Первая революция и попытка возвращения
Владимир Ульянов-Ленин был весьма известной оппозиционной фигурой, как один из основателей Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП), которая в 1905 году раскололась на большевиков и меньшевиков.
Сам раскол российской радикальной оппозиции происходил далеко от России: большинству партийцев возвращение на родину грозило тюрьмой. В число тех, кого власти не ждали, входил и Ленин.
Ильич прекрасно помнил, как январским утром 1905 года к нему в дом влетели ошарашенные супруги Луначарские, объявившие о начавшейся в России революции. После этого Ленин целый год ждал разрешения на въезд на родину — но время не ждёт, и 1905 год решился без него. Ни книги, ни речи, ни съезды не смогли повернуть революцию в нужное для Ленина русло — даже царь остался на месте. В декабре 1907 года будущий вождь революции почти на десять лет вновь уехал из России.
«Туда, к бунтующему Петрограду»
Лучше всех состояние Ленина после получения известия о Февральской революции описала его жена Надежда Константиновна Крупская:
«Нет выхода колоссальной энергии... Ни к чему ясное осознание совершающегося. И почему-то вспомнился мне белый северный волк, которого мы видели с Ильичом в лондонском зоологическом саду и долго стояли перед его клеткой. «Все звери с течением времени привыкают к клетке: медведи, тигры, львы, — объяснил нам сторож. — Только белый волк с Русского Севера никогда не привыкает к клетке — и день и ночь бьётся о железные прутья решётки». Ленин буквально не может усидеть на месте: он лихорадочно расхаживает по комнате, пишет письма, встречается с единомышленниками, но самое главное — думает; думает о том, какой же волшебный аэроплан сможет донести его до революционной родины. В своей лихорадке он уже мало заботится о безопасности и выполнимости планов: лишь бы начать движение туда, к бунтующему Петрограду».
Легальный путь лежал через Францию, Великобританию и Скандинавию, но вот проблема — ещё в 1915—1916 годах страны Антанты составили чёрные списки лиц, которым нельзя пересекать границы стран договора. Среди неугодных были активные пропагандисты мира, в число которых попал и Ленин.
Возвращение на родину под собственным именем исключалось. Владимир Ильич в отчаянии начинает придумывать совсем уж фантастические планы, которые вызывают смех у его обеспокоенных товарищей. Один план заключался в том, чтобы позаимствовать документы у двух похожих на него и Зиновьева глухонемых шведов и ехать под их именами. Крупская шутила: «Не выйдет, можно во сне проговориться... Заснёшь, увидишь во сне меньшевиков и станешь ругаться: сволочи, сволочи! Вот и пропадёт вся конспирация». Но смешного в этой ситуации было мало.
«Немедленно ехать, хоть через ад!»
Как ни парадоксально, но Октябрьскую революцию в какой-то степени спасло неожиданное решение Временного правительства, амнистировавшего в марте 1917 года всех осуждённых по политическим и религиозным делам. Теперь Ленин мог вернуться в Россию и даже остаться на свободе, но по-прежнему не знал, как доехать до родины. Тогда на сцене появился ещё один спаситель революции — Юлий Мартов.
Он предложил всем многочисленным политэмигрантам рискованный и неожиданный вариант — ехать через Германию, отдав ей взамен часть военнопленных, содержавшихся в России. В самом по себе предложении не было ничего необычного: посредством обмена в Россию из воюющей с ней Германии возвращались некоторые российские граждане, например учёный Максим Ковалевский. Но захочет ли Временное правительство идти на обмен и получить такой революционный подарок — было под большим вопросом. На счастье революционеров, Германия, заинтересованная в возвращении в Россию большевиков, которые способствовали бы её выходу из войны, позволяла им проехать «в кредит» — без согласия Временного правительства на обмен.
Договорились и о том, чтобы вагон был пломбированным, то есть любой контакт путешественников с внешним миром исключался.
Ленину было совершенно всё равно, как попасть в Петроград. «Ехать! Немедленно ехать, хоть через ад!» — говорил он. Предприятие было рискованным: несмотря на амнистию, не было никаких гарантий, что они не попадут прямиком в тюрьму. Кроме того, народ имел все основания полагать, что Ленин и его соратники продались немцам. Хотя насчёт последнего Ленин заявлял:
«Вы хотите уверить меня, что рабочие не поймут моих доводов о необходимости использовать какую угодно дорогу для того, чтобы попасть в Россию и принять участие в революции. Вы хотите уверить меня, что каким-нибудь клеветникам удастся сбить с толку рабочих и уверить их, будто мы, старые испытанные революционеры, действуем в угоду германскому империализму. Да это курам на смех».
«Мы едем в тюрьму»
Прощание со Швейцарией происходило 9 апреля. Спокойным его назвать вряд ли получится: на вокзале чуть не случилась потасовка с противниками идеи Ленина, кто-то пытался в последний момент отговорить революционеров от рискованного шага, кто-то выражал скромную надежду снова увидеться в скором времени на швейцарской земле. Но план не был сорван: в 15:10 политэмигранты выехали из Цюриха.
Атмосфера в пломбированном вагоне царила почти братская. Спали по очереди, потому что не всем хватало мест, пели песни хором, рассказывали анекдоты. Одна из эмигранток так вспоминала о Ленине:
«Никогда мне не приходилось видеть человека до того естественного и простого в каждом своём слове, в каждом движении. <...> Никто не чувствовал себя подавленным его личностью, даже смущения перед ним не испытывал. <...> Рисовка в присутствии Ильича была невозможна. Он не то чтобы обрывал человека или высмеивал его, а просто как-то сразу переставал тебя видеть, слышать, ты точно выпадал из поля его зрения, как только переставал говорить о том, что тебя действительно интересовало, а начинал позировать. И именно потому, что в его присутствии сам человек становился лучше и естественней, было так свободно и радостно с ним».
Да и немцы старались произвести впечатление: кормили котлетами с горошком, покупали газеты, отгоняли любопытных от вагона во время остановок. Лишь один раз член руководства германских профсоюзов пытался добиться беседы с товарищем Лениным, чем вызвал в вагоне взрыв веселья и обещание расправы в случае повторных попыток. Царило возбуждённо-радостное настроение, а будущий вождь революции всё время повторял: «Мы едем в тюрьму».
«Ленин — немецкий шпион»
А вот Временное правительство не было уверено в том, что Ленин едет в тюрьму. Часть министров утверждала, что Ленина нельзя пускать в страну. Владимир Дмитриевич Набоков, один из лидеров кадетов и отец знаменитого писателя, вспоминал, что «на это довольно единодушно отвечали, что формальных оснований воспрепятствовать въезду Ленина не имеется, что, наоборот, Ленин имеет право вернуться, так как он амнистирован, — что способ, к которому он прибегает для совершения путешествия, не является формально преступным. К этому прибавляли <...> что самый факт обращения к услугам Германии в такой мере подорвёт авторитет Ленина, что его не придётся бояться».
Точно такие же доводы — «Ленин сам подорвёт свой авторитет» — Временное правительство высказывало и Антанте, требовавшей помешать возвращению Ульянова на родину.
Официальные СМИ активно продвигали идею о том, что «Ленин — немецкий шпион». В фельетонах и анекдотах упорно изображали, как он братается с кайзером, карикатуристы сравнивали поезд, везущий Владимира Ильича, с троянским конём. Казалось бы, Ленин был дискредитирован по всем фронтам. Даже если его не посадят, социалистическую революцию провести не получится.
«Да здравствует мировая социалистическая революция!»
Ночь с 16 на 17 апреля 1917 года стала моментом истины. Чем ближе поезд подъезжал к Финляндскому вокзалу, тем острее Ленин и его ближайшее окружение задавали себе вопрос: «Арестуют или нет?» На перроне горели факелы. Улицы были полны народа. Но эти люди явно не собирались судить Ленина — в руках они держали приветственные плакаты. Владимир Бонч-Бруевич вспоминает:
«Оркестр заиграл приветствие, и все войска взяли на караул. <...> Грянуло такое мощное, такое потрясающее, такое сердечное «ура!», которого я никогда не слыхивал. <...> Владимир Ильич, приветливо и радостно поздоровавшись с нами, не видавшими его почти десять лет, двинулся было своей торопливой походкой и, когда грянуло это «ура!», приостановился и, словно немного растерявшись, спросил:
— Что это?
— Это приветствуют вас революционные войска и рабочие...
Офицер со всей выдержкой и торжественностью больших парадов рапортовал Владимиру Ильичу, а тот недоумённо смотрел на него, очевидно, совершенно не предполагая, что это всё так будет».
Оглядев раскинувшееся вокруг море голов, Ленин сказал: «Да, это революция!» И вождь революции с букетом белых и алых гвоздик прошёл под сделанными для него триумфальными арками к своей первой за десять лет народной трибуне. Ею стал броневик. Смолкли раскаты «Марсельезы», исполняемой военным оркестром, и Ленин начал речь:
«Матросы, товарищи, приветствуя вас, я ещё не знаю, верите ли вы всем посулам Временного правительства, но я твёрдо знаю, что, когда вам говорят сладкие речи, когда вам многое обещают — вас обманывают, как обманывают и весь русский народ. Народу нужен мир, народу нужен хлеб, народу нужна земля. А вам дают войну, голод, бесхлебье, на земле оставляют помещика... Да здравствует всемирная социальная революция!»
Согласно другим мемуарам, он сказал:
«Я благодарю вас за то, что вы дали мне возможность вернуться в Россию. Вы сделали великое дело — вы сбросили царя, но дело не закончено, ещё нужно ковать железо, пока оно горячо. Да здравствует социалистическая революция!»
Народ снова затянул «Марсельезу», но Ленин, поморщившись, остановил их. Ему не нравился гимн буржуазной революции, призывающей к борьбе с врагом, поэтому вождь попросил спеть «Интернационал». Стоявшие рядом большевики песню не знали, за что были пристыжены Лениным.
По словам Бонч-Бруевича, «прожекторы полосовали небо своими загадочными, скоробегущими снопами света, то поднимающимися в небесную высь, то опускающимися в упор в толпу. Этот беспокойный, всюду скользящий, трепещущий свет, играя и переливаясь <...> ещё более волновал всех, придавая всей картине этой исторической встречи какой-то таинственный, волшебный <...> вид».
В этом было что-то мистически-религиозное. Фигура Ленина на броневике стала одним из символов России XX века. Её будут копировать вплоть до конца столетия.
В ту апрельскую ночь Ленин был безоблачно счастлив. Настоящая борьба только начиналась, но он как будто знал, что ему суждено победить. Завтра он прочтёт перед однопартийцами свои знаменитые «Апрельские тезисы», которые сначала вызовут много споров своей радикальностью, но напор «неистового вождя» очень скоро сломит сопротивление большевистской партии, и 22 апреля 1917 года на апрельской партконференции, в подарок на свой 47-й день рождения, Ленин получит признание тезисов. Здесь же на политическом горизонте появится фигура Сталина, который одним из первых выскажется за новую программу партии, тем самым, вероятно, расположив к себе Ленина.