«Семью убили во время перемирия»: история женщины, потерявшей мужа и дочь в Донбассе

— Сейчас Вы живёте в России, удобно обустроились?

— Да, нас с детьми и моей мамой приютили знакомые. Я не знаю, как мне ехать обратно в Донецк. В августе этого года ездила туда за документами, и в День независимости Украины снова попала под обстрел, вывозили меня оттуда с гуманитарным конвоем. Мне бы хотелось работать в России врачом, у меня три красных диплома: образование операционной медсестры, врача-реабилитолога (частный вуз), массажиста.

Через три месяца после травмы я поступила в Донецкий государственный медуниверситет и продолжаю учиться — просто сейчас нахожусь в академическом отпуске. Надеюсь, что переведусь в какой-то российский вуз или доучусь там. У меня есть статус беженца, и я хотела бы получить российское гражданство. Скоро стану официальным сотрудником российского благотворительного фонда «Подари любовь миру», помогающего людям, перенёсшим ампутацию.

— Наверное, даже думать тяжело о возвращении туда, где Вы пережили такое горе?

— Я очень люблю Донецк. Но мечтаю уже перевернуть эту страницу и забыть о ней. В Москве мало кому дают статус беженца, нет специальных программ трудоустройства, и без гражданства нам будет трудно. Но всё равно я не повезу детей туда, где в любой момент может рвануть. Перемирие? Мою семью убили во время перемирия. 

• Reuters

— Расскажите о событиях того дня, который перевернул Вашу жизнь.

— Я очнулась от того, что кричал мой сын Захар. Ему тогда было 2,5 года. Он оказался под обломками: снаряд попал прямо в детскую. Мои глаза засыпало сажей, в ушах визжало от контузии, а в лицо шёл газ: трубу перебило. Я стала звать мужа и старшую дочь, ещё не зная, что они погибли. В какой-то момент почувствовала силы встать, поднялась — и тут ударил второй снаряд.

Откопал меня сосед-одноклассник, с которым девять лет сидели за одной партой. Моя левая рука держалась только на сухожилиях. Он сказал мне, что Юры и Кати больше нет, и убежал оберегать своих маленьких детей. Я затянула жгут из колготок, откопала Захара и нашла плачущую младшую дочь Милану, которой тогда было только две недели.

Мой и мужа сенсорные телефоны утонули в аквариуме во время взрыва, и я не могла вызвать скорую. Первой мне дозвонилась свекровь — на старый кнопочный мобильник погибшей дочери. Я взяла трубку и сообщила, что нас убивают. Она вызвала скорую и МЧС.

В больнице Горловки нас развезли по разным корпусам: дочь — к новорождённым, сына — в детскую хирургию (от осколков у него сильно пострадали глаза и остались рваные раны на теле), а меня — сразу в операционную. Только там заметила ещё одно сильное кровотечение из-под плеча: осколок перебил крупный сосуд.

— Как же Вы не потеряли самообладание при такой кровопотере?

— Я врач, 10 лет работала в хирургии. Кстати, в том же здании, куда попала на операцию, только двумя этажами ниже. Давление моё стремительно падало, и решение приняли по принципам военной медицины — ампутировать руку до локтя.

На похороны мужа и дочери меня привезли в инвалидной коляске. Прощаться с ними вышли почти две тысячи человек: все чиновники, Катина средняя школа, воскресная школа, дворец творчества, даже воспитатели из садика. Вышла больница, где я работала. Меня не пустили на кладбище из-за тяжёлого состояния и после прощания вернули в палату. А хоронили все они.

Каждые три часа в больнице я просила спустить меня вниз кормить младшую дочь. Всё это время за окном бухали снаряды, да и стерильность так не обеспечишь. Бойцы батальона «Ангел» Алексея Смирнова одели нас в бронежилеты и под пулями повезли в донецкий медцентр, где меня с детьми разместили в одной палате. А это в пяти километрах от донецкого аэропорта, и там очень сильно стреляли по ключевым объектам инфраструктуры: котельным, роддомам и прежде всего по больницам, где могли лежать раненые ополченцы. Оставаться там я посчитала опасным, и республика сняла мне для ночёвок квартиру в соседнем доме. До сих пор у меня в плече остаются пять осколков, потому что я не согласилась на повторные операции и выписалась рано.

А через полтора месяца после выписки мы снова попали под обстрел в центре Донецка, когда ударили в областную травматологию и супермаркет «Украина». Бомбили из «Акаций» (152-миллиметровая самоходная артиллерийская гаубица. — RT), огромные такие осколки были. В перерывах между взрывами мы добежали в соседний дом, в бомбоубежище, и сидели там, пока за нами не приехали военные. Оттуда нас перевезли в квартиру на другом конце города, где меньше всего слышно канонаду и стрельбу. Я упала на кровать и спала двое суток… 

• Анна Тув с сыном и ополченцем Расселом Бентли
• Facebook
• © Russell Bonner Bentley

— А Ваше жильё, имущество — всё безнадёжно утрачено?

— У нас ничего не осталось, дом разрушился целиком, до фундамента. Мои родители позже вывезли оттуда часть вещей, сложили их в другом здании — и туда попал снаряд, и всё пропало. Ни вилки, ни ложки, ни одёжки. Но обо мне стали выходить сюжеты в новостях по всему миру, и просто незнакомые люди начали привозить одежду, утварь, тапочки — кто что мог. Очень помогли россияне: как сейчас помню, ополченцы привезли три больших чемодана с вещами, даже бутылочки для Миланы, «от Виктора» и его коллег из какой-то московской компании. Там же было вложено письмо, которое я до сих пор храню: с тёплыми словами и описанием, как они всё это собирали и как надеются, что мне всё понравится. И ещё там были два гипсовых голубя мира для моих детей. Над этим письмом я впервые (после трагедии. — RT) улыбалась.

— Кто-то ещё поддерживал Вас?

— Первое время я не могла смотреться в зеркало. Да я вообще не хотела жить, когда вспоминала, что произошло с моими мужем и дочерью. Моим ангелом-хранителем стал волонтёр Андрей Лысенко, который работал с международными гуманитарными группами не только из России, но также из Германии, Швейцарии. Он просто взял меня за оставшуюся руку и «пронёс» над этим горем: таскал за справками, привозил лекарства для сына (его пришлось лечить долгие месяцы), постоянно тормошил.

Помогало общественное движение «Антивойна». И, конечно, письма со словами поддержки. Я пришла к мысли, что мне надо жить, потому что муж пожертвовал собой именно ради этого. Ради выживших детей.

Сын первый месяц вообще не спал: кричал, плакал, вздрагивал ночью. У него официальная инвалидность по психотравме. Целый год постоянно проговаривал всё, что произошло, до мельчайших подробностей, как магнитофон. Буквально две недели назад перестал разговаривать с отцом. Звякнут ключи о кафель или хлопнет форточка — он бежал, ложился на землю и кричал: «Я спрятал ручки и ножки, чтобы не оторвало!» С ним долго работали психологи, и вот только сейчас результат стал виден.

— Сегодня много программ помощи инвалидам. Вас обеспечивают всем необходимым?

— Когда я получила травму, республика ещё не могла финансировать протезы. И мне сделали протез в Санкт-Петербурге на частные благотворительные деньги. А второй протез (с моей травмой хорошо бы иметь два) уже предоставляет бесплатно ДНР. Я знаю, что пенсию по инвалидности сейчас там платят исправно, и Захарченко (Александр Захарченко, глава ДНР. — RT) издал указ о будущих единовременных выплатах компенсаций за ранения. Год назад этого ещё не было. 

• Анна Тув

— Вы активно выступаете в СМИ, говорите от имени дончан, сами помогаете инвалидам. Какие ещё строите планы?

— Я очень хотела, чтобы кто-то понёс наказание за сотворённое с моей семьёй. Если бы мне спасли руку — честное слово, я бы давно ушла в ополчение. А так подала иск в ЕСПЧ на Петра Порошенко по факту покушения на жизнь моей семьи, убийства и незаконного ведения боевых действий запрещёнными видами вооружений. Судебный процесс пока не начинался. Буквально через месяц после операции я записала видеоролик, облетевший весь YouTube, с обращением к властям и армии Украины: «Мне стыдно быть гражданкой страны, которая убивает свой народ». И, конечно, там я считаюсь пособницей сепаратизма, за мои интервью мне может грозить от 8 до 12 лет лишения свободы.

В августе этого года я готовилась впервые выйти на подиум в рамках интеграционного показа моделей. Очень хотела — но мероприятие отменилось. Я хочу всё-таки пережить этот опыт, для меня это было бы большим счастьем.

— А что это Вам даст?

— Первое — это даст возможность показать людям пример, чтобы каждый из них не чувствовал себя неполноценным, а наоборот, осознавал себя индивидуальностью. А второе — моя погибшая дочь занималась в модельной школе. И я хотела бы воплотить её мечту, достичь того, чего она не успела. Катя очень любила рисовать и мечтала поступить в художественную школу. И когда я рисую, у меня есть чувство, как будто это не моя рука, а её.

— Что сын Захар просит на Новый год?

— Да у них у всех, у детишек, одно желание — чтобы не стреляли. К любому малышу в Донецке подойдите — то же самое загадает. Ну, и мальчишечье: машинки, мотоциклы. Кстати, 26 октября Захару исполнилось четыре года. И мы наконец устроили ему праздник.

Алёна Быкова