Есть нечто символичное в том, что самый исторический из мировых рекордов в прыжках с шестом состоялся в той же точке земного шара, что и вчерашний, совершенно уникальный во всех отношениях рекорд Армана Дюплантиса. Я сейчас про Сергея Бубку. 13 июля 1985 года он первым в мире преодолел планку на высоте 6 м, и произошло это именно в Париже.
6,25 м, которые зафиксировал в своей заключительной попытке олимпийский чемпион, — это, конечно же, результат совершенно иного порядка — космического. Но это ничуть не умаляет значимости достижения Бубки почти 40-летней давности: психологически ломать метровую отметку во сто крат сложнее, нежели карабкаться по рекордной лесенке, которую и до тебя неплохо натоптали.
В восприятии спортсменов моего поколения Бубка был абсолютным небожителем. В достижениях донецкого прыгуна коробило лишь одно — какая-то запредельная прагматичность его достижений. На определённом этапе карьеры было совершенно очевидно, что Бубка способен взлетать куда выше, чем раз за разом выдаёт в секторе. Это признавали все легкоатлетические специалисты, но сам Сергей и его тренер Виталий Петров только усмехались: мол, придёт время — прыгнем, на сколько захотим.
Если верить замерам, которые на основании выступлений Сергея в пору его расцвета неофициально делали японцы, у него случались попытки на высоту порядка 6,37 м. Один из таких прыжков зафиксирован в 1997-м: на турнире Бубка взял 6,01, хотя по его собственным словам пролетел над планкой на несколько десятков сантиметров выше.
Мне всегда хотелось задать великому атлету вопрос, не жалеет ли он о том, что на протяжении почти десяти лет выстраивал своё рекордное шествие на высоту строго по сантиметру, максимально монетизируя каждое из своих достижений? Ведь, похоже, он просто упустил момент: время уже ушло и мечта завершить карьеру результатом 6,20 осталась несбывшейся.
Разговор на эту тему у нас всё-таки состоялся, хотя и в не самый подходящий момент. В 1994-м Сергей проиграл Игры доброй воли в Санкт-Петербурге, не взяв 5,90 м. Он выглядел на том турнире настолько беспомощным, что чемпион барселонских Игр Максим Тарасов поторопился сказать на пресс-конференции в адрес великого соперника: «Он перестал быть богом».
Потом стадион как-то очень быстро опустел, и, выйдя из пресс-центра на улицу, я вдруг увидела Бубку, в одиночестве сидящего на тротуаре со связкой шестов. Вариант добраться до отеля на такси в связи с этим отпадал сразу, но помочь вызвались волонтёры, остановив проезжавший мимо фургон вытрезвителя с надписью «Спецмедслужба» вдоль борта.
Мы ехали в этой мрачноватой, с решёткой на единственном окошке машине, и я думала о том, что великий талант — он как тюрьма для своего обладателя. Все постоянно ждут от тебя выдающихся достижений, а если их не случается, то ты остаёшься со своими страхами, болью, неуверенностью совершенно один, не имея никакой возможности показать миру свои истинные чувства. Бубка тогда долго говорил о невезении, о погоде, помешавшей ему победить в 1992-м в Барселоне, о травмах, о нежелании делать рекламу ничего не значащему для него турниру, каким считает соревнования в Питере, но по глазам было видно: спортсмен в прострации.
Спустя считаные дни Сергей установил свой последний рекорд мира на турнире в Италии, потом ещё трижды побеждал на мировых первенствах, но внутренний надрыв от понимания собственной нереализованности так и не ушёл. На фоне этого казалась правдой история, рассказанная мне одним из коллег Сергея по работе в Международной федерации лёгкой атлетики: мол, именно Бубка был наиболее активным сторонником того, чтобы изменить конструкцию планки, сделать её менее устойчивой. Чтобы никакой другой прыгун никогда не смог превзойти его собственный рекорд.
Наверное, невозможно придумать более противоположный ему типаж, нежели Дюплантис. Был ли в мире прыжков с шестом более яркий во всех отношениях талант? Думаю, нет. При этом вряд ли кому-то придёт в голову назвать шведа заложником своего таланта. На первый взгляд Арман — типичный парень из соседнего двора: контактен, доброжелателен, общается с соперниками в ходе соревнований, шутит и прикалывается, словно это и не ему вовсе сейчас предстоит идти на очередную чемпионскую попытку, на рекордную высоту. Он скорее играет в прыжки, упивается ими. В 19 лет швед впервые добрался до шестиметровой отметки, а через год забрал титул рекордсмена мира у Рено Лавиллени, прыгнув на 6,17. И всё это как бы невзначай: «Получилось? Вот и славненько...»
Но в секторе, когда камеры берут лицо атлета крупным планом, становится понятно, что этот парень не так прост. Стальной взгляд Армана в этот момент — это глаза человека, который идёт на цель, зная, что уже ничто его не остановит. И что для него всё происходящее — ни разу не игра.
Возможно, весь прочий антураж — шутки на скамейке, поднятые над головой руки, хлопками заводящие зал, всего лишь создают Дюплантису необходимый настрой, подобно тому, как в своё время Елена Исинбаева создавала сюжет собственных выступлений, скрываясь от трибун под одеялом. Но 5 августа в Париже было совершенно невозможно отделаться от ощущения, что весь сценарий этого олимпийского вечера (и его эмоциональный накал в том числе) пишет именно Дюплантис.
Уже став чемпионом на совершенно несерьёзной для себя шестиметровой отметке, уже переписав с первой попытки восьмилетней давности олимпийский рекорд Тиаго Браза на 6,03 м, он продолжал закручивать вокруг себя стадион, словно пружину какого-то дьявольского механизма: ритм, ритм, ритм! Маловато накала? Вот вам первая — неважно, что неудачная, — попытка на 6,25. Вы же хотели именно этого? Тогда шевелитесь, чёрт возьми, отбивайте ладони!
И снова ритм, ритм, ритм. И снова мало.
Не помню уже, кто из великих тренеров заметил: когда речь идёт о сложно-координационной спортивной дисциплине, спортсмену очень важно нащупать некую внутреннюю ритмичность, полностью погрузиться в неё. Если это удаётся, психологически сломать человека, помешать ему показать желаемый результат не может уже ничто: подобно кружащемуся тибетскому дервишу, он просто перестаёт замечать, что происходит вокруг.
К заключительной попытке Дюплантиса уже было невозможно отделаться от ощущения невидимой, но абсолютно живой и очень прочной связи атлета и трибун. Возможно, когда-нибудь потом Арман признается самому себе, что в Париже ему просто повезло. Возможно даже, что это будет правдой — бывает же, что складывается всё: погода, настроение, отсутствие внешних помех.
Но мне почему-то кажется, что свой олимпийский триумф этот прыжковый дьявол в ангельском обличье изначально видел именно таким: довести мир до исступления, подвести его в этом состоянии к самой крайней точке и, когда уже не остаётся никаких сил ждать заключительного разбега, взорвать вселенную, подарив ощущение причастности к чуду всем вместе и каждому в отдельности.
Историческим стал не только рекордный результат. Выиграть в прыжках с шестом две Олимпиады за всю историю этого вида спорта до Дюплантиса удавалось лишь американцу Бобу Ричардсу — почти 70 лет назад. А ведь Арману в ноябре исполнится лишь 25...