— Максим Траньков, рассказывая о работе с Евгенией Тарасовой и Владимиром Морозовым, отметил сплочённость вашего тренерского коллектива. Как в этой группе работается вам?
— Это мой первый серьёзный тренерский опыт, поэтому интересно абсолютно всё. Попадание в команду Максима, Жени, Вовы и Марины Олеговны (Зуевой. — RT) стало для меня чем-то вроде «вау-эффекта». Одно дело просто работать тренером, и совсем другое, когда в твоих руках — состоявшиеся взрослые ребята, претенденты на места в тройке мирового фигурного катания. Это большой вызов.
Поэтому я понимал: если мне удастся что-то привнести в катание Тарасовой и Морозова, помочь им с прыжками или чем-то ещё, это будет просто здорово. Что касается взаимопонимания, наверное, если бы его не было, мы вряд ли проработали бы до конца сезона. Скорее, меня взяли бы на какой-то испытательный срок, а потом сказали, что в моих услугах больше нет нужды.
— Тем не менее, согласитесь, когда в коллективе появляется новый человек, ему всегда необходим какой-то период для притирки.
— Мы же не чужие друг другу люди. С Максимом Траньковым давно дружим, а с тем же Вовой Морозовым я часто жил на турнирах в одном номере, когда мы вместе оказывались на соревнованиях. Понятно, что отношения тренер — спортсмен сложнее, должна быть какая-то субординация, но сразу замечу, что благодарен ребятам в этом плане.
Они отнеслись к моему появлению в группе очень профессионально. Не было никакого панибратства типа: «Эй, Серёга, пойди сюда, принеси то, сделай то». Было очень уважительное отношение — как к старшему товарищу, напарнику, человеку, помогающему идти к цели. И это стало для меня очень хорошим штрихом отношения Жени и Вовы к рабочему процессу.
— Ваша основная задача, насколько знаю, заключалась в том, чтобы помочь фигуристам с прыжками. Это так?
— Сначала так и было, но как-то незаметно рамки расширились. Мы стали уделять много внимания шаговым связкам, вращениям, рёберности катания. В тех же выбросах очень многое ведь строится по тем же принципам, что и прыжки в одиночном катании. А в этом плане мой багаж знаний действительно велик. Всё-таки наставников за мою карьеру у меня было немало, и все достойные и выдающиеся.
— Когда работаешь с уже сложившимися мастерами и начинаешь исправлять какие-то технические моменты, всегда есть риск, что прежнее поломается, а новые навыки не успеют стать стабильными.
— Абсолютно с вами согласен.
— Не боялись в связи с этим браться за изменения?
— Если таких вещей бояться, нет смысла вообще становиться тренером. Но вопрос, безусловно, интересный, я бы сказал, краеугольный. Я мог бы, наверное, прийти и сказать: мол, есть система Этери Тутберидзе, она даёт результат, в чём я убедился на собственном опыте, поэтому всё жёстко меняем. И, скорее всего, наломал бы дров. А можно пойти другим путём, когда ты вроде бы не предлагаешь заметных изменений, но неуклонно гнёшь свою линию. Мы предварительно всё обсудили с Максимом и начали работать именно так: потихоньку, отмеряя новую информацию очень дозированно, но ежедневно наращивая темп. Сейчас, как мне кажется, мы движемся на нормальных скоростях в нужном направлении, успевая делать всё то, что запланировано.
— Из тех изменений, которых удалось добиться, что доставляет вам максимальное внутреннее удовлетворение?
— Так как я не сумел до конца реализовать себя в спорте, в тренерском деле сейчас буквально грызу землю, постигая тренерскую науку. Поэтому все медали Тарасовой и Морозова, а в этом сезоне их было уже немало, мне как бальзам на душу. Хотелось, чтобы они продолжали в том же духе.
— Если оглянуться назад и посмотреть на вашу спортивную карьеру нынешними тренерскими глазами, что сделали бы по-другому?
— Если вы спросите, хотел бы я что-то поменять кардинально, отвечу: «Нет». Я рад, что в своё время оказался в Петербурге и несколько лет тренировался у Алексея Евгеньевича Урманова. Катался на одном льду с Евгением Плющенко, соответственно, имел возможность наблюдать за тем, как работает Алексей Николаевич Мишин. В Питере прошло моё становление и как фигуриста, и как человека. То есть в самый сложный переходный возраст я имел перед глазами прекрасные примеры. Да и вообще дворец спорта «Юбилейный» в то время представлял собой место, где росли и расцветали звёзды мирового масштаба.
— В своё время постоянно подчёркивалось, что питерская школа парного катания — это совершенно отдельный, особенный уровень. Сейчас в сборной есть две питерские пары и дуэт Тарасова/Морозов. Противостояние Петербурга с Москвой сохраняется? И если да, то в чём это выражается?
— Во-первых, Москва и Петербург соревнуются испокон веков. Северная столица — купеческая, поребрик — бордюр, «Спартак» — «Зенит», Большой театр — Мариинка. Помню, хореографы, которые приходили из Мариинского театра, говорили, что Майя Плисецкая не так руки ставит, что это неправильная позиция. Но, несмотря на все эти разговоры, Плисецкая была знаменитой на весь мир великой балериной. Это я к тому, что всё относительно. Всем понравиться нельзя.
Если же говорить о парном катании, давайте посмотрим на личность Максима Транькова. Сам он из Перми, состоялся как парник, в Санкт-Петербурге, причём работал и у Великовх, и у Олега Васильева, да и у Москвиной какое-то время катался. И только потом он оказался в Москве, где добился своих наивысших наград с другой партнёршей. В совокупности, как мне кажется, Макс добавляет Тарасовой и Морозову какой-то особенный санкт-петербургский стиль.
— Могли бы двумя-тремя словами охарактеризовать эти стили?
— Давайте так. Антон Сихарулидзе. Он по жизни мне всегда представлялся очень интеллигентным человеком, а на льду был абсолютным джентльменом. Сергей Гриньков, который катался с Екатериной Гордеевой, — чисто московская школа. Идеальные линии, идеальная синхронность. Всё настолько безупречно, что даже простые элементы кажутся каким-то волшебством на льду. Недавно пересматривал старые видеозаписи, в очередной раз восхитился.
— Мне кажется, что общая вышколенность и чистота линий были прежде всего отличительной особенностью системы Станислава Жука. И это очень во многом перекликается с тем, что сейчас делает в своей школе Этери Тутберидзе.
— Возможно. Зная Этери Георгиевну и её работу не понаслышке, могу сказать, что у неё нет мелочей в работе. Каждая мелочь оттачивается до совершенства.
— Есть такая довольно обидная шутка: не умеешь прыгать — иди в парное катание. Ваш опыт работы позволяет сравнить, что на самом деле сложнее?
— Если бы вы задали мне этот вопрос год назад, я бы не раздумывая сказал: конечно же, одиночное. Сейчас, поработав с Тарасовой и Морозовым, так уже не думаю. Мужское одиночное катание настолько ушло в техническом плане вперёд, настолько стали навороченными программы и всё это нужно упаковать в настолько короткий промежуток времени, что сказать, что это легко, у меня просто язык не повернётся.
В парном катании сложность совершенно иная. Взять тот же тодес: чтобы судьи за этот элемент дали четвёртый уровень сложности, мало выполнить определённое количество оборотов. Максим Траньков любит говорить, что истинная красота тодеса заключается в линии, которая как бы проходит через тело партнёрши и вытянутую руку партнёра, а я, когда пытаюсь сложить в голове все требования правил, вообще не могу представить, как ребята этого четвёртого уровня добиваются.
— Вам бывает страшно смотреть на Тарасову и Морозова со стороны?
— Слово «страшно» здесь, наверное, неуместно. Я пока продолжаю впитывать всё, что говорит о парном катании Максим: про тодесы, про выбросы, про подкруты. И, конечно, стараюсь сопоставлять эту информацию с тем, что вижу сам. Когда вижу, например, как ребята делают перевёртыш…
— Это что такое?
— Это фирменная поддержка Жени и Володи. То, как они её называют, меня до сих пор смешит, хотя это на самом деле довольно-таки непростой элемент. Поэтому, если вижу, что Вова лезет на зубцы, а с ним это иногда случается, сразу понимаю, какая может произойти ошибка.
— Что конкретно для вас наиболее некомфортно при нахождении в «пузыре»?
— Пузырь — это такая комфортная тюрьма, скажем так. Я же человек, который не любит сидеть в четырёх стенах в принципе. Поэтому любое ограничение в этом отношении для меня некомфортно. Когда я оказался в подобной ситуации впервые, всё страшно напрягало. Приезжаешь, у тебя берут тест — и целые сутки ты не выходишь из номера. Три раза в день приносят еду, питьё, но в комнате никто не убирается, не имеет права даже войти. Ни тренер, ни персонал — никто.
В этом плане разделение на «чистую» и «грязную» зоны очень строго соблюдается. Понятно, что все неудобства носят прежде всего психологический характер: на дворе XXI век, границы открыты, люди постоянно путешествуют, и перелететь из России в Америку не составляет никакого труда. Заплатил — и полетел. А сейчас, получается, всех насильственно поставили в какие-то абсолютно новые условия. Какой-то железный занавес.
— Мне казалось, что при нынешнем обилии гаджетов находиться в изоляции не так сложно.
— Для меня живое общение и живой контакт с людьми — это совершенно другое. Нельзя тренировать или учить онлайн столь же эффективно, как глаза в глаза. Но если таковы обстоятельства, значит, к ним нужно просто приспособиться.