В ноябре 2014-го, в самый разгар боёв за донецкий аэропорт имени Прокофьева, ВСУ обстреляли детскую футбольную площадку в посёлке Октябрьский. От этого миномётного удара погибли двое ребят: 14-летний Даниил Кузнецов и 17-летний Андрей Елисеев. Кириллу Сафонову, которому в тот год исполнилось 11, удалось выжить. Военные корреспонденты Семён Пегов и Евгений Поддубный, которые в то время работали в Донбассе, в числе первых оказались на месте преступления. Спустя пять лет после этих трагических событий Семён Пегов по просьбе RT встретился с Кириллом Сафоновым в Донецке.

Мы ждали Кирилла у одной из заправок в спальном районе Донецка. Он пообещал встретиться с нами после работы. В этом году ему исполнилось 16. От матери мы узнали, что он бросил учёбу и устроился на стройку. Кирилл — один из тех детей, кто попал под жуткий миномётный обстрел 5 ноября 2014-го. В его теле до сих пор остаются десять металлических осколков от разорвавшейся рядом мины.

На встречу Кирилл пришёл в рабочей одежде, весь в строительной пыли. Мы виделись перед этим года четыре назад, тогда он был совсем мальчишкой. Теперь я встретил коренастого парня — ростом чуть ниже меня, с круглым веснушчатым лицом и огненной шевелюрой. Я ожидал, что буду разговаривать с замкнутым в себе подростком, он же, напротив, оказался приветлив и улыбчив. Разве что по-прежнему оставался немногословным. Но для суровых донецких парней это в целом типично.

«Чего учёбу-то бросил?» — спросил я у него по дороге, когда он расположился на заднем сиденье машины.

«Да вещи хочу себе новые купить, телефон отремонтировать, девушке подарок сделать», — деловито объяснил парнишка.

Я спросил, сколько платят сейчас на стройке в Донецке. Он рассказал, что получает 250 рублей за один рабочий день. Пока мы ехали на Октябрьский, мысленно прикинул, сколько он может заработать за месяц. Максимум тысяч семь, это если вкалывать без выходных.

Когда мы припарковались у футбольной площадки, где Кирилл получил ранение, там гоняли мяч местные ребятишки и вместе с ними одна девчонка. Оказалось, она играет даже лучше сверстников.

«Эй, демоны, вы хоть один гол забили? Не позорьте меня!» — прокричал приветственно Кирилл юным футболистам. Все они были заметно младше него, и, очевидно, наш пассажир пользовался тут неприкасаемым авторитетом.

Не особенно церемонясь, он выскочил из машины, швырнул прямо у ворот куртку вместе с борсеткой, наперевес с которой пришёл к нам на встречу, и понёсся гонять мяч вместе с детворой. Это было поле с искусственным покрытием, до войны, судя по всему, оно выглядело отлично.

В школе №63, которая располагалась по соседству, учился самый знаменитый украинский олигарх Ринат Ахметов. Местные рассказывают, что многое здесь строили и ремонтировали именно за его деньги. В том числе и футбольное поле. Впрочем, в донбасской войне Ахметов в итоге выбрал сторону Киева, покинул Донецк и помогать родным местам, похоже, перестал. Рядом с воротами по-прежнему чернело пятно от попадания 120-мм мины, а в металлических столбах ограды остались крупные отверстия от осколков.

Также по теме

«Ёлку наряжаем, но из квартиры не выходим из-за обстрелов»: как дети в Донбассе встречают Новый год

RT поговорил с учениками школы №6 города Горловка Донецкой области. Когда война началась, некоторые из них только пошли в первый...

О том, что ВСУ обстреляли детскую футбольную площадку в посёлке Октябрьский, я узнал вечером. Начало ноября 2014-го — самый разгар боёв за донецкий аэропорт. Октябрьский как раз прилегает почти к самой территории воздушной гавани. Жители частично покинули этот район ещё в конце мая, когда украинская авиация серьёзно «причесала» частный сектор, среди мирных были жертвы. С тех пор здесь считалось небезопасно.

Однако возможность уехать и поселиться ближе к центру, по которому артиллеристы ВСУ стреляли всё-таки реже, была далеко не у каждой семьи. В Октябрьском по-прежнему находились люди, худо-бедно работало пару магазинов. Во время жёстких артиллерийских налётов, понятное дело, все сидели по подвалам. В часы затишья местные пытались жить повседневной жизнью. Дети вот играли в футбол на спортивной площадке.

Об обстреле, повторюсь, мне стало известно уже под вечер, хотя случилось это в районе четырёх дня. В это время мы с коллегами-военкорами, понятное дело, торчали в аэропорту на «девятке» — так называли многоэтажное здание, служившее штабом для донбасских подразделений «Спарта», «Сомали», «Пятнашка». С наступлением темноты все съёмочные группы выезжали из зоны боевых действий. Это было что-то вроде корпоративной договорённости. Она также распространялась и на выезды по сообщениям об обстрелах.

К тому моменту мы уже потеряли нескольких коллег на этой войне — Антона Волошина и Игоря Корнелюка с телеканала «Россия», Анатолия Кляна с Первого, фотографа Андрея Стенина из РИА. Поэтому жёстко договорились не ездить на передовую по одному, предупреждать друга друга о локациях, которые планировали посетить, и, наконец, не выезжать на съёмки в тёмное время суток.

Однако, узнав об обстреле детской площадки и о том, что есть погибшие дети, мы с военкором Женей Поддубным, не задумываясь, прыгнули в его машину и отправились разыскивать место трагедии. Дело усложнялось тем, что навигатор в таких ситуациях не помощник — линия фронта на тот момент была настолько подвижной, что по навигатору просто-напросто можно было заехать на территорию, подконтрольную ВСУ. Нам бы с Женей там не поздоровилось точно — мы оба с весны находились в официальном розыске СБУ.

В Октябрьском обрубили свет, ноябрьская ночь была бы практически кромешной, если бы не редкие и тусклые огоньки в окнах. В отсутствие электричества местные жители пользовались парафиновыми свечами. Западный край неба озаряло густо-оранжевое зарево, что-то горело в аэропорту. Оттуда раздавался монотонный гул канонады. Всё передаёт атмосферу, которая в те дни царила на окраинах Донецка.

Самостоятельно найти место обстрела нам не удалось, стучались в дома наугад. Перепуганные от постоянного артиллерийского грохота жители объясняли нам дорогу на пальцах. Когда добрались до площадки, рядом уже никого не было. Но картину застали жуткую.

Поскольку фонари не работали, осветили место попадания мины накамерным светом и телефонами. Искусственное покрытие густо залило кровью. На металлической сетке ограды, разрезанной осколками в нескольких местах, висели кусочки разорванной от взрыва плоти и внутренних органов. Прочие детали опущу — слишком страшно.

От этого миномётного удара погибли двое ребят: 14-летний Даниил Кузнецов и 17-летний Андрей Елисеев. За несколько дней до гибели младший, Даня, написал на своей страничке в соцсетях: «Всё будет хорошо, потому что плохо уже надоело». Кирилл Сафонов, которого тогда ранило, близко дружил с ним. Несмотря на разницу в возрасте (Кириллу было 11, а Дане — 14), они постоянно общались, часто ходили друг к другу в гости.

«Даня был дружелюбным и весёлым парнем, — вспоминает Кирилл. — В тот день поиграть в футбол пришло много народу. Нас было человек 15. Последние пару месяцев окрестности Октябрьского часто обстреливали. Мы, понятное дело, постоянно сидели в подвалах по домам, но находиться там круглосуточно было невыносимо. Поэтому, когда наступала тишина или обстрел шёл где-то далеко, мы выходили на улицу. Главным нашим развлечением был футбол».

«В тот день было тихо?» — аккуратно спрашиваю Кирилла, понимая, что вспоминать подробности произошедшего в его случае очень непросто.

«Рано утром грохотало, а потом, ближе к обеду, бои как будто прекратились, — вспоминает Кирилл. — Мы пришли на футбольное поле где-то в час или в два дня, и первое время всё было спокойно. Потом мы услышали звуки обстрела. Часть ребят убежали прятаться в школу».

«А вы почему не пошли прятаться?»

«Нам казалось, что это всё далеко, — объясняет Кирилл. — На самом деле так и было. Мины приземлялись от нас в двух-трёх километрах — на тот момент мы уже все научились определять на слух. Вдруг неожиданно я услышал резкий свист совсем близко — одна мина разорвалась прямо у ступенек школы. Метрах в 50 от нас. Полетели осколки. Естественно, мы все попадали и прижались к забору».

«Я закрыл уши и открыл рот, как учили. Затем последовал ещё один взрыв, на этот раз рядом. Я почувствовал боль в ноге и в спине. Дальше всё было как в тумане, помню обрывками. Когда обстрел затих, я попытался добраться до Дома культуры, по дороге несколько раз чуть не потерял сознание, там уже был один знакомый, тоже раненый, я всё думал — что с остальными?» — вспоминает Кирилл.

Первую медицинскую помощь семерым раненым ребятам оказали бойцы из батальона «Сомали», раньше других приехавшие на место трагедии. Они базировались неподалёку, подразделение участвовало в зачистке донецкого аэропорта от ВСУ. Ополченцы оперативно доставили детей в больницу. Двоих же спасти не удалось — Даниил и Андрей умерли ещё до того, как подоспела помощь. Шансов у них не было.

Эта трагедия попала в поле зрения ОБСЕ — миссии европейских наблюдателей. На протяжении всего донбасского конфликта их часто обвиняли в ангажированности по отношению к Киеву, однако даже их эксперты, которые провели собственный анализ, заключили: обстрел вёлся с северо-западного направления, то есть из посёлка Пески. Населённый пункт тогда (как, впрочем, и сейчас) находился под полным контролем ВСУ. Так что сомнений в том, на чьей совести жизни погибших детей, не может быть даже у «европейских партнёров». Невзирая на это, я отчётливо помню истерию киевских СМИ, которые упрямо распространяли абсурдную версию про то, как «сепаратисты стреляют сами по себе».

«О том, что двое моих друзей погибли, мне рассказали уже в больнице после операции», — вспоминает Кирилл Сафонов.

Он и ещё шестеро ребят провели в больничной палате порядка трёх месяцев. Спустя где-то полгода после трагедии, то есть уже весной 2015-го, я случайно встретил Кирилла в Октябрьском, когда готовил очередной спецрепортаж о событиях в Донбассе. Мы набирали картинку «мирной» жизни и остановились у площадки, где дети и несколько ополченцев играли в волейбол. Сделав необходимые кадры, мы начали грузить нашу аппаратуру в машину, и тут к нам подошёл заметно хромающий парень — с бледным и почти серым лицом. Я тогда поймал себя на мысли, что почему-то не могу определить его возраст. Это был Кирилл Сафонов.

«До дома не подбросите?» — спросил он почти взрослым, охрипшим и даже слегка нагловатым голосом. «Почему же нет, — ответил я, — садись».

Паренёк деловито расположился на заднем сиденье рядом с моим оператором и, не спрашивая ни у кого разрешения, демонстративно закурил какую-то невероятно терпкую и дешёвую дрянь.

«Сколько же тебе лет?» — поинтересовался я.

«12», — хрипло ответил он.

«А не рано тебе курить?»

«Не рано. Полежи три месяца в больнице — тоже закуришь. Здесь направо», — резко прокомментировал он.

Встреча эта врезалась мне в память надолго, и я часто вспоминал о ней потом, в Москве, когда думал о донбасской войне и её последствиях. Больше всего меня поразило тогда, как общался Кирилл. Складывалось стойкое впечатление, что разговариваешь с 40-летним мужиком. Прокуренный голос, манера держаться независимо и даже матерные словечки звучали от него почти естественно — вот именно что как от умудрённого жизненным опытом и во всём разочарованного взрослого мужика. Без эмоций и по делу. Было действительно что-то жуткое в этом контрасте. Из тела 12-летнего ребёнка тогда со мной говорил без пяти минут старик. Ранение и сопутствующие ему обстоятельства как будто совершенно безнадёжно ускорили для него время и стёрли огромный кусок жизни, длиною лет в 30.

Именно поэтому я сильно переживал перед встречей с Кириллом Сафоновым в этом году. Боялся представить, что же с ним, этим ребёнком войны, произошло за последние пять лет. Однако, когда он выскочил из машины с криком: «Эй, демоны, вы хоть один гол забили?» — и умчался вместо интервью гонять мяч с детворой на той же самой площадке, где его ранило, мне подумалось, что жизнь всё-таки берёт своё. Да, у него полно проблем, приходится работать за копейки, забросив учёбу, но он не сдаётся. И это само по себе хорошо.

Нехорошо другое. С того самого ноября для Октябрьского, по сути, мало что изменилось. Пока парни рубились в мяч, где-то вдалеке снова грохотало. Заметив мой слегка встревоженный взгляд, пацан лет восьми, который пробегал мимо, успокоил: «Не бойтесь, дяденька. Это по Volvo-центру 120-е мины кладут. Больше четырёх километров отсюда».

Я насчитал больше десяти разрывов.