рассады». — «А чё такое?» — «Ну война идёт». Он такой: «А-а-а...» — и пошёл. Меня это в тупик ставит. Там наши дети гибнут.
В селе живёт примерно 350 человек. Из них человек десять ушли на СВО: кто-то мобилизовался, кто-то записался добровольцем. У самих мастериц на СВО — никого. Но они плетут сети с 2022-го, их таких в селе тоже человек десять. Ткань для сетей мастерицы приобретают сами. Баба Шура отдаёт из своей пенсии. Она режет ленты три часа в день. А раньше резала ночами напролёт. К ней приезжали бойцы с фронта сказать спасибо. Вставали перед ней на колени, трогали её больные руки. А потом у бабы Шуры появился конкурент — местный пенсионер Владимир Степанович. Жена одного погибшего бойца купила нарезной станок и передала в Курапово. Баба Шура им пользоваться не смогла и продолжила резать старым методом.
Спрашиваю, служит ли кто из её семьи в зоне СВО.
— Всё равно они все — наш-ши, — шепелявит она, и мастерицы с ней соглашаются: «Наши, наши, все наши».
Зал заполняется шорохом — камуфляжных лент, ласковых шипящих.
— Помочь надо ребятам. А кто будет помогать? — заканчивает баба Шура.
«Это Родина, это долг, это святое»: жительница Саратова объединила волонтёрские группы для помощи фронту
Разговор снова заходит о соседях, которые не приходят сюда помогать. И хотя мастерицы вот только что говорили, как их поражает равнодушие некоторых, сейчас уже они говорят, что не судьи чужим душам, а чужие души — потёмки. Только как-то так получается, что в последнее время они всё чаще вглядываются в эти душевные потёмки с вопросом «Почему?».
В магазине этого села, как и в магазинах соседних, стоят коробки, подписанные: «Помоги солдату». В них каждый желающий может положить что-то купленное здесь же или принесённое с собой. В каждом селе вокруг Курапова плетут сети в сельских клубах и школах. Этим занимаются и школьники, и учителя, и пенсионеры, и люди средних лет. Здесь, в клубе, на стене висит распечатанный текст песни-заговора, которая поётся за работой: «Ты плети, плети, рука, / А я буду петь: / Чтоб укрыла, сберегла / Парня моя сеть. / Ты, верёвочка, крепись, / Если ветер рвёт, / Под тобой мальчишек жизнь — / Кто их там спасёт?» Жители области делают окопные свечи, шьют трусы для госпиталей. Помощь есть, и её никак не назовёшь малой, но, видимо, пришло то время, когда помогающие стали оглядываться вокруг себя, вглядываться в других и задавать вопрос: «А вы почему не помогаете?»
На прошлой неделе в селе в шесть утра истерично завелась воздушная тревога. Все повскакивали, выбежали в ночном на улицу, все перепугались, и вроде бы за огородом бабы Шуры что-то упало. Как раз там, где она собирает одуванчики.
Все в селе хорошо слышали четыре взрыва. Это работала ПВО. Мастерицы ждали, что на следующий же день в клуб потянутся новые люди, но новенькие не пришли.
«Каждый в силах помочь»: житель Барнаула делает печи для нужд бойцов СВО
— К СВО они равнодушны, — в сердцах произносит одна из них, — а за Путина все пошли проголосовали. Да потому, что они сравнивают страшные 90-е и сейчас.
— А вон Людмила Ивановна, что ли, пошла? — одна мастерица, прищурившись, смотрит в окно поверх герани.
— Она говорила, что лучше будет тут плести, чем на огороде работать, — отзывается другая, — вдруг на огород что-нибудь прилетит, а в клубе целее будешь.
— Да это она только так говорит, — отзывается третья, — а сама весь огород уже посадила и сети плетёт.
Баба Шура сильно туга на ухо. Расслышав мой вопрос, выкрикнутый ей в самое ухо, она не слышала больше ничего из разговора и сейчас, сидя на своём табурете, внезапно снова начинает на него отвечать.
— Все там — наши, — говорит невпопад она. — Сыночки родненькие. Наши. Наш-ши. Наша семья.
— Наши, — с чувством повторяют мастерицы. — Наши ребята. Да ещё какие ребята!
Они плачут, вспоминают, как вернулся из зоны СВО один покалеченный солдат и отдал 50 тыс. рублей на сети. А потом ещё 50 тыс. отдал и сказал:
«Раньше у меня всегда было «я, я, я», а теперь у меня только «мы».
Плачут все, кроме бабы Шуры: она ничего не слышала.
— Вот вы всё спрашиваете, — вытерев глаза, говорит одна из мастериц, — почему мы помогаем. Денег мы на этом не зарабатываем, свои отдаём. Власть нас из 90-х вытащила, спасибо ей, но мы не живём богато. Да только власть тут ни при чём. Помогаем мы потому, что по Божеским законам жить хотим. А Бог велел делиться. Тот, который не делится, просто не хочет жить по Божеским законам.
«Много готовых решений»: как волонтёры по всей России плетут маскировочные сети для бойцов СВО
Мастерицы работают быстро. Я тут около 40 минут, а четверть сети у каждой уже сплетена. Порой они поглядывают в окно: кто там мимо идёт? И я просто не могу не прочесть в их красноречивых взглядах поверх гераней немого вопроса: «А у тебя в душе что за потёмки?» Глядя на герани, я думаю о том, что сейчас в этих женщинах говорит вовсе не желание поддержать власть, не «оболваненность телевизором», как считают многие беглые «интеллектуалы», а что-то архаичное, древнее, берущее корень в крестьянстве, в православии, в труде на земле, наверное, и, может быть, в многодетности, когда семья трудилась сообща. «Какой бы вопрос им задать, — спрашиваю себя я, — чтобы подтвердить мои размышления?» В это время одна из них сама говорит: «А сколько бедный Донецк терпел? Сколько детишек там побило? Они ж тоже наш-ши были». В слове «наши» я слышу ту же ласковую шипящую — и это наводит меня на вопрос.
— А как понять, кто для вас наши? — спрашиваю мастериц. — В Донецке — наши, а вон люди идут по селу, к вам помогать не заходят, но они — наши или не наши?
Женщины молчат, думают. Был бы у них ответ — не переключились бы так быстро с разговора на работу. Ветер гонит занавеску, шорох долго гуляет по полу, хлопает сильно дверь, баба Шура убегает убирать своё ведро с одуванчиками.
— А знаете что? — наконец говорит одна из мастериц. — Я родилась здесь, но 30 лет прожила в Москве. Только всё равно сюда вернулась. Здесь всё моё, родное. Берёзы и лес. Я могла ездить за границу, но я захотела сюда. Потому что у меня душа русская.
Теперь я думаю о том, что всё это уже где-то слышала, и не раз — в книгах и патриотическом кино. За многостью произнесений эти слова меня не задевают, хоть и сказаны со слезами на глазах. И в то же время я знаю: эта мастерица говорит как чувствует. Из правды простого человека была написана книга, было снято кино.
— И что же в эту душу должно быть положено, чтобы она стала русской? — уточняю я.
— Доброта, — отвечают мастерицы. — Подлость не положена. Русский всегда в беде поможет и не предаст.
— И что же получается, — говорю я, — у ваших непомогающих соседей нерусская, что ли, душа?
Женщины переглядываются. Долго молчат.
В Липецке прошёл турнир по греко-римской борьбе памяти героя СВО
— А Бог им судья, — отвечает наконец одна. — Душа-то у них у всех русская, вот за то Бог и будет их судить, что, имея русскую душу, они русским не помогли.
Напоследок заглядываю и к пенсионеру Владимиру Степановичу, которому достался нарезной станок. Над его домом шуршит берёза. Сам он стоит на пороге и тыкает пальцами в телефон. «Это какой уровень сейчас у нас опасности, — бормочет он, — «жёлтый» или «красный»?»
Он вообще не может ответить ни на один вопрос. «Почему другие не помогают? Это надо у них спросить». Сам он помогает. А как можно своему солдату не помочь? Владимир Степанович включает свой станок и режет на ленты камуфляжное полотно. Работает на бильярдном столе. Каждую неделю Курапово отдаёт на фронт несколько десятков сетей. Стол Владимир Степанович, кстати, тоже сколотил сам — под бильярд.
Но когда пришла беда, ему не жалко стало отдать этот стол для общего дела. Чтобы наш-ши были живы.
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.
