На просьбу об интервью в субботу новый чемпион России отреагировал стремительно: «Завтра в 10:15 у меня тренировка, сразу после неё можем поговорить». Как только репетиция перед показательными прокатами завершилась, Владислав Дикиджи появился в холле.
— Удивилась, увидев в вашем исполнении четверной лутц, да ещё и при сценическом свете. Зачем нужно включать столь рискованные элементы в показательную программу?
— Не обязательно прыгать четверной. Посмотрю по ощущениям. Если пойму, что могу, можно будет и прыгнуть. Не почувствую — обойдусь без него.
— Нынешний сезон начался для вас непросто — пропуском контрольных прокатов. Большое было сожаление по этому поводу?
— Конечно. Не рассчитывал, что покажу что-то выдающееся, в начале сезона мне всегда бывает тяжеловато, когда программы не вкатаны, но мы с Олегом Станиславовичем [Татауровым] очень серьёзно готовились. Работали, вкатывали, вкатывали, но вот не судьба.
— О вас ещё в прошлом сезоне начали говорить как об одном из самых стабильных фигуристов страны. Но на Спартакиаде сильнейших вы сорвали свой любимый лутц, да и сейчас, в Омске, ошиблись на этом же самом прыжке в короткой программе. Причину понимаете? Или голова в такие моменты работает непредсказуемо?
— Конечно, всё понимаю. Если в самом начале программы случается что-то подобное, главное не зацикливаться на ошибке, не теряться, а продолжать бороться за остальные элементы. Но сбивают такие вещи прилично. В Омске я изо всех сил старался сосредоточиться, докатал программу, но ведь и тройной аксель у меня тоже не сказать, что хорошо получился — в кьюшку, с недокрутом. И всё из-за этого лутца сорванного.
— Вся жизнь в голове, наверное, пронеслась в этот момент?
— Я просто очень хотел прыгнуть. Очень. Но уже имел возможность понять: когда в голове возникает такое желание и оно до такой степени велико, не всегда получается реализовать. А вот когда захожу на прыжок спокойно, вообще не зацикливаясь ни на каких мыслях, подобных проблем не возникает в принципе. Вот и выходит, что настраивать себя нужно не на сам прыжок, а на то, чтобы продолжить программу, что бы ни происходило вокруг.
Наверное, меня наиболее сильно в Омске сбило то, что все предыдущие тренировки очень уверенные были. В первый день, когда мы только прилетели, ни одного элемента не сорвал. Флип, лутц, сальхов, аксель — всё отпрыгал без единого срыва. На тренировке перед прокатом короткой программы тоже всё идеально получалось. Возможно, это в какой-то степени успокоило, вообще не ждал никаких подвохов. И тут вдруг — бам! Один срыв, другой… Вот мысли и заметались: что происходит-то?
— В начале сезона я спрашивала вашего тренера, какое количество четверных прыжков по нынешним временам нужно исполнять в произвольной программе, и он ответил, что все семь. Какой максимально сложный вариант пробовали вы?
— Пока наиболее сложный прокат с точки зрения базовой стоимости выдался у меня в Питере на пятом этапе Гран-при России. Сложнее того контента с четырьмя четверными и двумя тройными акселями я не катал.
— Что ограничивает?
— Да ничего не ограничивает на самом деле. Просто мне кажется, что по количеству прыжков пока этого достаточно. Мне хотелось бы в первую очередь довести до ума дорожку шагов, а не гнаться за пятым или шестым квадом.
— В произвольной программе вы получили за дорожку лишь второй уровень сложности. Была какая-то техническая причина или «Бобик сдох»?
— Это Бобик не просто сдох, а совершенно конкретно. Уже никаких сил не оставалось.
— После короткой программы, знаю, вы сильно расстроились, считая, что потеряли все шансы на медаль. А с какими мыслями выходили на лёд в финале? Думали о возможной победе?
— Вообще нет. Катался, как и всегда, ради чистого проката. Когда это получается, занятое место становится в некоторой степени вторичным фактором. То есть сделал всё что мог, а остальное не от меня уже зависит.
— Успевали думать о чём-то отвлечённом по ходу произвольного проката?
— Когда я настолько сконцентрирован, иногда, бывает, вообще не помню, как откатал, что прыгнул. Это не паника, но какое-то довольно странное состояние. Вроде ждёшь выступления, долго на него настраиваешься, а на льду всё настолько мимолётно, словно и не было. Лёгкая внутренняя паника, честно говоря, тоже присутствовала, но точно не более сильная, чем на этапе Гран-при в Казани.
— Сейчас впору говорить, что вам безумно повезло со стартовым номером в финале. А значит, и шестое место после короткой программы было удачей.
— Я был очень рад, что катаюсь первым. Просто после короткой программы я как-то совсем сильно сам себя опустил. Думал лишь о том, что всё потеряно. Хотя на самом деле набрал-то вполне приличную сумму — 96,28. При чистом прокате обычно набираю всего на 6—7 баллов больше. Иначе говоря, в отставании от лидера вообще ничего критичного не было. Другой вопрос, что мне потребовалось какое-то время, чтобы это осознать. Как только разобрался в своей голове, сразу успокоился. При этом я вообще не думал о том, что смогу выиграть. Максимум — побороться за тройку.
— Что в большей степени расстраивает, когда случается непредвиденная ошибка?
— Что я подвёл тренера, огорчил маму с папой. Мне кажется, они гораздо болезненнее это воспринимают, нежели я сам.
— У тех, кто катался после вас, набралось в совокупности такое количество ошибок, что невольно впору задуматься о невыносимом напряжении последней разминки. Доводилось ощущать, что нервы слишком шалят и вы перестаёте контролировать ситуацию? Или подобный стресс, напротив, вас мотивирует?
— Мне кажется, я в любой разминке катался бы одинаково — хоть в последней, хоть в первой. Я, правда, давно в более ранних разминках не был, не помню уже те ощущения.
— Не справляться с нервами вам тем не менее доводилось даже в этом сезоне.
— Это да. Не выдержал напряжения на «Мемориале Панина-Коломенкина». Это был мой первый старт в сезоне после болезни. В короткой программе я точно так же, как в Омске, коснулся рукой льда на приземлении с лутца. Получился прямо идентичный прокат — с той лишь разницей, что тройной аксель я на тех соревнованиях докрутил.
А в произвольном прокате всё пошло наперекосяк. Вместо флипа вторым прыжком у меня стоял риттбергер. Я сделал на нём бабочку, сразу после упал с сальхова, выбился по времени, за что получил ещё один штраф. Был на каком-то сумасшедшем стрессе. Наверное, сказалось, что худел, много работал, вот и накрыло меня, даже на родителей сорвался. Потом, разумеется, помирились, но выдать такое на первом же старте было не очень приятно.
— Зачем нужно было худеть? Не под четверной же аксель?
— Нет, просто привык в период соревнований немножко сбрасывать вес, хотя бы полкилограмма, чтобы полегче было прыгать. Это получается даже неспециально. На адреналине чувство голода обычно уходит.
К тому же, когда тренировки совсем ранние, я предпочту подольше поспать, а не вставать по будильнику на завтрак. После тренировки максимум, что ем — какую-нибудь курочку с рисом, совсем немножко. Ну а после соревнований, когда добираемся до отеля, вроде как уже не хочется ничего есть, максимум шоколадку. Думаешь скорее о том, чтобы спать поскорее лечь. Вес при таком режиме начинает гореть сам по себе.
— Когда я ехала к вам на интервью, думала о том, что заключительный день для фигуристов, наверное, самый ужасный. Особенно для тех, кто выиграл. Вроде всё позади, накрывает усталость, опустошение, а утром снова надо вставать и непонятно зачем ехать на тренировку.
— Есть такое. После проката радость, эмоции, всякие приятные ощущения, но из-за всего этого стресса я только в половине седьмого утра заснул. Хотя лёг на несколько часов раньше. До этого долго общались с Петей Гуменником, разговаривали с ним о жизни, я его к себе на дачу приглашал. Мы очень хорошие друзья.
— Вы постоянно подчёркиваете в своих интервью, что поддерживаете добрые отношения со всеми соперниками, за всех переживаете. Такой накал соревнований, как на чемпионате страны, не влияет на это?
— Не знаю, как у других, а мне это не мешает. Конечно, перед выступлением мы начинаем чуть отдаляться друг друга, но это происходит не потому, что появляются какие-то негативные моменты. Просто всем нужна концентрация, определённый настрой. Вот каждый и погружается в свой собственный внутренний кокон.
— Начало вашей взрослой карьеры пришлось на период полной изоляции российского спорта. Иначе говоря, у вас даже не было возможности понять, что такое серьёзные международные старты. Как в связи с этим вы относитесь к разговорам по поводу возможной олимпийской квалификации и, соответственно, самих Игр?
— Честно? Вообще не думаю об этом. Не отошёл до конца от соревнований, а в этом состоянии желание одно — не думать о фигурном катании хотя бы пару дней. Тем более что у нас после чемпионата России даже отдыха не будет. Возвращаемся — и сразу снова на лёд.
— Тем не менее уже сказали, что на прыжковом чемпионате страны в Питере, возможно, попробуете исполнить четверной аксель.
— Ну да, была такая идея — чисто на адреналине попробовать прыгнуть его на соревнованиях.
— В любой другой ситуации поддержала бы ваше желание. А сейчас думаю: если всё сложится и вы получите возможность поехать на квалификационный турнир в Пекин, не лучше ли отказаться от какого бы то ни было риска и максимально поберечь ноги?
— Вот вы сказали об этом сейчас, а я реально не думал ни о чём подобном — повода не было. Сейчас вот задумался — и знаете, вы, похоже, правы.