— Освенцим был освобождён в разгар боёв Висло-Одерской операции. Расскажите, пожалуйста, как это произошло?
— Мы продвигались с боями, немцы защищались ожесточённо. Мы думали, что за проволокой военная база. Запросили артиллерию — нам отказали. Сказали, что за колючей проволокой лагерь пленных. Приказали обойтись без перестрелок. Во время продвижения мы видели людей — группами, кучками за оградой.
Мы подошли, увидели людей — измученных, измождённых. Они кутались от холода. Кто в робе был, кто просто накинул на себя тряпки. Вид у них был ужасный. Но чувствовалось, что они все понимают, что тот ад, в котором они находились всё это время, для них закончился.
Заглянули в барак. Темно было, запах очень неприятный такой. Мы чувствовали, что на нарах находятся люди. Но это были такие заключённые, которые по состоянию своему не могли выйти нам навстречу и посмотреть, что происходит вне бараков.
— Что вас особенно поразило?
— Мы ещё когда не знали, что идём к лагерю, почувствовали гарь. И хотя во время боёв на нашей территории мы к этому запаху привыкли, потому что где-то сожжённые деревни, где-то сожжённые дома, всё время эта гарь сопровождала нас. Но тут была какая-то особенная, едкая, тяжёлая гарь.
Мои товарищи из другого полка рассказывали потом, что они видели штабеля... За неделю до нашего прихода немцы взорвали крематорий... Видимо, такая ситуация сложилась, что они взорвали крематорий, а трупы ещё не были убраны в лагере. И вот эти трупы собирали, клали брёвна, дрова. Потом поливали бензином и поджигали. И видимо, когда мы подходили к лагерю, вот этот запах гари мы всё время и чувствовали.
— Вы видели описанные в книгах и фильмах склады вещей, тюки с волосами?
— Утром вбегает мой солдат: «Товарищ старший лейтенант, тут какие-то склады огромные. И там какие-то вещи, какое-то барахло». Пошли туда посмотреть. Тогда мы не понимали, что это такое. А сейчас, когда всё это показывают, мы уже поняли, что к чему.
Мы увидели тюки. Потом мы узнали, что это тюки с женскими волосами. Тогда мы как-то не придавали значения. Ну, тюки с чем-то. Может, это была пакля, может, ещё что-то. Там были полки с неновой детской обувью. Ещё какие-то разные вещи.
Когда об этом начали показывать кинодокументы, тогда мы всё поняли. Настолько немцы всё так аккуратно, педантично складывали, собирали. Тогда я понял, что это были женские волосы, что это была обувь погибших детей.
— Кто взял на себя заботу об остававшихся в лагере пленных?
— К лагерю подошёл наш санитарный батальон. Он начал оказывать первую помощь узникам. Подошли наши кухни. Мы взяли на себя организацию питания этих узников.
— Вы, наверное, с таким ранее не сталкивались? Как боевые товарищи описывали свои эмоции?
— Мы находились всё время в такой ситуации, в такой боевой обстановке, что над нами всё время нависала смерть. Поэтому предаваться каким-то эмоциям, чувствам мы не могли в силу самой ситуации. Это был уже наш образ жизни, мы в этом жили: от одного ужаса к другому. Но, конечно, у нас были переживания.
Было такое чувство, что каждый из нас мог оказаться в той же ситуации, в которой оказались эти люди. Конечно, это наводило какой-то ужас.
— Сегодня польские и украинские политики говорят, что Освенцим освобождали только украинцы...
— Когда мы выбивали немцев из посёлка, за которым мы видели лагерь, у меня погиб там командир пулемётного взвода — армянин Григорян, Гриша мы его звали. Так что ничего подобного. У меня рота была интернациональная. У меня был старшина казах. Такой, в возрасте. Он уже годился мне в отцы. С усами ходил. Украинцы были, русские. И грузины были. Так что это, конечно, не ошибка, а какой-то умысел, политиканство.
На 60-летие освобождения Освенцима приехали около 40 глав государств. Летели мы туда с Путиным. Отмечался юбилей очень торжественно. Должное отдали освободителям, воинам Красной армии. Подчеркнули, что Красная армия действительно внесла решающий вклад. Путин напомнил о том, что печи крематориев Освенцима, Треблинки, Майданека и других лагерей погасили навсегда советские солдаты. Нас тогда было в группе четверо. Польский президент наградил нас орденами за заслуги перед Польшей. За освобождение Освенцима. Очень тепло, очень по-доброму всё это было.
А следующие юбилеи уже проходили совершенно по-другому. На 65-ю годовщину уже выступал главным образом глава Европарламента Ежи Бузек. Он там задавал, так сказать, тон. Он говорил, что для Европарламента Освенцим является символом борьбы за права человека. Я тогда подумал, если уж говорить о символе, то это прежде всего символ позора европейской культуры, Европы, которая допустила такое явление. А с другой стороны, это символ торжества советской армии. Торжества армии-освободительницы, которая выполняла освободительную миссию и в Польше, и в Европе. Здесь же мы услышали в свой адрес упрёки. Нас уже называли не освободителями. Уже такие нотки звучали, что мы агрессоры. Что мы не принесли Польше свободу. Что освобождение не дало полякам свободы. Вот тогда мы почувствовали очень резкое изменение в отношении к нам.
— Вам не обидно?
— Да нет, понимаете, уже такой обиды нет. Ну что обижаться на людей? Ну вот они такие. Их так уже воспитали. В их головы вложили вот такую информацию.
— По вашему мнению, западные СМИ волнует такое искажение истории?
— На 65-ю годовщину к нашей группе подошёл журналист из Euronews и как-то так горячо сказал: «А вот вы знаете, господин Мартынушкин, что школьники в Кракове, они говорят о том, что их освободили американцы. А не Красная армия, не русские». Мы были удивлены. Во время мероприятий отцам города Кракова был задан вопрос, как же так получилось. Они пытались как-то оправдываться.
На самом деле у них велась и ведётся до сих пор такая пропаганда, что освобождение не дало свободу. То есть мы должны были предоставить им какую-то свободу американского, английского типа. Мы им предоставили ту свободу, которая была у нас в стране. Что самое главное? Мы спасли их государство, язык, культуру. Польша осталась Польшей, а не стала какой-то там колонией, пространством для заселения немцами. Гитлер же, нападая на Польшу, говорил, что нацистам нужно жизненное пространство, Польша должна исчезнуть, а польский народ должен быть истреблён.
— А как были настроены в отношении поляков советские солдаты?
— Когда мы вступали в Польшу, мы получали вот такое напутствие от наших властей, от нашего политического руководства: вести себя по отношению к Польше как к союзнику, как к дружественному народу. Вот с таким настроем мы входили в Польшу.
— Почему же в самой Польше сегодня изменилось отношение к этим событиям?
— Я задавал этот вопрос отцам города Кракова, задавал вице-маршалу польского сейма: как могло произойти такое за этот промежуток времени? Мы были связаны долгие годы дружбой и вдруг узнаём, что произошли такие изменения. Я говорю: «Вы что, сейчас так воспитываете свою молодёжь? Вы ведёте такую пропаганду? Откуда они получают вот такие знания? Почему они стали говорить о том, что их освобождали американцы? Кто это внушил им?».
Одно дело школьники, а другое — взрослые. И у них тоже такая информация, такие сведения. Вот с тем они и живут сейчас: что их освободили американцы, а Красная армия — это агрессоры, это оккупанты. Такая, видимо, в Польше проводилась политика и такая пропаганда, мощная пропаганда.