Сергей Зиятдинов, позывной Татарин
Мы монтажниками на Камчатке работали, на вахте, с Михаилом (Суровцевым. — RT). Сидим наверху, на лесах, разговариваем. Спецоперация началась уже. Там, на высоте, и решили: вернёмся домой — поедем добровольцами. В Донбассе детей убивают, у нас у самих дети — как это вынести? Вернулись домой, уволились, пошли в военкомат. Семьям сказали, что поехали на стройку в Донецк. Потом, правда, в учебном центре, когда телефоны сдавали, сознались жёнам. Моя-то привыкла, что я постоянно всюду лезу. Я Чечню прошёл и не только.
Дочери тоже с пониманием — трое у меня. Они с детства автомат Калашникова собирали-разбирали, на полигон со мной ездили. Я им объяснил: то, что дедушка Матвей не доделал, надо идти доделывать. Это был дедушка моей супруги, воевал в Великую Отечественную, награждён. Всем внукам-правнукам всегда рассказывал про войну.
Когда тяжело было, я думал: дедушка Матвей сверху на меня смотрит, трусить нельзя. Как-то так мы воспитаны, что нельзя дома отсиживаться, когда такое.
Учебка, кстати, была серьёзная. В 40-градусную жару 20 км в день проходили в полной боевой выкладке. Начальника лагеря мы потом часто вспоминали с благодарностью. Среди добровольцев кого только не было — депутат, учитель истории, риелтор... Был у нас Олег Ш. Сам украинец. Служил в ВСУ, потом понял, что там вся верхушка — нацисты, ушёл, уехал в Крым и пошёл добровольно за наших. Убило его — прямое попадание в окоп.
Наш командир был с ротой от начала и до конца. Потери были. Все с гранатами ходили — в плен бы не сдались. Отказники из добровольцев тоже были, после первых боёв, потом остались действительно патриоты.
Там, конечно, все чувства обостряются. Однажды пошёл Алексея (Шабанского. — RT) встречать, он нам тепловизоры нёс. Сижу на пенёчке, а на душе неспокойно. Развернулся, пошёл обратно. Слышу: прилёт. Я за деревце встал — перед носом пролетел большой осколок, аж горячим обдало. Думаю, надо в окоп падать. Полшага делаю, слышу: ещё осколок — и в голове: это твой. Он об дерево чпокнулся, и в плечо мне как бахнет что-то.
Время растянулось. Лежу. Думаю: если руку оторвало, звать никого не буду, не хочу быть калекой. Глаза скосил, смотрю: ладошка вроде на месте, но я её не чувствую. Зову своих, отвечают: «Сейчас ещё один прилёт будет». Пополз, рука висит, а спина как будто горит. Стихло всё, осмотрели меня: руки-ноги целы более-менее.
Оклемался потом немного. С позиций уходить отказался: пацанов как бросить? Но позже всё равно отправили в госпиталь. Дышать больно было, и руку заклинивало. Там аппаратуры нет, дома уже обследовался. Оказалось, был перелом лопатки, множественные переломы рёбер. Четыре контузии. Но контузии там — дело обычное, мы все контуженные, шум в ушах. Ни дня без миномётного обстрела не было. А не болели ни разу. Я однажды спал прямо в ручье, в спальник только завернулся получше. И ни насморка, ни простуды. Кашель после пыли только, когда на грузовике проедешь.
Иногда было, прямо рядом стояли с украинцами — напротив. Утром кричат: «Орки, приходите на горилку с салом!» А мы их ласковее, укропчиками называли...
Когда вернулся домой, не сразу отпустило. Пошли с женой в магазин посудный. Кто-то кастрюлю уронил — я сам не понял, как под стеллаж нырнул. Жена подошла: «Может, вылезешь?» Такой грохот был, как прилёт, я и среагировал. Мы там научились в землю нырять.
Жене говорю, что не поеду больше. Но поеду. Отойду немножко, голова перестанет болеть — и поеду. Надо кому-то эту работу делать. Это работа для настоящего мужика. Там наши ребята воюют, братишки, а я здесь — так не годится.
Алексей Шабанский, позывной Лабус
Если убьют — не страшно. Если ранят — больно, но не страшно. У нас ранили одного — он со сломанной ногой, разрывом селезёнки сам ещё раненых выносил. Выжил, кстати, недавно из госпиталя вернулся. А вот когда на руках у тебя умирает кто-то и ты ему помочь не можешь — это страшно. У меня умер на руках один, всё говорил: «Домой хочу». Он должен был вернуться и жениться.
У нас директор — я в учебном заведении работал — всё время в начале СВО говорил: надо идти добровольцем. Не навалимся всем миром — ничего хорошего не будет, развалят Россию, как Советский Союз в своё время. Отпуск подошёл, я пошёл в военкомат и документы подал. Мама говорит: «Я вообще удивлена, как ты с твоим характером до лета досидел». Жена, правда, разводом грозила. Но собрался и ушёл.
Я, честно говоря, вообще не рассчитывал, что вернусь оттуда, готов был умереть. Если б не ранили в плечо и ногу, я бы там остался. Как раз «двухсотого» выносил — и накрыли нас. Однажды осколок в каске застрял, в рюкзаке берцы пробило.
Каску там не носил, только на позициях. Когда в разведку идёшь, стараешься, чтобы меньше веса было — лучше боекомплектов побольше взять с собой.
Всяко бывало. Ночевали как-то на НПЗ, а рано утром по зданию — прямой наводкой миномёт. Все в подвале, а я на втором этаже был. Взрывы слышал какие-то, но уже привычный. А потом смотрю — в стене прямо напротив моей комнаты дыра.
Вообще, юмор там спасал. У нас один мужик, немолодой уже, вставную челюсть вытащил почистить — а тут обстрел. Обыскались все, так и не нашли потом эту челюсть. Веселились, конечно. Или после дождя одежду развесим сушить, обстрел — одни резинки остаются. Ну тоже ржём, конечно.
Я уже обратно собираюсь. Жена, видимо, точно разведётся. Но там интереснее жить. Нет этих гаджетов, нет интриг. Всё просто и понятно: обустрой жильё, приготовь еду, помоги товарищу.
Когда возвращались, границу пересекли: везде освещение — очень дико было. В Иркутск вернулся, за руль сел. Светофор красным горит, первая мысль: с какой стороны прилёта-то ждать? Салют был — я дома отсиживался, ждал, пока закончится...
Михаил Суровцев, позывной Медвед
Там по-другому живёшь. Сразу видно, что за человек. Да и не задерживаются там гнилые.
Когда поспокойнее было, мы романы читали. Нашли в домах: местные всё побросали, когда уходили. Какие-то американские слезливые истории — дома сроду бы не стал читать такой бред, а там отвлекает. Потом уже Булгакова нашли, Агату Кристи, на них перешли. Книги, юмор — всё помогало.
Чего только не было за это время... В лесопосадках до деревни далеко — воду брали в колодце. Нашли мотоцикл брошенный, отремонтировали, бочку прикрепили вместо люльки и возили воду из колодца — попить-помыться. Однажды украинцы нас просекли и давай обстреливать колодец. Пляшем вокруг колодца, а не уезжаем, надо ж воды набрать. И потом на мотоцикле как рванули оттуда — как в кино, ей-богу... И в погребах жили, где раньше вэсэушники. Они убегают, всё бросают: патроны, гранаты, одноразовые гранатомёты.
Самое страшное — инвалидом остаться. Лучше сразу пусть убьют.