— После Игр в Токио ваш тренер Андрей Шишин отошёл от дел, предоставив вам возможность самостоятельно вести тренировочный процесс. Но в этом году снова вернулся на бортик. Каково было оказаться без привычного тренерского контроля?
— Андрей Геннадьевич мне как-то сказал: мол, ты сам знаешь, что и как делать, тебя просто надо направлять, чтобы ты не в ту сторону вдруг не ушёл. Всё то время, что я работал без него, очень тщательно следил за своим техническим и мышечным состоянием — правда, получилось, что я всё-таки пошёл немножко не по тому направлению. Увлёкся работой в зале, и это разрушило моё плавательное, так сказать, тело.
— Чрезмерно раскачались?
— Скорее, немного поменял мышечную структуру. Мышцы, которые раньше были у меня очень эластичными, я забил слишком большими нагрузками. Увеличил силу — это дало определённые плюсы для работы рук, — но потерял прежнюю плавучесть, свой нырок. Сейчас, когда наставник рядом и может регулировать весь тренировочный процесс, я стараюсь уже под его контролем применить все новые находки к тому, что делал раньше.
— Не было внутренней обиды на тренера за то, что, отстранившись от совместной работы, он как бы бросил вас на произвол судьбы, заставил справляться с проблемами самостоятельно?
— Нет. Думаю, что Андрей Геннадьевич просто очень сильно устал. Нести ответственность за кого-то — намного более сильный стресс, нежели самому выйти и проплыть на соревнованиях.
— Откуда вы это знаете?
— Не то чтобы знаю, просто, когда смотрю, как плывёт кто-то из моих спарринг-партнёров, меня больше трясёт, чем когда я сам выхожу на старт. Тренер же вкладывает себя в процесс гораздо сильнее.
— Вы много лет чётко знали, к чему стремились и ради чего работали. К чему готовитесь сейчас?
— К финалу Кубка России для начала. Потом будет зимняя простартовка по короткой воде и выход на пиковую форму. Надеюсь превзойти свои лучшие результаты к лету следующего сезона. Технический навык я полностью вернул — убедился в этом на чемпионате России в апреле. Посмотрим, насколько успешно смогу восстановить функции. В этом сезоне у меня немножко не зашли горы — немолодой я уже, как оказалось. Делали вроде бы всё то же самое, что и раньше, но организм среагировал не так, как мы ожидали. Возможно, в плане остальной работы тоже придётся делать скидку на то, что возраст начинает брать своё.
— В чём конкретно это проявляется?
— Просто начинаю чувствовать, что все те же самые задания, что бы ты ни делал, воспринимаются иначе. Тело становится более тяжёлым, мышечным, по-другому работают мышцы сердца. Например, раньше я спокойно мог плавать без остановки по 3 км и чувствовать себя комфортно. Сейчас плыть 3 км стало тяжелее, не говоря уже о том, чтобы делать это на максимальной скорости. В этом грусть, да.
С другой стороны, есть параметры, которые стали намного выше. Это физические, технические навыки. Просто так выходит, что для подготовки дистанции 200 м мне в большей степени не хватает функционального аспекта.
— С возрастом должны даваться проще более короткие дисциплины.
— Так и есть. Но хочется закрыть именно длинную. Я, в принципе, всегда был двухсоточником. Если посмотреть соревновательные раскладки, даже сотню плыву как половину 200-метровой дистанции.
— Как бы вы охарактеризовали состояние, в котором находитесь сейчас?
— Сложно сказать. После апрельского чемпионата в Казани я заболел и пропустил в общей сложности две недели тренировок. Сейчас уже месяц с небольшим как тренируюсь в полную силу. К счастью, не всё растерял, что мы успели наработать к апрелю. Процентов 70, наверное, имею от пиковой формы.
— Мотивировать себя на то, чтобы выиграть Олимпийские игры, достаточно просто, потому что при всей сложности реализации этой задачи всегда есть конкретная сияющая вершина, к которой ты идёшь. Мотивировать себя на то, чтобы показать рекордный результат, не имея мало-мальски крупных соревнований, на мой взгляд, значительно сложнее. Это гораздо более абстрактная цель, которую к тому же не всегда возможно объяснить. Сразу нарвёшься на вопрос: зачем нужны рекорды, если, даже установив их, ты лишён возможности стать чемпионом?
— Ради того, чтобы в момент касания бортика увидеть время на табло.
— Но ведь невозможно переключить сознание с одной цели на другую по щелчку пальцев?
— Мне было несложно это сделать. Я, в принципе, с самого детства хотел быть самым быстрым пловцом в мире.
— Для этого, полагаю, надо плавать вольным стилем, а не на спине.
— Я имел в виду свои дистанции. В детстве эта цель была более расплывчатой, но по мере того, как я более чётко понимал собственную специализацию, она сужалась. Переключения с одних задач на другие у меня реально не было. Да, я очень хотел выиграть на Олимпиаде обе дистанции на спине. Но ставил изначальной целью максимально улучшить своё время. Если бы я не преследовал такую задачу, не было бы никаких олимпийских медалей.
— Это понятно, но, согласитесь, на Олимпийских играх гораздо более значим сам факт победы.
— Мне многие говорили: мол, что расстраиваться, ты же выиграл? Ну да, выиграл я, молодец! Но это сейчас. А завтра? После Игр в Рио я не улучшал свои результаты целый год, а в этом случае надо понимать простую, в общем-то, вещь: не улучшишь ты — значит, это сделает кто-то другой. На двухсотке, кстати, я реально был недоволен своим выступлением на Олимпиаде в Токио. Выиграл, но не стал лучше самого себя.
Ну да, там так сложились обстоятельства, что после эстафеты 4 × 200 вольным стилем мой организм уже не справлялся так, как это было нужно. Меня шарашило. Особенно это было заметно на последней сотне в комбинированной мужской эстафете. Первый четвертак я начал неплохо, а дальше организм просто встал. Не выдавал ни скорости, ни мощности — ничего. Проплыл за 52,8 — это же кошмар.
— Ужасное состояние.
— Даже не то чтобы ужасное, а удручала именно беспомощность. Одно дело, когда тебе физически плохо, но ты способен надавить на воду, преодолеть себя, как-то бороться. И совсем другое, когда ты вроде нормально себя чувствуешь, но организм не может выдать вообще ничего. И всё это на фоне ответственности за эстафету. Все ведь понимали, что мы могли за бронзу зацепиться, не хватило пары сотых. Проплыви я хотя бы за 52,4…
— Психологически это вас сильно тогда поломало?
— Скорее, был очень расстроен — даже при том, что понимал: я не халявил, выдал всё, на что был в тот момент способен. Но как бы есть определённые обстоятельства, есть пределы человеческого организма, а я на тех Играх прошёл две дистанции подряд прямо на пределе-пределе. Естественно, меня стало подкашивать.
— Всегда интересовало: вы хорошо плаваете на спине и вольным стилем, точно так же, как в своё время четырёхкратный олимпийский чемпион Александр Попов, который на Играх в Атланте даже преодолел свой этап непрофильным стилем в предварительном раунде комбинированной эстафеты. Получается, эти два способа технически наиболее органично сочетаются между собой?
— Интересный вопрос, никогда об этом не думал. Наверное, это объяснимо: у нас нет резких движений, как в брассе. Брасс вообще немножко другой стиль в плане плавания, более специфичный.
У меня, например, с детства неплохо шёл вольный стиль, спина и батт (баттерфляй. — RT) — до первого взрослого разряда я дошёл всеми этими способами. Брасс же вообще не получался. Но в целом в плавании, если анализировать всю картину, ты либо баттист-кролист, либо кролист-спинист. Со спиной, мне кажется, вольный стиль даже сложнее сочетать, нежели с баттерфляем.
— Ваши интервью и поступки на протяжении последнего года с небольшим — это слова и поступки человека, который полностью закрыл для себя олимпийскую тему и не слишком по этому поводу комплексует.
— Ну а что париться-то. Знаете, есть такое выражение, которое мне очень нравится: если вопрос можно решить, не стоит за него переживать. Если вопрос решить невозможно — не стоит о нём и думать.
— И всё-таки, отматывая плёнку назад, вы ожидали, что появление на митинге по поводу присоединения Крыма к России будет иметь такие последствия?
— Я, конечно, предполагал, что кому-то что-то не понравится, но не ожидал, что до такой степени. Не думал, что из меня сделают игровую фигуру, скажем так. Но оказалось, я очень значимая личность, хоть и не считал себя таковой. По нынешним временам ведь как получается — о популярности человека судят по количеству подписчиков в его социальных сетях. Чем их больше, тем больше тебя любят, тем больше о тебе говорят. Я, получается, задел чувства совсем других людей. И естественно, за меня сразу зацепились.
Не исключаю, кстати, что свою роль могли сыграть мои два золота Олимпиады. Я ведь забрал их в тех видах, где американцы не проигрывали с 1996-го. На стометровке мы с Климентом Колесниковым просто их уничтожили. Сами финишировали с разницей в 0,02, а Райана Мёрфи отправили аж на третье место. Возможно, это в какой-то степени тоже сыграло роль в ажиотаже вокруг моего появления на митинге.
— Тот день, если разобраться, сломал вам всю последующую карьеру, разделил спортивную жизнь на до и после. Хотя бы сиюминутно жалели об этом?
— Здесь всё просто: я никуда не собираюсь уезжать из России. Что бы ни происходило, останусь жить здесь и всегда буду защищать всё то, что мне дала моя страна. Эту свою позицию я не считаю нужным скрывать.
— Какие-то плюсы в сложившейся ситуации вы сумели обнаружить?
— Популярность, безусловно, выросла. Ну а если серьёзно, плюсы были — и немалые. Во-первых, меня поддержало очень большое количество людей. Возможно, кто-то стал больше ценить меня не только как спортсмена, но и как человека, который способен откровенно высказать свою точку зрения, не опасаясь каких-то последствий. Чужого осуждения, например. Знаю, что далеко не всегда люди готовы рисковать своей популярностью, положением или карьерой.
— Что даёт вам ваша популярность, кроме морального удовлетворения?
— Я пока не так сильно ей пользуюсь, чтобы мог ответить. Разумеется, я отдаю себе отчёт, что не настолько популярен, как те же звёзды шоу-бизнеса: меня не узнают каждый день на улицах (хотя бывало). В любом случае приятно, когда тебя знают. Но минусы в этом тоже есть. Уже не можешь выбраться с женой в какое-то общественное заведение, поужинать, спокойно провести вечер.
— Помню, я одно время задумывалась: как живёт в этом плане человек по фамилии Фелпс, который в своём американском Балтиморе не имеет возможности лишний раз выйти из дома, не надев бейсболку, тёмные очки и куртку с капюшоном.
— Мне почему-то кажется, что Майкл не настолько популярен, чтобы это мешало жить. Особенно за пределами Америки. Притом что его действительно знает весь спортивный мир. Но да, это реально может стать большой проблемой. Захочет человек, например, погулять в парке. Если все начнут узнавать и просить сфотографироваться, это уже не прогулка будет, а автограф-сессия какая-то.
— Популярность сильно обязывает в плане поведения на публике?
— Приходится соответствовать имиджу, скажем так. У меня преимущественно спортивный.
Я не обязан ходить каждый день в костюме и галстуке, хотя понятно, что появляться в каких-то драных вещах, выглядеть неопрятно или как-то иначе нарушать сложившиеся нормы приличия всё же не стоит. В этом отношении мне несложно: я люблю спортивные вещи, спортивный стиль. Мне это и подходит, насколько понимаю. Но, когда выхожу на улицу, в определённом смысле себе уже не принадлежу.
— Представляю реакцию людей, если бы вместо 11 кошек, которые постоянно сидят дома, у вас было столько же собак и их следовало бы выводить на прогулку.
— Кошек у нас уже 14. Да, знаю, что, наверное, это болезнь, мы с Оксаной даже что-то находили на этот счёт в интернете.
— Чем руководствуетесь при выборе очередного питомца?
— Интуитивным инстинктом. Попадается на глаза картинка — и сразу понимаешь: твоё.
— Порода имеет значение?
— Я очень люблю мейн-кунов. Жене больше нравятся шотландские вислоушки. Хотя по большому счёту это непринципиальный для нас момент. Сейчас у нас четыре вислоухих кота, два тайца, два нибелунга, один перс и пять мейн-кунов. Все кошки взрослые, стерилизованные.
— Подарить какую-то из них сможете, если сильно попросят?
— Исключено. Как только кошка вошла в дом, она становится членом семьи.
— И эта семья начинает требовать, чтобы хозяева её обслуживали?
— Я бы сказал, что, если вовремя не построить кошку, она начинает строить тебя. Но этого я не допускаю.
— Ещё хоть какое-то пространство для домашних животных в квартире осталось?
— Более чем достаточно.
— Насколько для вас принципиально плыть летом следующего года быстрее, чем будут плыть победители Олимпийских игр в Париже? Есть такой момент заочного соперничества?
— Думаю, да. Это, так сказать, было бы показательным действием: ребята, мы тут без вас неплохо справляемся. Спорт — в любом случае конкуренция, задача быть лучшим. Хоть иногда и говорят: мол, не стоит так узко его преподносить, мол, главное не победа, а участие. Но это же неправда. Человек всегда хочет выиграть.
— Один из своих репортажей, я, помнится, начала словами: «Фразу о том, что главное не победа, а участие, мог придумать только тот, кому никогда не светило стать олимпийским чемпионом». Вы — стопроцентно иной случай, поэтому так и рассуждаете.
— Я не раз проигрывал, иногда серьёзно. Были совсем неудачные выступления и, скорее всего, ещё будут — это нормально. Но чтобы ты не мечтал выиграть или кого-то обогнать, даже если сильно его этим расстроишь… Ну, это жизнь. Ты в любом случае кого-то расстраиваешь самим фактом своего существования. Теперь не жить, что ли, из-за этого?
— Кстати, вы в курсе, что финал Кубка России в этом году пройдёт в одни сроки с чемпионатом мира по водным видам спорта и будет как бы сдвинут относительно этих соревнований на два дня. Так что, стартуя на своих дистанциях, вы уже будете знать результаты тех, кто плыл в Фукуоке.
— Не думал об этом, честно. Но я тогда буду смотреть чемпионат с особым интересом. Хорошая мысль. Мотивирующая.