После событий августа 1991 года было возбуждено два уголовных дела: одно — генеральным прокурором СССР, второе — генеральным прокурором РСФСР. Действия путчистов квалифицировали как измену Родине: заговор, государственный переворот и антиконституционный захват власти. По делу ГКЧП работала большая группа следователей самых разных рангов, однако приговор членам Государственного комитета по чрезвычайному положению оглашён не был. Все они были амнистированы в 1994 году.
«У них не было руководителя»
Следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры СССР Леонид Прошкин занимался расследованием деятельности КГБ во время путча.
— Почему путчисты, сделавшие этот шаг ради спасения СССР от распада, оказались под следствием?
— Кто побеждает, тот и прав. Мой подследственный, член ГКЧП Олег Бакланов (первый заместитель председателя Совета обороны при президенте СССР. — RT), которого я арестовывал и допрашивал в «Матросской Тишине», в одном из разговоров вспомнил песню Высоцкого: «Мы не сделали скандала — нам вождя недоставало». У них не было руководителя.
Если бы руководителем был сам Бакланов, настроенный серьёзно, всё могло бы быть по-другому. Но у него не было никого в подчинении. И вообще, они все оказались слишком слабыми людьми. Все они долгое время были заместителями, всё время выполняли чьи-то решения.
— Трудно поверить — ведь это были люди, руководившие силовыми ведомствами.
— Когда я был в Форосе со следственной группой, один из прапорщиков, который там всё время работал, рассказал, как они приехали сдаваться: «Я увидел Язова. Идёт маршал, министр обороны, но на нём китель болтается так, как болтаются кителя на нас, прапорщиках. И идёт он как прапорщик».
18 августа они посетили Горбачёва с предложением их поддержать. Михаил Сергеевич ответил им грубым словом.
Из протокола допроса помощника президента СССР Анатолия Черняева, находившегося в Форосе во время отпуска Горбачёва (27 августа 1991 года): «И мне говорит: «Я им сказал: «Вы преступники и авантюристы. Вы погубите себя — ну и чёрт с вами». Ну он выразился более крепко...»
— Почему со своей программой они не обратились к народу?
— У них и слов-то не было. Они ведь народ не призывали на свою сторону. Бакланов что-то пытался сделать, но у него не было силового ресурса. Когда они вернулись в Москву, вместо того чтобы действовать, член ГКЧП премьер-министр Павлов запил. И пока был ГКЧП, он всё время пил.
— Почему к людям, выступившим за сохранение страны, была применена статья «Измена Родине»?
— Измена Родине в форме захвата власти. По существу, они говорили о захвате власти во время их пресс-конференции, показанной по телевидению. Говорили, что исполнять обязанности президента будет Янаев в связи с болезнью Горбачёва. Когда определяют и называют главой страны другого человека, разве это не захват власти? Если бы Горбачёв заболел, то да, вице-президент исполняет обязанности главы. Но болезни-то не было.
— Какой вывод вы сделали в ходе следствия? Горбачёв был блокирован в Форосе?
— Моё мнение: Горбачёв не был с ними заодно. Связь у него была отключена. Он ни с кем не мог связаться. Запись, сделанную Горбачёвым, одна из работниц вывозила в трусах, зная, что её будут обыскивать. Горбачёва не предали только несколько молодых ребят из личной охраны. Улететь ему не давали. Ещё и медицинские документы готовили, чтобы нездоровым его показать.
— Есть мнение, что болезнь Раисы Горбачёвой стала следствием тех трёх дней в Форосе.
— Мне было очень жаль Раису Максимовну. После возвращения у неё был микроинсульт. Понимаете, Горбачёв и она верили Плеханову и Генералову, которые командовали охраной. А они их, по сути, арестовали. Привезли людей, которые не были в их постоянной охране. У Горбачёва были достаточно серьёзные основания опасаться. Трудно представить, что было бы, если бы он попытался взять и уйти оттуда. Что было бы? Их бы не пустили. А если бы он прорывался?
— Если читать материалы допросов, все свидетельствуют по-разному. Почему?
— Это легко объяснить: нужно показать себя по крайней мере не плохим человеком. Я даже не говорю слово «преступник». Предателем. Предателем самого себя, своей должности. У них же у каждого была должность — и должность серьёзная. И все они действовали вопреки своим должностям. Те же Плеханов и Генералов должны были грудью встать за Горбачёва. И если его не отпускали, то они должны были вырвать его из Фороса и привезти в Москву. Даже если был приказ Крючкова, то Горбачёв — президент, он всем командует.
Из протокола допроса дочери Горбачёва Ирины Вирганской (9 октября 1991 года): «Плеханов, приведя всех к нам в дом, тоже пошёл следом. А папа спустил его с лестницы, сказав: «А тебе вообще здесь делать нечего». Ведь если бы не Плеханов, то они бы к нам вообще не зашли. Ведь там были ребята из охраны, которые расчехлили автоматы, поняв, в чём дело. Но поскольку там был начальник управления, то впустили их».
«Президент не вышел на связь»
Владимир Созончук был командирован прокуратурой Белорусской ССР в состав следственной бригады Генпрокуратуры СССР и работал в подгруппе Леонида Прошкина. После возвращения в уже независимую Белоруссию написал о событиях августа 1991 года книгу «Президент не вышел на связь». В последнее время работал адвокатом, в 2020 году вёл дела белорусских оппозиционеров. В феврале 2021 года был лишён лицензии.
Созончук связался с RT и предложил рассказать свою версию событий в Форосе в августе 1991 года. Поводом к разговору послужило опубликованное интервью RT с Вячеславом Генераловым, который с 1985 по 1991 год был одним из руководителей охраны президента СССР, а в те три августовских дня сменил в Форосе главу личной охраны Горбачёва Владимира Медведева.
— Вы были одним из следователей группы по расследованию событий 1991 года...
— Генпрокуратура СССР разослала телеграммы, чтобы советские республики выделили следователей для участия в работе следственной группы, так как ГКЧП, естественно, касался всего Советского Союза. Откликнулись Украина и Белоруссия, больше никто не выделил. От нашей республики в Москву были направлены четыре следователя, в том числе и я.
В следственную бригаду по этому делу входили почти 150 человек. Но тех, кто работал непосредственно с арестованными, было немного. Мне было поручено работать с Вячеславом Владимировичем Генераловым.
— То есть вы с ним беседовали. Это были допросы?
— Это были все следственные действия в рамках уголовного дела: допросы в качестве подозреваемого, затем — в качестве обвиняемого, очные ставки с его участием, ознакомление с материалами дела, работа с адвокатами.
Мною были допрошены большинство лиц, находившихся в те дни в Форосе. В том числе полковник Лев Николаевич Толстой — начальник 9-го управления КГБ, начальник охраны в Крыму. Кстати, внучатый племянник писателя Толстого.
— Так Горбачёва всё-таки удерживали в Форосе или нет?
— В предисловии к своей книге я написал, что излагаю факты, а читатель сделает вывод сам. Что касается Генералова, который вам в интервью рассказывал, что предлагал Горбачёву связь и самолёт, то это, мягко говоря, неправда. Ничего у Горбачёва не было. А самолёт, который всегда во время отдыха первого лица в Форосе находился на аэродроме Бельбек, был отправлен в Москву.
Из книги Владимира Созончука «Президент не вышел на связь»: «Некоторые сотрудники охраны на следствии прямо говорили, что, мол, у них было такое положение, что они не знали, какие задачи они выполняют: то ли охраняют Горбачёва как президента, то ли блокируют его на объекте. Однако никто их на этот счёт не просвещал. Поэтому, неся службу, они считали, что охраняют президента. Как считал президент — это уже другой вопрос...»
— Горбачёва вывез из Фороса Руцкой. Получается, он его спас?
— Слово «спас» тут не подходит. Как было установлено в ходе следствия, когда Руцкой вылетел с Силаевым в Крым, Горбачёву уже ничто не угрожало. Другое дело, что тогда это было неизвестно, поэтому наличие группы вооружённых офицеров МВД излишним не было.
К Горбачёву же на другом самолёте вылетели и отдельные гэкачеписты. И летели они не расправляться с ним, а каяться. Прилетели они раньше, чем Руцкой. У Михаила Сергеевича к тому времени связь уже была восстановлена, и он знал, что летит второй самолёт. Он сказал им: «Не буду я с вами разговаривать». Он ждал Руцкого. Поэтому говорить, что Руцкой и его офицеры — герои, я бы не стал. Как, собственно, героями не считаю и сотрудников его личной охраны. Почему так, я детально рассказываю в своей книге.
Кстати, по поводу первого приезда гэкачепистов Михаил Сергеевич говорил: «Я их послал, как посылают русские люди, когда уже расставались». Но я думаю, тут что Михаил Сергеевич слукавил. Потому что, уезжая от него, они за руку с ним попрощались. И при этом он послал их на три буквы? Нелогично. Он сказал: «Ребята, я на эту авантюру не подписываюсь». И никто из основных гэкачепистов, которые там были, этого не оспаривает.
— Генералов рассказывал, что не было силового удержания Горбачёва в Форосе. В конце концов, Горбачёв же был под личной охраной. Здесь нет противоречий?
— Там были определённые изменения в системе охраны. Но у страха глаза велики. Тот же Анатолий Черняев, помощник Горбачёва, рассказывал, что увеличилось количество кораблей в море. Мы это проверяли, в том числе и применительно к морским пограничникам, и применительно к сухопутным. И выяснили, что ничего там не менялось в этой части. Усиления на море не было.
— На море не было усиления. А что было на самой даче?
— Генералов приказал забаррикадировать ворота, мотивируя это тем, чтобы на объект не могли прорваться возможные террористы. Но поставил с той стороны ворот, чтобы с объекта выехать было нельзя, а не наоборот.
— Вы хотели изменить меру пресечения Вячеславу Генералову. Почему?
— Да, получив соответствующее ходатайство защитников Генералова, я писал рапорт, ходил к Лисову, заместителю генерального прокурора России, и говорил, что в отношении Генералова можно изменить меру пресечения. Потому что вопрос оценки его вины и его действий очень неоднозначный. В том плане, что человек и приказ выполнял, и Горбачёв не пострадал.
Из протокола допроса президента СССР Михаила Горбачёва (14 сентября 1991 года): «Генералов же на все попытки «пробить брешь» отвечал, что это всё решено в Москве, его задача — выполнять».
Плюс в своём рапорте я поднимал вопрос о несогласии с подходом руководителей следственной бригады квалифицировать действия членов ГКЧП отдельно как заговор с целью захвата власти или же как измену Родине. Я доказывал, что измены Родине в их действиях не было.
Эпизод изоляции Горбачёва не исследовался, через суд не прошёл. Дело было прекращено и легло в архив. Было постановление об амнистии. Его не подписал только генерал Варенников. Он не шарахался из стороны в сторону, как тот же Крючков.
Когда Варенников второй раз отказался от применения к нему амнистии, то в отношении него состоялся отдельный суд. И там Горбачёва допрашивали, и он никаких претензий к охране — к Генералову и к Плеханову — не имел.
— Горбачёв понимал, что они выполняют приказ?
— Из материалов дела видно, что Генералов не мог не понимать, что происходит беззаконие применительно к вопросу отстранения Горбачёва от власти. Но он человек военный, выполняет приказы своего начальства. И тут возникает вопрос. Есть же общее правило, что военные имеют право не выполнять заведомо преступный приказ. Но одно дело, когда военным говорят: «Стреляйте в мирных демонстрантов». Понятно, что это заведомо преступный приказ. А вот когда ему сказали: «Ты охраняй Горбачёва — и чтобы ни один волос не упал с его головы», то это можно назвать заведомо преступным приказом? Очень неоднозначный и сложный вопрос. Я это понимал и, будучи ещё достаточно молодым, 30-летним следователем, вёл речь о том, что изменение ему меры пресечения никак не повлияет на ход и результаты следствия.
«Они боялись моих показаний»
В конце беседы Владимир Созончук попросил узнать у своего бывшего подследственного Вячеслава Генералова, известно ли тому о рапорте. RT связался с Вячеславом Владимировичем, чтобы прояснить этот вопрос и ещё раз вспомнить о событиях 30-летней давности. По словам Генералова, о рапорте он ничего не знал, а следователь задавал много вопросов о деятельности Комитета госбезопасности.
— Я сказал ему: «Задавайте вопросы, которые имеют отношение к нашему разговору, а не те, которые вы хотите прояснить через меня». Я ему доказывал, что выполнял присягу — и всё. Он очень долго не мог понять, почему я так вёл себя. Потом были ещё три следователя.
— В рапорте Созончук писал, что у вас больна жена, есть дети.
— Да, у неё была инвалидность. Она тоже работала в КГБ, и её уволили по состоянию здоровья. У меня два сына: один взрослый уже был, а младшему в 1991-м было 11 лет.
— Они выбрали другую специальность, не связанную с вашей?
— Они категорически сказали: «Мы не пойдём по этой линии». Хотя сын старший тоже работал в КГБ. Но за то, что меня арестовали, его сразу же уволили.
— Тем не менее вы смогли восстановиться на службе.
— Я судился насчёт восстановления, и Крючков судился, а Плеханов отказался. И нам вернули всё. И вернули все деньги за прожитые в тюрьме годы. Мне дали отпуск четыре месяца за три года. Восстановили в звании, в должности. А так нас же без сохранения званий, должностей и наград увольняли. После восстановления я отработал несколько месяцев и ушёл в отставку, хотя мне и предлагали остаться. Я говорю: «Нет, тут не с кем работать просто-напросто».
— Ваши допросы записывались на видео?
— Нет, ни разу.
— Почему? Всех же записывали.
— Я вам скажу. Они боялись моих показаний, чтобы их вообще обнародовать. Потому что у меня что ни показание — оно соответствует или уставным взаимоотношениям, или исполнению своего служебного долга. А за это судить — как об этом громко говорить, понимаете? Ведь они же как говорили? Что якобы я там две дивизии ещё снаружи поставил, окружил объект, чтобы изолировать, и так далее, утечки чтобы не было. Но ничего же ведь не подтвердилось.
— И всё же была у Горбачёва связь? Вы говорили, что у него не было связи в кабинете. Но при этом связаться с родными, близкими у него была возможность?
— Родные все у него под боком были.
— А с тем же Крючковым, с Янаевым?
— Крючков к нему приезжал, он его не принял. Зачем ему связываться? Так что здесь однозначно можно сказать, что он самоизолировался. Что ему было сказать в глаза тому же самому Крючкову, например, Бакланову или Болдину? Да ничего он не мог сказать. Они ему бы тут же всё парировали, понимаете. Он их боялся.
— А как вы вернулись из Фороса?
— В тот же день, вместе с ними. Я Горбачёва в колонне проводил до Бельбека, где стоял президентский самолёт. Но ему Руцкой сказал: «Ни в коем случае не садитесь в свой самолёт, они вас угонят в другую сторону. Поэтому полетели на нашем Ту-134». Руцкой высадил из Ту-134 всех своих, посадил туда Горбачёва с семьёй, охрану и сказал, чтобы ещё и Крючкова туда взяли, чтобы не сбили самолёт. Вроде подстраховаться. Раз Крючков будет там лететь, значит, точно не собьют. А я как раз остальных забрал в Ил-62, кого высадили из Ту-134. И все члены ГКЧП тоже летели этим самолётом. Сели через 15 минут после Ту-134 во Внукове.
«Вас никто не арестовывал»
Александр Руцкой в августе 1991 года был вице-президентом РСФСР. Глава республики Борис Ельцин отправил его за президентом СССР Михаилом Горбачёвым в Форос.
— Когда вы только прилетели туда, как добрались до Горбачёва?
— Когда я туда прилетел, мне комендант аэродрома дал пазик, куда сел спецназ, и уазик, куда сел я. Со мной были Примаков Евгений Максимович и Дунаев Андрей Фёдорович. Дунаев — это мой друг, бывший министр внутренних дел России. И когда мы подъехали туда, смотрю: около забора, левее входа, стоят Язов, Крючков и Лукьянов. Я подошёл, поздоровался. Говорю: «А что вы не заходите к Горбачёву?» Они говорят: «Нас туда не пускают». Я говорю: «Минуточку, а он же арестован». — «Александр Владимирович, кто его арестовывал? Нас туда просто не пускают. Иди, может быть, тебя пропустят». Я подошёл. Выходит начальник службы безопасности Горбачёва: «Здравствуйте, Александр Владимирович. Ваших орлов я не пущу, конечно, а вот Примакова и Дунаева — пожалуйста, заходите».
Когда я зашёл на дачу, первое, что мне начал Горбачёв рассказывать, — что ему связь отключили, он арестован… Я говорю: «Ну по поводу «арестован» я уже разобрался, Михаил Сергеевич, вас никто не арестовывал». А что касается связи — я подхожу к телефону. Телефон стоит на столе. Снимаю трубку, девочка отвечает, коммутатор. Я говорю: «Здравствуйте. Можно меня соединить с Ельциным?» Она говорит: «А кто вы такой?» Я говорю: «Руцкой Александр Владимирович». — «Одну минутку». И соединяет меня с ним. И я говорю Ельцину: «Борис Николаевич, я в Форосе, рядом со мной Горбачёв, никто его тут не арестовывал. Вы будете с ним разговаривать?» Но он уже был на взводе и говорит: «Давай грузи его в самолёт и вези в Москву». Вот такие дела.
Из протокола допроса президента СССР Михаила Горбачёва (14 сентября 1991 года): «Я уже решил, что принимать буду россиян. И Борис Николаевич советовал: «Не принимайте никого, пока они не прилетят...» Крючков меня очень добивался. Потом уже, когда прибыли россияне — Руцкой, Силаев, депутаты, я принял Лукьянова и Ивашко в присутствии Руцкого и Силаева».
— Почему именно Крючкову вы предложили сесть в ваш самолёт, возвращаясь с Горбачёвым из Фороса?
— С Владимиром Александровичем Крючковым у меня были дружеские отношения. Уважительные, взаимные друг к другу. Всё начиналось с того, когда меня вытаскивали из плена (в Афганистане. — RT). Он активно занимался лично этим вопросом. Как я могу бросить непонятно в какой обстановке человека, которого глубоко уважаю и который мне помог? Ну невозможно, да? Я его забрал с собой.
А кроме этого, когда мы шли к самолёту, я ему говорю: «Владимир Александрович, вот вы умный, последовательный человек, прошедший жизнь, школу серьёзную. Мы же будем лететь в салоне с Горбачёвым, в присутствии его жены. Давайте ему объясним, что нельзя жевать сопли дальше, всё хреново закончится». Он говорит: «Александр Владимирович, никаких проблем». Я говорю: «Ну тогда полетите в моём самолёте или с Дунаевым — там, где будут Язов и Лукьянов?» Он говорит: «Нет, я с вами полечу». Вот и всё.
Из протокола допроса президента СССР Михаила Горбачёва (14 сентября 1991 года): «Из тактических соображений я поручил Крючкова отправить самолётом, в котором летел и сам, сказав, что с ним я по дороге побеседую. В самолёте он всё время «подавал сигналы»: мол, Михаил Сергеевич обещал побеседовать. Но мы посоветовались, и делать этого я не стал».
«Остались одни копии»
Бывший следователь Генпрокуратуры СССР по особо важным делам Владимир Калиниченко поделился с RT своим мнением о событиях августа 1991 года и рассказал, почему не подключился тогда к расследованию этого дела.
— Каково ваше отношение к этим событиям спустя 30 лет?
— Все эти события — грандиозная авантюра, которую санкционировал Михаил Сергеевич. Наблюдая, чем это закончится, чисто в своей манере.
— Почему вы не присоединились к следствию по этому делу?
— Их обвиняли по статье 64 — «Измена Родине». Если эту статью внимательно прочитать, никакого заговора там не было. Все эти люди были при власти: первый вице-президент и другие.
Я был в отъезде. Когда приехал, Фролов (начальник следственной части Генпрокуратуры СССР. — RT) мне сказал, что дело возбудили по (статье об. — RT) измене Родине. Я говорю: «Что же ты делаешь? Ты же знаешь, что они не изменники Родины».
Можно было силовых министров привлечь за превышение служебных полномочий. Да, такой состав преступления у них был. Они были при власти. Но был живой президент, они эти полномочия превысили — вот и всё. Их бы осудили, никаких бы проблем не было. Если бы не было политической составляющей в отношении всех.
— Но до суда ведь так и не дошло?
— Конечно, нашли компромиссы, чтобы до суда дело не дошло. Но там же с самого начала, помните, какая некрасивая история была. Мы, когда проводили следственные действия, специально взяли на эту работу людей, которые фиксировали допросы с помощью видеозаписи. Когда гэкачепистов арестовали, их писали на видео.
А потом случился скандал — записи продали в «Шпигель». После этого, когда дело отправляли в суд, я просмотрел записи. И вот идёт запись допроса. Потом вдруг она прерывается, секунд на 30—40. На видео — фильм, который был раньше, то есть все подлинники ушли в Германию.
Это было, конечно, безобразие огромное. Заниматься таким делом — и при этом торговать самыми важными вещественными доказательствами.
— То есть были проданы оригиналы, а перед этим были сделаны копии?
— Да. Знаете, если делалась видеозапись и возникали сомнения, что это подлинная плёнка, то назначали экспертизу, чтобы установить, был ли монтаж. Потому что эта видеозапись уже доказательством по делу не могла быть. А тут даже экспертизу не надо проводить. Просто я сам это всё смотрел. Прерывается — идёт кусочек фильма, потом снова запись возобновляется. Короче, когда её переписывали, что-то помешало, какой-то был технический сбой — и стало ясно, что остались одни копии.
— Вы не скрывали от коллег вашего отношения к делу ещё на стадии следствия.
— У меня с ними несогласие — с тем, что они делают, с той квалификацией дела, которую они приняли от Бориса Николаевича Ельцина.
Члены ГКЧП не изменники Родины. Преступление совершили — превысили власть. За это и должны были ответить те, кто этой властью обладал. Я имею в виду силовых министров: министра обороны, министра внутренних дел и Крючкова. И Янаева, потому что он вице-президент. А остальных трогать не надо было, это всё глупость была.
А они пошли по пути заговора. Какой там заговор? Они все были при власти, им власть нечего было захватывать. Для этого они создали коллективный орган — ГКЧП. Вот и всё. Поэтому это превышение власти, злоупотребление властью, но не измена Родине.
Я тогда ещё, когда шло следствие, Фролову говорил: «Саша, ну ты как-то прорвись к Борису Николаевичу и объясни ему, что он совершает глупейшую ошибку». Захотелось соорудить большое дело. А нужно было дать трезвую правовую оценку и ничего не выдумывать. Поэтому, когда Фролов предлагал, чтобы я подключился, я сказал: «В эту кашу, в эту грязь не полезу, потому что время пройдёт — и всё встанет на свои места». Так оно и получилось.
«Где эта кнопка?»
Даже сейчас, спустя 30 лет, не утихают споры о том, у кого эти три дня находился ядерный чемоданчик. В протоколе допроса от 27 августа 1991 года Анатолия Черняева, помощника Михаила Горбачёва, который с начала отпуска президента СССР находился рядом с ним в Форосе, есть рассказ об этом. Черняев сумел договориться с Генераловым о возвращении в Москву на самолёте вечером 19 августа своего секретаря Тамары Алексеевны Александровой:
«Да, он мне при этом сказал, что самолёт военный идёт с грузом аппаратуры связи и связистами, которые эту связь обслуживают. Вот когда меня теперь допрашивают: «Где эта кнопка?», я не знаю, кнопка там или не кнопка, это вне моей компетенции, я вообще никакого отношения к этой кнопке не имел. Почему надо было вывозить всю эту аппаратуру оттуда — это меня тоже очень насторожило, и я, в частности, заподозрил, что эту кнопку там вывезли. Потому что я исключаю, что система ядерного управления была где-то в другом месте. Наверное, она была на даче».