«У России есть только два союзника: её армия и флот», — сказал Александр III. 1917 год подтвердил истинность его слов: армия перестала подчиняться законному правительству, и та Россия, которую знал её предпоследний император, исчезла. Почему солдаты, бывшие главной опорой престола, пошли против него?
«Терпим разные лишения и кладём жизнь»
Разумеется, началось всё задолго до 1917 года: всё-таки деморализация целой армии — это длительный процесс. Солдатам нужно было накопить злобу и усталость, убедить себя в том, что все действия командования не только бессмысленны, но и вредны для каждого из них в частности. Окопы Первой мировой войны стали идеальным местом для развития подобных настроений. Боевые действия в 1914—1915 годах были в основном неудачными для русских войск. Настолько неудачными, что летом 1915-го военный министр Российской империи Алексей Поливанов начал бить тревогу: «Деморализация, сдача в плен, дезертирство принимают грандиозные размеры».
По статистике, на 100 убитых в русской армии приходились 300 пленённых, что в 12—15 раз больше, чем у любой другой воюющей страны, кроме Австро-Венгрии. Солдаты перебегали на сторону врага, иногда в плен сдавались целые роты.
Но дезертирство было не единственным тревожным звоночком. Солдаты писали домой обречённые письма, достойные пера Эриха Марии Ремарка:
«Мы здесь, на фронте, проливаем кровь, терпим разные лишения и кладём жизнь, а там на нашей крови... купцы-спекулянты строят своё благополучие и счастье».
Затяжной характер войны утомил обычных солдат: многие из них видели дом в последний раз несколько лет назад, другие, напротив, попали на фронт, ничего толком не зная о военном деле. Все замечали ухудшение условий жизни не только на фронте.
Бойцы просто-напросто боялись, что, вернувшись домой, они найдут не любящие семьи, а могилы умерших от голода. Для этих отчаявшихся озлобленных людей не немцы были главными врагами.
И это выразилось в явлении, названном братанием. Что это такое? Изначально — особая форма бунта против войны, когда представители армий противников вдруг бросали оружие и отказывались убивать друг друга. До 1917 года такие случаи были единичными и не представляли опасности для русской армии, но потом этот метод на вооружение взяли большевики и немецкое правительство, которые были напрямую заинтересованы в исчезновении армии Российской империи.
Большевики агитировали за братание, играя на общей непопулярности войны, на её антинародных целях. Они распространяли листовки на русском и немецком языках, пропагандировавшие идеалы дружбы и мира между воюющими сторонами. Германия и Австро-Венгрия не отставали. Огромное количество подрывной литературы попадало в окопы, настраивая солдат против российского правительства. Немецкие военные шли брататься к русским, которые всё это принимали за чистую монету. Огромная волна братания прошла как раз после того, как русская армия начала разваливаться в результате демократических реформ.
«Собакам и нижним чинам вход воспрещён»
Зачем же тогда Временное правительство вообще пошло на эти реформы? Дисциплина и так стремительно покидала армию: разумно ли было в такое время давать озлобленным бунтующим солдатам ещё больше свободы? Видимо, такими уступками правительство планировало успокоить бойцов, показать им, что того произвола, который они испытывали, больше не будет.
А поводов для недовольства у простых солдат действительно было достаточно. Офицерский произвол распространялся даже за пределы строя. Так, известны случаи, когда в общественных местах в некоторых городах появлялись таблички «Собакам и нижним чинам вход воспрещён». Бульвары Севастополя, парки Кронштадта, сады Люблина, кофейни Москвы — этим список мест, где защитникам отечества были не рады, далеко не исчерпывался. Столь вопиющая по своей несправедливости дискриминация не осталась незамеченной высшими офицерскими чинами. Вот, например, воспоминания генерала Алексея Брусилова, одного из самых успешных полководцев времён Первой мировой войны:
«Всем известно, что я был очень строг в отношении своего корпуса, но в несправедливости или в отсутствии заботы о своих сослуживцах, генералах, офицерах и тем более о солдатах меня упрекнуть никто не мог. Я жил в казармах против великолепного городского сада, ежедневная моя прогулка была по его тенистым чудесным аллеям. Прогулки эти разделял мой фокстерьер Бур. В один прекрасный день, когда я входил в сад, мне бросилась в глаза вновь вывешенная бумажка на воротах, как обычно вывешивались различные распоряжения властей. «Нижним чинам и собакам вход воспрещён». Я сильно рассердился. Нужно помнить, что мы жили на окраине, среди польского, в большинстве враждебного, населения. Солдаты были русские, я смотрел на них как на свою семью».
«Я свистнул своего Бурика, повернулся и ушёл. В тот же день я издал приказ, чтобы все генералы и офицеры наряду с солдатами не входили в этот сад, ибо обижать солдат не мог позволить. Можно было запретить сорить, грызть семечки и бросать окурки, рвать цветы и мять траву, но ставить на один уровень солдат и собак было слишком бестактно и неприлично, — писал Брусилов. — Кроме того я сообщил об этом командующему войсками и просил его принять меры к укрощению губернатора. Так как Г.А. Скалон был не только командующим войсками, но и генерал-губернатором, то он и отдал соответствующий приказ об отмене распоряжения губернатора, который приехал ко мне и очень извинялся, что не посоветовался раньше со мной. Впоследствии он чрезвычайно заискивал во мне».
А вот история, описанная Владимиром Гиляровским в книге «Москва и москвичи»:
«Но доступ в кофейную имели не все. На стенах пестрели вывески: «Собак не водить» и «Нижним чинам вход воспрещается».
Вспоминается один случай. Как-то незадолго до японской войны у окна сидел с барышней ученик военно-фельдшерской школы, погоны которого можно было принять за офицерские. Дальше, у другого окна, сидел, углубясь в чтение журнала, старик. Он был в прорезиненной, застёгнутой у ворота накидке. Входит, гремя саблей, юный гусарский офицер с дамой под ручку. На даме шляпа величиной чуть не с аэроплан. Сбросив швейцару пальто, офицер идёт и не находит места: все столы заняты... Вдруг взгляд его падает на юношу-военного. Офицер быстро подходит и становится перед ним. Последний встаёт перед начальством, а дама офицера, чувствуя себя в полном праве, садится на его место.
— Потрудитесь оставить кофейную, видите, что написано? — указывает офицер на вывеску.
Но не успел офицер опустить свой перст, указывающий на вывеску, как вдруг раздаётся голос:
— Корнет, пожалуйте сюда!
Публика смотрит. Вместо скромного в накидке старика за столиком сидел величественный генерал Драгомиров, профессор Военной академии.
Корнет бросил свою даму и вытянулся перед генералом.
— Потрудитесь оставить кофейную, вы должны были занять место только с моего разрешения. А нижнему чину разрешил я. Идите!
Сконфуженный корнет, подобрав саблю, заторопился к выходу. А юноша-военный занял своё место у огромного окна с зеркальным стеклом».
«Совет рабочих и солдатских депутатов постановил…»
И, как сказал генерал Деникин, в 1917 году солдат вспомнил эти «собачьи» сравнения. Затяжная война, неудачи на фронте, проблемы с питанием и техническим обеспечением, издевательства со стороны офицеров, страх за родных, тоска по родине — всё это переполнило чашу терпения простых бойцов к весне 1916 года: в это время солдатские бунты начинают не на шутку беспокоить правительство.
С иронией вспоминает это время генерал Брусилов. Ему приходило множество анонимных писем, в одной половине из которых генералу была обещана расправа, если война продолжится, а в другой — в случае, если императрица-немка осмелится заключить перемирие с Германией. «Для меня выбор был не особенно широк», — подводил итог Брусилов. Царское правительство предпочитало бороться с неповиновением арестами и казнями.
Петросовет пошёл демократичным путём: он решил максимально уравнять в общечеловеческих правах все боевые чины. Эти изменения фиксировались в Приказе №1, вышедшем 14 марта 1917 года. Изначально он касался только Петроградского гарнизона, но вскоре распространился на всю армию.
С этого момента солдаты в наиболее важных решениях фактически перестали подчиняться офицерам. Теперь решающее слово и всё оружие оставались за солдатскими комитетами, сформированными из нижних чинов. Один из участников заседания, на котором составлялся документ, вспоминал этот процесс как нечто довольно беспорядочное. Все присутствующие высказывали свои мысли секретарю Петросовета Николаю Соколову, который придумывал основной текст. Происходящее напоминало занятие в яснополянской школе, где Лев Толстой вместе с крестьянскими детьми сочинял рассказы.
Временное правительство пыталось отменить или хотя бы ограничить Приказ №1, но безуспешно. 25 марта демократические реформы в армии продолжились: были отменены смертная казнь и военно-полевые суды. Солдаты получили невиданную свободу и открыто требовали мира, солдатские комитеты постоянно ссорились с высшими офицерскими чинами и увольняли их. Стало очевидно, что армия фактически развалилась. Вот как это описывал генерал Михаил Алексеев:
«Дисциплина же составляет основу существования армии. Если мы будем идти по этому пути дальше, то наступит полный развал. Этому способствует и недостаток снабжения. Надо учесть ещё и происшедший в армию раскол. Офицерство угнетено, а между тем именно офицеры ведут массу в бой. Надо подумать ещё и о конце войны. Всё захочет хлынуть домой. Вы уже знаете, какой беспорядок произвела недавно на железных дорогах масса отпускных и дезертиров. А ведь тогда захотят одновременно двинуться в тыл несколько миллионов человек. Это может внести такой развал в жизнь страны и железных дорог, который трудно учесть даже приблизительно. Имейте ещё в виду, что возможен при демобилизации и захват оружия».
В России же сложившимся положением активно пользовались большевики. Новые свободы, предоставленные солдатам, позволили революционерам вести активную агитацию прямо на линии фронта. Большевики обещали бойцам мир и землю, стараясь полностью вывести из строя некогда имперскую армию. И Временное правительство не смогло им в этом помешать.